Гвардии поручик Михаил Лорис-Меликов поступил в распоряжение канцелярии Главноначальствующего Кавказской армией и наместника его императорского величества на Кавказе фельдмаршала светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова. Где-то там, в дебрях Чечни и Дагестана, шли сражения с мюридами Шамиля, и поручик ждал, что его, несомненно, отправят туда. И уже готовился приказ о его направлении в действующий отряд, осталось только представиться самому главнокомандующему – обряд, обязательный для всех гвардейских офицеров, командированных на годовую службу в Кавказской армии.
Впервые попав во дворец наместника, Михаил, еще пока переступал порог, был спокоен и уверен в себе, но уже у высоких дверей кабинета невольная тревога и волнение овладели им, он подобрался, как на параде пред светлыми очами его величества, стал нервен и, как всегда в такие моменты, обостренно-чуток. Дежурный адъютант Воронцова князь Александр Дондуков-Корсаков был весел и насмешлив, на словах успокаивал, но как-то так успокаивал, что еще более усиливалась тревога.
Дверь распахнулась.
После восьми лет учения в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, службы в гвардейском полку и в красносельских лагерях Лорис-Меликов навидался русских аристократов, и уж тут его вроде бы ничем не удивишь.
Порода. Вот первое, что приходит в голову, когда поднимешь взгляд на этого высокого, тщательно выбритого старика с седою головой и густыми бровями над ясно-серыми глазами. Осанка гордая, прямая, но притом нет и следа аршинной воинской выправки – той, что вбивали в гвардейцев по вкусу императора и младшего брата его. Воронцов совсем недавно был пожалован титулом светлейшего князя, и многие в Тифлисе, путаясь с непривычки, величали его по-старому графом, но впечатление было такое, что он принял новый титул от рождения и носил его с гордым достоинством всю жизнь, нимало не задумываясь о превосходстве своем над простыми смертными.
Держался князь на удивление просто. Расспрашивал Лорис-Меликова о гвардейской службе, о том, где учился, и был слегка удивлен тем, что поручик, оказывается, прошел почти весь курс Лазаревского института восточных языков. Тогдашняя перемена в судьбе будущего офицера вызвала добрую улыбку на губах князя, он выразил надежду, что пора проказ прошла, а знания экзотических наречий остались. Разговор шел на французском языке, и Лорис-Меликов показал четкость произношения почти парижскую. В беседе с князем он легко успокоился и чувствовал себя почти непринужденно, как это бывает на экзамене в такую счастливую минуту, когда память невесть откуда подает ответы на самые каверзные и замысловатые вопросы.
Вышел из кабинета чрезвычайно довольный главным начальником на Кавказе. Остался ли им доволен сам Воронцов?
А это выяснилось уже на следующий день. Вместо отправки на Линию, то есть место боевых действий, поручику предложили состоять для особых поручений при главнокомандующем. Должность непонятная, пугающая ответственностью и такой близостью к столь высокому начальству. Что это за особые поручения?
Светлейший князь Михаил Семенович Воронцов был счастлив своей участью особы, наиболее удаленной среди особ, приближенных к императору. Как в Новороссийской области, так и здесь, на Кавказе, он был сравнительно свободен в своих действиях и далеко не все бюрократические глупости Санкт-Петербурга, чуть ли не ежедневно присылаемые с фельдкурьерами в форме циркуляров, указаний, рекомендаций, принимал к немедленному исполнению. Столица достаточно осрамилась, послав его, только назначенного наместником и еще не успевшего понять, что к чему, в 1845 году отвоевывать у Шамиля крепость Дарго по планам, разработанным в тиши Главного штаба Бог весть кем и основанным на Бог весть чьих сведениях об особенностях Кавказской войны. Сил только и хватило, чтобы сохранить честь и отступить со всеми полковыми знаменами, угробив при сем тысячу солдат и офицеров убитыми и более двух тысяч ранеными.
Воронцов был не столько хитер, сколько дьявольски умен и проницателен, редкостно для человека столь высокого в Российской империи эпохи Николая I ранга образован, а потому весьма скептичен и насмешлив к нынешним отсталым порядкам. В имениях своих князь очень давно ярем барщины старинной оброком легким заменил, не продал и не купил ни единой крепостной семьи и с радостью дал бы вольную всем крестьянам, если б уверен был, что после такого демарша уцелеет на плечах его седая голова. Царь-батюшка подобных покушений на древний обычай не терпел и в расправах был крут.
