Похмыкал младший, но уже почувствовал в лице Григория Теплова своего спасителя. На старшего глянул:
– И я Государыне скажу: увольте меня от президентства! Ибо мне надлежит быть в Академии, а не подушки на диванах отирать.
– Ну-у, други мои!… – перевел старший взгляд с одного на другого. – Вы не уговорились морочь на меня наводить? Что я понимаю в ваших академиях! Валяйте куда угодно. Я к себе пошел.
Запертый в своих камергерских покоях президент по уходе старшего брата в припляс пошел:
– Выручил ты меня, Григорий, да-а!…
Тот мало что понимал в делах придворных, ибо и заскочил-то сюда с черного крыльца, от отчаяния. Начал объяснять:
– За время безначалия столько накопилось жалоб на Шумахера от профессоров, особливо от Михаилы Ломоносова, которого некому и в професорское звание утвердить, все еще адъюнктом числится…
Президент махнул рукой:
– Ладно, Григорий. Сейчас уже поздновато, а завтра с утра я буду в Академии. Давай допьем бутыленцию этой кислятины… – тряхнул он тяжелой, но какой-то несерьезной бутылкой.
Проводив своего так и не утвержденного начальника академической канцелярии, Кирилл ушел в долгие раздумья. Ему необходимо было остаться одному. Понимал он, что тут все-тот же смешной «случай». Ну, попал из пастухов в Петербург, ну, в камергеры… еще куда ни ехало! Однако ж Академия наук?! При всей молодости и безалаберности ума хватало сообразить: не по себе сук… Что же делать-то?
Собственно, его судьба, судьба Григория Теплова, да и самого Михаилы Ломоносова были одинаковы. Все вылезли на петербургский «прешпект» из глухомани. Зря старший брат злится, что тянет его к таким вот необломанным людям. Камергерства он еще не вкусил, прошлой жизни забыть не может, а к новой никак не пристанет. От трусости вся эта разгульная безнарядица, от желания подравняться под остальных. Что без всякого раздумья и труда дается графу Чернышеву, ему набивает большие шишки… и не только братними кулаками… Что он, не слышит шепоток за своей спиной: «В случай попал!…» Не оттого ли иногда вырывается из оглобель Григорий Теплов? Да и Михайло Ломоносов – не от той ли ущербной мысли размахивает кулаками? Да и брат родимый, уже седеющий в своих париках?
Смешно сказать: пожалуй, кулаки-то и подгоняют в Академию. Он пошел на половину брата и без лишних слов выпалил:
– Мне просить у Государыни отставки… или начать работать?
Такой тон ошарашил Алексея Григорьевича, в этом хоть и деревянном, но огромном, роскошном дворце про работу никто не понимал. Разве что иноземный мэтр Расстреляй, который начинал уже строить новый каменный дворец на взбережье Невы, напротив Петропавловской крепости; но и ему работать не давали, поскольку не было денег – все на увеселенья уходило… Работа! Ишь его!
От жениховской дури, что ли?
Но будучи от природы умен и проницателен, он, всемогущий камергер, да что там по письмам своим королям послов-сплетников – «ночной Император» – тихо и покладисто сказал:
– Можливо, добре робити, чым за цыганками гайтать. Ступай, братец.
Кирилл посмотрел на него – и низко, низко поклонился. Но то был не придворный поклон – пожалуй, поклон отцу от сына. Он и выбежал с этими словами:
– Отца вместо!
Профессора Академии, без дела слонявшиеся по коридорам да шипевшие друг на друга по углам, были немало удивлены появлению самого – «самого!» президента – да еще в такую рань, часов в одиннадцать, и на его приветственные наклоны головы отвечали заискивающе и даже раболепно. Ну ладно немцы, вездесущий и всемогущий прежде Шумахер – чувствовал, что грядут какие-то перемены, и явно не в его пользу. Так ведь и немногие русские – тот же пиит Тредиаковский переломился старой, натруженной спиной почти надвое. Проходя в свой кабинет, за это время роскошно обставленный, Кирилл Григорьевич искал глазами и спину Михаилы Ломоносова, но таковой не оказалось. Не вникая до времени в такую несообразность, он шумно сел за свой стол, к своему креслу, поосмотрелся, побрякал пальцами по серебряному подстаканнику с гусиными перьями и сказал на всем пути сопровождавшему его Теплову:
– Готовь, учитель, первый мой указ: «О назначении адъюнкта Академии Григория Николаевича Теплова асессором академической канцелярии».
Тот раскрыл было рот от такой ретивости начальства.
– Ну, что ты уставился? Неможно работать, не будучи по регламенту указуем.
Тот был все-таки постарше, почти уже о тридцати годах, понял рвение начальства и лишь усмехнулся:
– Так ведь и регламента нет никакого, ваше сиятельство.
