Воспользовавшись краткой заминкой, я огляделся – в притихшей толпе засверкали доспехи наших дружинников, около Олега, на перекошенном лице которого отражалась воинственная решимость, группировались лучники, даже Синеус и Трувор теперь не выглядели обреченными. Я улыбнулся Олегу, чуть заметно кивнул Рюрику, одобряя выбор оружия – подсказывать тактику действий против зверебодобного противника было бессмысленно и глупо – князь обладал не меньшим опытом в подобных поединках. Необходимо было вымотать противника, заставив его нанести вдвое, втрое больше ударов, чем самому, но при этом отразить удары великана так, чтобы они не причинили значительного вреда и лишь разозлили Витольда. Рюрик провел бессонную ночь, но и Витольд после непростого плавания не совсем уверенно чувствовал себя на суше, за спиной одного находился полувооруженный люд и груз ответственности за него давил на самообладание, но излишняя расслабляющая наглость другого мешала воспользоваться предоставленным преимуществом – я не видел особых причин для беспокойства за исход схватки.
Сокрушительные удары с первых мгновений поединка обрушились на Рюрика. Он принимал их на щит или отражал мечом, и по тому, как постепенно исчезала изящность и непринужденность его движений, я понимал, что ни один удар не проходил бесследно. Однако со временем дыхание Витольда становилось все прерывистее, а удары размашистее и замедленнее – наступали решающие минуты. Меч Рюрика засверкал словно молния, и пришелец попятился, пораженный разительной переменой в характере действий несломленного противника. Теперь Витольд не успевал за перемещениями Рюрика и даже не думал о нападении, с трудом защищаясь от града точных, чувствительных ударов. Вот великан уже отбросил свой щит – левая рука ослабла настолько, что он стал бесполезным и лишь давил своей тяжестью вниз, к земле. Вот Рюрик в очередной раз ушел вправо от неуклюжего выпада Витольда, и пока тот восстанавливал потерянное равновесие, нанес плашмя издевательский удар по левому уху противника. Разъяренный рык униженного конунга не придал ему новых сил, но убедил меня, что хладнокровие окончательно покинуло его – теперь никто не сомневался в победе Рюрика.
В одном из прибывших отрядов стало заметно легкое волнение – поражение его предводителя нарушало все радужные планы, обрекало на неизвестность, которое было мучительно для варяжского характера – но нарушить условия поединка в присутствии сородичей пришельцы не могли. Правда, большинство из двух других групп воинов наблюдали за происходящим с интересом зрителей, следящих за игрой в кости между признанными мастерами – их симпатии разделились поровну, и, прежде всего варяги стремились не упустить мельчайшие перипетии поединка, что бы потом с азартом непосредственных свидетелей восхищаться неимоверной удачей или сокрушаться по поводу упущенных возможностей. Только один из них – молодой и голубоглазый юноша, выделяющийся своей гордой осанкой и неполноценной перчаткой на левой руке – оценивал удары Витольда и Рюрика как возможные действия своих вероятных противников, и по тому, как непроизвольно в соответствии с движениями сражающихся сокращались и расслаблялись мышцы его тренированного тела, я понял, что, несмотря на молодость, он был опытным воином.
Рюрик откинул в сторону свой помятый щит – поединок для него превращался в показательный урок превосходства мастерства над грубой физической силой – и продолжал издеваться над некогда непобедимым конунгом. Меч Витольда описал высокую дугу и отлетел ему за спину под восхищенный гул русичей и варягов. Рюрик первым подобрал его и рукояткой вперед протянул растерянному великану – внешне пока все выглядело пристойно и благородно. Через несколько ударов все повторилось заново, и молчаливое недоумение, граничащее с неодобрением, пришло на смену неподдельному восхищению. Рюрик не мог не ощутить перемены в общем настроении, но почему-то не прекратил демонстрацию своих коронных приемов, выставляющих Витольда перед сотнями соплеменников жалким и осмеянным. Может, таким образом, он искоренял любую будущую возможную попытку открытого посягательства на его право владеть новой землей и новым народом, может, надеялся укротить и приручить свирепого зверя – больше всего я боялся, что он, увлекшись, потеряет осторожность, а силы оскорбленного противника возрастут многократно. Но развязка наступила быстро и была непредвиденной. Когда в третий раз меч несчастного Витольда вылетел из обмякших рук, просвистела стрела и поразила великана прямо в незащищенное доспехами горло. Витольд рухнул на землю как подрубленный вековой дуб, и все взоры устремились на молодого голубоглазого варяга, спокойно опустившего лук и с неподражающим достоинством ожидающего непредсказуемых последствий своего меткого выстрела. И если Витольд олицетворял былое, в один миг на глазах у всех рухнувшее могущество, то гордый юноша был похож на гибкую иву – согнуть на время можно, а сломать – навряд ли. Думаю, что даже у русичей его спасительный для чести Витольда выстрел вызвал облегчающее сочувствие.
