Свадьба? «Регламент?» Нет, все-таки свадебка!
Еще в день обручения Государыня Елизавета Петровна пожаловала графу Кириллу Григорьевичу Александровскую ленту – как по-придворному называли орден Александра Невского. Разумеется, в парадном зале, при всех камергерах, маршалах, статс-дамах и фрейлинах, мечтавших втихомолку вот так же красиво за кого ни есть выпрыгнуть из девичества. Известно, что фрейлиной могла быть только незамужняя девица. Но ведь девичество невечно. Если повезет обратать какого-нибудь графа или князя, та же фрейлина могла подняться и на высшую женскую ступень: статс-дамой оказаться. Считай, генералом в юбке.
Генеральская позолота уже и тогда отсвечивала на мило открытых плечиках зардевшейся сквозь румяна фрейлины. Она плохо слышала, что говорилось и пелось в ее озолоченные, отягченные каменьями ушки. Да и жених -далек был от пышных речей, произносимых в присутствии Государыни особенно распевно и торжественно. В его ушах все еще звучал надрывный шепоток цыганки Азы Первой – в пригородном таборе, обосновавшем нечто вроде публичного дома, все были Азами, но только одна именовалась Первой! Кирилл дулся в сторону дружка Чернышева, который вначале упоил его вусмерть, потом с помощью своих гайдуков запихал в карету, почему-то без Азы Первой, которая любила кататься по пригородным и прибрежным рощам, да с такими-то знатными кавалерами; ее на сей счет успокоили: мол, в центр за покупками… сюрприз; сюрприз! Вот и с лихим ветерком пронеслись по Невскому – и дружка Черныша след простыл. А Кирилл, после бархатных каретных подушек, оказался на мокром от носопырной кровицы полу, под кулаками разъяренного братца. На этот раз ведь одним подзатыльником дело не закончилось. Сколь ни перекликайся ревом с оставшейся на взбережье Азой, из-под братних кулаков не выскочишь, шалишь!
Вот теперь Кирилл и дулся на дружка Черныша и в продолжении свадьбы, но разве можно долго дуться при таком сиятельном торжестве?
Он был при Александровской ленте, полученной как отступное за битье. Невеста сияла не только пятнадцатилетней юностью, но и всеми фамильными бриллиантами Нарышкиных. Батюшка адмирал смирился с тем, что дочь выходит замуж не за польского королевича или там немецкого герцога, а за казацкого пастушонка… прости, Господи, крамольные мысли, не доводи до ушей торжественно выступающей Государыни! Адмирал уже уразумел, что если это и поражение на море, так великая виктория на суше – виват, виват, виват! Право, трижды, по регламенту, прокричалось в его душе. Накануне, на радостях, он прямо из корабельных пушек громыхнул в честь любимой дочери фейерверком разорвавшееся приданое, в том числе и лучший на Москве родовой дворец и лучшее же подмосковное имение – Петровское, в коем сам воитель по пути из столицы в столицу всегда останавливался. Да и как иначе, зная о царском приданом его коронованной дочери?
Елизавета, дочь Петрова, своей размашистой рукой отмахнула жениху тысяч с десяток крестьянских душ, с деревнями и деревеньками, да тысяч тридцать наличными «обзаведения ради» – и прочая, прочая благость, необходимая молодоженам.
А камергер Алексей Григорьевич? Не беден, отнюдь не беден, да и широко тароват. Крутенек бывает на руку, особливо в подпитии и дурном настроении, но братца-то любит. Многие нажитые у престола имения той же крепкой рукой младшему брату передал. Живи в семейном счастии!
Обручение было великолепное, в придворной большой церкви. Разумеется, одним из шаферов был и граф Чернышев, отлучивший жениха от цыганки Азы. Весь Петербург жил этим великим случаем. Церковь не вмещала всех страждущих лицезреть историческое событие. При невесте – Государыня во всем своем царском параде, шлейф несли юные пажи, и Великая Княгиня, ростом пониже и поскромнее. При женихе – Великий Князь Петр Федорович, что ни говори о его невзрачной наружности, наследник российского престола.
А только ли ради старшего брата – целая делегация малороссиян, во главе с несколькими правящими полковниками? Тоже с подобающими дарами, разумеется. Шепталось в толпе мундиров и золоченых камзолов завистливое слово: «Гетман!… Гляди, подрастает!… Зри в корень!… Не зря малороссияне гужуются вокруг братьев Разумовских, ой не зря…»
Петровские «Ведомости» посчитали сие за главное событие, которое следовало увековечить:
«… Невеста ведена с литавры и трубы маршалом е. с. князем Трубецким с шаферами. Затем невесту повел Его Императорское Высочество, за нею следовали Е. В. Государыня, Великая Княгиня и другие чиновные дамы в церковь».