– Ладно, объяснишь… но когда мы вдвоем, можливо и без сиятельств. Мое имя-отчество не забыл?
– Нет, Кирилл Григорьевич. Так вот про регламент…
– Потом, изготовь первый указ, пользы для. Когда Теплов вышел, позевал, не привыкнув вставать в такую рань, и подумал, что с учителем ему повезло. Не забывает, что все-таки сын истопника, надо пробиваться в люди. Адъюнкт ботаники – не ахти что такое. В академической оранжерее копается, да в оранжерее дворцовой, ну, еще кое у кого из вельмож, какая наука? В свое время и за границу-то был послан для того, чтобы научился услаждать цветочным блеском заплывшие глазки Анны Иоаннов-ны, жаднющий взор всемогущего Бирона да любовные шашни велемудрого канцлера Артемия Волынского. Канцлер давненько в четвертованном виде отправлен на тот свет, следом за ним отправилась и непотребная баба-царица, а Бирон пребывает где-то в ссылке на Севере, поскольку Елизавета Петровна, всходя на трон, перед образом Богородицы дала клятву никогда не применять смертную казнь. Вот дела… уму непостижимые!
Однако ж не дают всласть позевать.
– Кирилл Григорьевич, изволите слушать и про апробацию несуществующего регламента?
Что ты будешь делать! Подписал первый президентский указ, тем самым и себя заставил слушать про какие-то «регламенты». Дело-то выходило вовсе не смешное. В Академии давно уже была безнарядица, каждый творил что хотел, а человеческое хотенье – всегда ли праведно? Следовало ввести его в канцелярские рамки: каждому указать – что и когда делать. Об этом и толковал слишком уж ретивый, только что утвержденный асессор Григорий Теплов. Президент слушал, слушал, отвалясь всем плечом на стол, потом не выдержал:
– Григорий Николаевич, так ты меня уморишь совсем. Мнится мне, я велел буфетец какой-никакой соорудить?
– А как же! – воссиял праведным ликом новоявленный асессор. – Только не так роскошно, как у вас дома… ученые мыши, знаете ли, здесь иногда пребывают. Охранительно, знаете ли…
У глухой стены, напротив окон, были поставлены два приличествующих званию президента книжных шкапа светлого орехового дерева. Один был полностью застекленный с корешками каких-то книг, а другой только наполовину, причем разделен перегородкой продольно по высоте. Теплов раскрыл глухую дверцу – и тотчас же на столе, на маленьком серебряном подносе явилась бутылка венгерского с таким же серебряным бокалом.
– Исправно! – похвалил президент. – А себе-то?
– Ну как же, Кирилл Григорьевич, я еще на службе, дела всякие…
– Ну делай, делай, – пропустив бокальчик, разрешил добродушно воспрянувший президент. – А пока проводи меня до кареты. Не с камердинером же сюда шастать!
Он возвращался к карете с хорошим настроением, и согнутые спины встречавшихся академиков не казались уже такими раболепными.
– Завтра опять прибуду, – сообщил из кареты. Но и завтра проклятый «регламент»…
И послезавтра…
И… вечность целую, что ли?..
Наконец-таки великомученик-асессор принес на подпись злополучный «Регламент» и, чтобы не утруждать глаза своего ожидавшего свадьбы ученика, самолично прочел главное обоснование:
«Канцелярия утверждается по указам ее императорского величества, и оная есть департамент, президенту для управления всего корпуса академического принадлежащий, в которой члены быть должны по нескольку искусны в науках и языках, дабы могли разуметь, должность всех чинов Академии и в небытность президента корпусом так, как президент сам, управлять, чего ради и в собрании академиков иметь им голос и заседание, ученым людям и учащимся, кроме наук, ни в какие дела собою не вступать, но о всем представлять Канцелярии, которая должна иметь о всем попечение».
Асессор Григорий Теплов ликовал, что закончен такой тяжкий труд, а президент, поставив свою подписьи скрепив ее именной печаткой, тоже с неким ликованием вздохнул:
– Уф!… Хорошие ты там слова вставил – «в небытность президента»… Открой буфетец – пойду я… в эту самую «небытноеть»… Надолго, сам знаешь.
Свадьба? «Регламент?» Нет, все-таки свадебка!
Еще в день обручения Государыня Елизавета Петровна пожаловала графу Кириллу Григорьевичу Александровскую ленту – как по-придворному называли орден Александра Невского. Разумеется, в парадном зале, при всех камергерах, маршалах, статс-дамах и фрейлинах, мечтавших втихомолку вот так же красиво за кого ни есть выпрыгнуть из девичества. Известно, что фрейлиной могла быть только незамужняя девица. Но ведь девичество невечно. Если повезет обратать какого-нибудь графа или князя, та же фрейлина могла подняться и на высшую женскую ступень: статс-дамой оказаться. Считай, генералом в юбке.