Кавказский край, по традиции, достался Воронцову в неотчетливом, как в ту пору говаривалось, виде, и на первых порах голова шла кругом от злоупотреблений местных властей. Лучшие земли, надлежащие быть казенными, продавались частным лицам по ценам, смехотворным для казны и солидным для чиновников, ими распоряжавшихся. И первым делом нового наместника была даже не война с неуемными горцами, а посильное наведение порядка. Много голов полетело – кого под суд, кого в отставку от хлебного места. Впрочем, так поступали и до Воронцова, и после него.
Мало того, князь обнаружил, что, в нарушение всех законов Российской империи, гражданские чиновники, офицеры и даже купцы покупали в каких-нибудь тамбовских или нижегородских имениях мужиков, женщин и даже детей для их собственного обслуживания. Поскольку на Кавказ народ шел служить в общем-то бедный, земли за собою не имевший, никто из этих господ не имел права покупки крепостных. При императоре Александре I крепостные, приобретенные незаконным способом, едва это обнаруживалось, отпускались на волю. Но по закону 16 июня 1833 года сделка опротестовывалась, а крестьяне поступали назад к своему оштрафованному, а потому особо лютому помещику.
Во все эти юридические тонкости пришлось входить молодому гвардейскому поручику Михаилу Лорис-Меликову, едва он приступил к своей кавказской службе 27 июля 1847 года в должности офицера для особых поручений при Главнокомандующем Кавказской армией. Двадцатидвухлетний поручик мечтал о жарких схватках с горцами, подвиги ему грезились… А тут – на тебе!
Утешало, правда, то, что попал он на эту должность за геройской гибелью своего предшественника – ротмистра Глебова 2-го. Значит, и ему не век просиживать в конторе. И его рано или поздно отпустят, как Глебова, на настоящее дело.
Это тот самый Михаил Павлович Глебов, который был секундантом на дуэли Лермонтова с Мартыновым. В адъютантской долго еще вспоминали этого человека и к новичку приглядывались не без настороженности.
Глебов был из блестящих кавказских офицеров. В самую первую свою командировку на Кавказ из Конногвардейского полка он попал в плен к горцам. Дело давнее, но оно столько наделало шуму в свое время, что рассказы о нем передавались из уст в уста много лет, и потом уже и Лорис-Меликову стало казаться, будто он эту историю слышал от самого Михаила Павловича. Корнет Глебов с курьерскими надобностями ехал на перекладных из Тифлиса в Ставрополь. Осталось-то всего верст пятьдесят пути, когда у Базовой балки встретил он недавнего знакомца своего, казачьего офицера Атарщикова, в окружении вооруженных людей, что на дорогах Северного Кавказа и неудивительно. Офицеры кинулись друг другу в объятия, Атарщиков стал расспрашивать о тифлисских новостях… И вдруг его свита выхватывает пистолеты, убивает почтовых лошадей, а Глебова связывают и увозят куда-то в степь и дальше, дальше в горы. Привезли корнета в глухой черкесский аул, где беднягу заковали в цепи и держали почти без еды в какой-то яме, сырой и темной. Черкесы приняли конногвардейца в не виданной на Кавказе форме за весьма знатную особу и затребовали за него какой-то немыслимый выкуп.
Генерал Петр Петрович Нестеров, так и не дождавшийся в Ставрополе Глебова, человек весьма добродушный и склонный к сантиментам, чувствовал свою вину, хоть и невольную, перед молодым офицером, но и потакать торговцам живыми людьми не хотел. Он договорился с одним из мирных черкесских князей, тайно перешедших на русскую службу, и Глебова в один прекрасный день выкрали из плена. Только выйдя на свободу, Глебов узнал, что этот стервец Атарщиков растратил полковые деньги, бежал в горы, изменил присяге и, чтобы выслужиться перед черкесами особой удалью, сдал им несчастного конногвардейского корнета.
Через год Глебов возвратился на Кавказ окончательно, был тяжело ранен при Валерике[19] и, не успев вылечиться как следует, за участие в лермонтовской дуэли загремел на гауптвахту и ждал кары, гораздо более суровой, чем последовала. За участие в дуэли со смертельным исходом Глебову грозило в лучшем случае разжалование в солдаты, да так бы оно и было, если б пал Мартынов. Но царь очень уж не любил Лермонтова, а посему и приговор оказался не по-николаевски мягок. Глебов и князь Васильчиков, пережив под следствием нестрогий арест, были освобождены с единственным наказанием – обходом в чине. Да и эта кара для Глебова, показавшего себя храбрецом в боях, длилась не очень долго, и князь Воронцов намеревался по возвращении отряда произвести его в майоры.