Разве при каком-нибудь нищем немецком герцоге могла быть такая честь?!
Гордый батюшка, родом царствовавших при Петре Великом Нарышкиных, смирил свою гордыню, думал довольную мысль: «Бог даст, зять далеко пойдет, а с ним и моя дщерь!…»
Пятнадцатилетняя дщерь, одна из многих фрейлин-девиц, служивших при Государыне на побегушках, проснулась на другой день не только оставившей в супружеской постели свое заплаканное девичество, но и дамой истинно великосветской.
К концу дня Государыня Елизавета Петровна, во время изрядного и торжественного застолья, пожаловала Екатерину Ивановну Нарышкину, сиречь теперь Разумовскую, в чин придворной статс-дамы и возложила на нее орден Святой Анны.
Лучшего свадебного подарка для женщины во всей империи не было…
Ученый муж новой статс-дамы хоть и немного, но все же занимался делами. Позевывая и по привычке уже завалясь плечом на стол, думая не о том, кто прав, Ломоносов или там Шумахер, а о Катеринушке. Уезжая и целуя ее в заспанные глазенки, обещал:
– Я там недолго… с этими чертовыми физиками и пиитами… Береги себя.
Отнюдь нелишнее прибавление, если учесть, что Катеринушка как-то уж сразу стала «чижолая». Да!
Но вечно «чижолой» была и ненасытная Академия. Он начал было разбираться в дрязгах и сплетнях, опутавших академиков, профессоров и распоследних адъюнктов… кто их там разберет! Ведь при Академии был еще и университет, и даже гимназия, все в общей куче, и если бы Теплов своими руками не разгребал десятилетиями копившееся дерьмо…
Что говорить, Теплов подсказывал, крутил-вертел профессорскими головами. В том числе и самой твердолобой, ломоносовской. Публичные лекции по физике? Гм… Недурно, что ли?
– Недурно, Кирилл Григорьевич. С нашего соизволения, он трактует целую программу, чтоб разослать во все надлежащие сферы… извольте сами протрактовать…
Вздохнув, отодвинул типографский сшиток:
– Ну и речь твоя! От академиков понабрался? Зачитай маленько.
Теплов по-свойски придвинулся со своим креслом к левому уху, – правое-то лежало на обрушившемся к столу плече, да еще ладошкой прикрытое, – переждал несколько угрюмых вздохов и начал:
«… Блаженства человеческие увеличены и в высшее достоинство приведены быть могут яснейшим и подробнейшим познанием натуры, которого источник есть натуральная философия, обще называемая физика. Она разделяет смешение, различает сложение частей, составляющих натуральные вещи, усматривает в них взаимные действия и союз, показывает оных причины, описывает непоколебимо утвержденные от создателя естественные уставы, и в уме воображает, что от чувств наших долготою времени, дальностью расстояния или дебелостию великих тел закрыто…»
Всхрапнувший было президент на последних словах встрепенулся и вскинул правое плечо:
– Дебелость? Великих тел? Не про меня ли уж Ми-хайло там резонит?
Теплов, смеясь, развел руками:
– Кто его разберет! Такой уж он человек.
На ум впало разобраться самому президенту. Он резво, чего нельзя от него было ожидать, вскочил с кресла, схватил за бока своего чтеца и высоко поднял над головой, кружа и чуть не сшибая его болтающимися ногами привезенную из Германии хрустальную люстру о пятидесяти позолоченных подсвечниках.
– Дебелость!… – спустил его на землю. – Есть, пожалуй. Давай еще маленько подебелим, да и домой поеду.
Теплов уже привык к некоторым странностям своего ученика, но все же ошарашенно отдувался:
– Фу, Кирилл Григорьевич, право, перепугался я… Тем не менее сбегал к президентскому буфетцу и принес заветный поднос, на этот раз с двумя бокалами.
– С вашего соизволения, Кирилл Григорьевич… За такой променад!
– Соизволяю, – отдувался и сам дебел президент. После некоторого молчаливого причмокивания и успокоения начал доводить дело до конца:
– Лекции? Публичные? Так ведь публика нужна?
– Нужна, Кирилл Григорьевич.
– Где ж ее возьмешь?
– Где ни есть, хоть и во дворце.
– Ну, брат!… Может, прямо Государыню сюда?! На такие вопросы Теплов не мог ответить. Ответил сам себе президент:
– А что? За Государыню не ручаюсь, а Великую Княгиню постараюсь залучить. Зело образованна! А наипаче всяких входящих-приходящих с просьбами.