Во время охватившего всех оцепенения я приблизился к Рюрику и смертельно раненному великану.
– Я не хотел этого – рассеянно произнес Рюрик, склонившись над поверженным противником.
– Не всякий зверь способен жить в клетке. Он должен умереть как конунг.
– Я еще не забыл наши обычаи, Свенельд! – Рюрик преодолел минутную слабость и действовал без оглядки на окружавших нас варягов и русичей. Меч Витольда был вложен в его холодеющую руку, и заскорузлые пальцы последним усилием сжали внушительную рукоять. Двумя руками поддерживая голову умирающего, Рюрик бережно приподнял ее, чтобы предсмертный взгляд конунга был направлен в сторону родины, и Один был бы доволен поведением Витольда. Широко раскрытые глаза великана с благодарностью взглянули на Рюрика, и взор их устремился в неведомые нам дали прощания со знакомым миром и встречи с тем, к чему всю жизнь готовишься, но никогда не бываешь готов полностью.
Ни варяги, ни русичи не делали попыток подойти к нам, и расстояние между ними напоминало мне пространство между двумя ратями, застывшими в неопределенном ожидании – мир или война? И наше положение посередине ничейного пространства было самым шатким и опасным за все время пребывания на земле русичей.
Витольд умер, и последние почести, оказанные ему Рюриком, несколько успокоили встревоженных варягов, хотя полностью сгладить неприязнь к искусному правителю-ратоборцу, не могли. Теперь минута промедления казалась вечностью и была губительна для обеих сторон. Не задерживаясь больше возле Рюрика и Витольда, я подошел к варягам.
– Поединок был честным?
Никто не высказался против, даже воинам из отряда Витольда возразить было нечего.
– Вы готовы выполнять условия договора?
По- прежнему никто не сказал ни слова, но головы закивали в знак согласия.
– Кто не желает подчиняться Рюрику – пусть заявит без промедлений, вас не будут преследовать и обеспечат всем необходимым для возвращения домой. Я хитрил – отплыть домой без конунга, без трофеев, без сражений для них было не только бесславно, а попросту позорно, перейти же на службу к новому господину считалось делом обыденным даже для знатных норманнов.
И снова ни один человек открыто не выступил против, но я чувствовал, что с молодым голубоглазым воином следует поговорить особо.
– Витольд не был твоим конунгом?
– Да, я сам по себе.
– В чужой стране гулять самому по себе, все равно, что быть вне закона.
– Ты же знаешь – варягам к этому не привыкать.
– Но, убив Витольда, ты поневоле взял на себя его обязательства!
Голубые глаза нахмурились, и вертикальная складка, устремившись к переносице, разрезала открытый лоб надвое.
– Пожалуй, ты прав.
– И что дальше?
– Я и мои воины будем служить Рюрику, но с одним условием.
– Говори!
– Когда мы пожелаем, он без задержки должен освободить нас от обязательства и беспрекословно отпустить на родину.
– А если вы покинете его перед решающим сражением?
Лицо юноши вспыхнуло, словно сигнальный огонь на сторожевой вышке, складка над переносицей исчезла, и я пожалел, что задал унижающий его вопрос.
– Не оскорбляй меня!
– Извини! Я передам твое условие Рюрику. Думаю, он согласиться с твоей просьбой.
Мы не успели закончить разговор, как полил дождь. Его тягучие нити были сотканы прочно и плотно – хмурая беспросветность окутала и людей, и крепостные стены, и борта причаленных судов. Потоки холодной, безжалостной воды лились с неба на землю, а по земле устремлялись в Волхов, поверхность которого кипела и пенилась, радуясь родственному слиянию с посылаемой сверху влагой. Все мгновенно промокли, потяжелевшая одежда и обрушивающийся с небес беспрерывный поток гнули к земле, но душа выпрямлялась и рвалась навстречу дождю, словно узница, только-только помилованная и тут же выпущенная на свободу.
