— О-о, всё же я нашёл тебя! — продолжал бормотать старик, словно не слыша вопроса.
— Зачем тебе понадобился Манчары, спрашиваю? Может, тебя подослали тойоны?
— О-о нет! Грех какой… Я сам, сам разыскиваю тебя. Нагрянула беда… Страшная беда… Надежда только на тебя. Один ты можешь нас защитить. Только ты можешь спасти нас! Померкло наше небо… Будь солнцем, будь луной!
— Сядь сюда, старик, — Манчары пододвинул толстое полено, — и расскажи всё по порядку. Что за беда с тобой приключилась?
Старик сел на полено, снял облезлую, выцветшую остроконечную шапку и положил около себя, резким движением волосяной махалки вытер пот со лба и начал рассказывать:
— Сыночек Басылай, ты меня, наверное, не знаешь. Когда я был молодым и в силе, звали меня Косарь Охоносой. На косьбе я не пропускал вперёд себя никого. Таким я был, и вот теперь, состарившись и одряхлев, брожу, превратившись в существо, при виде которого даже собаки не лают и коровы не мычат. Чем доживать до таких дней, уж лучше умереть и лежать в матушке-земле… — Косарь смахнул мизинцами набежавшие слёзы.
— Ты, старик, слишком не убивайся. Может быть, действительно я чем-нибудь могу тебе помочь. Рассказывай.
— Сынок ты наш, нужды сотен людей ты превратил в свои нужды, горести сотен людей ты превратил в свои горести, и ходишь ты вечно с этими заботами. Ну слушай, сынок. Все мы, весь наш род исстари являемся батраками бая. Беда моя вот в чём. У меня есть внук, которого зовут Моомуот, самый маленький внучек. Птенчик моей души и моего сердца. Недавно ему исполнилось семнадцать. И вот он по молодости своей и по глупости, говорят, спел какую-то песенку. И… достукался до беды.
— Как это? Из-за песни?
— Да… Из-за песни… в которой он, говорят, высмеял бая Джюккюйэр.
— Ну-ну? — оживился Манчары. — А как высмеял?
— Я доподлинно не знаю слов песни. Будто бы он выразился так: «Алчнее ворона, завистливее собаки, прожорливее волка, хитрее лисицы, руки клещами, пальцы крючками, дикое мясо — Джюккюйэр». И это, как на грех, быстро распространилось по всему наслегу. И сейчас все дети аласа бойко распевают эти слова. Услыхав эту песенку, Джюккюйэр настолько разъярился, что, говорят, чуть не сошёл с ума. Рассказывают, что если бы Моомуот тогда оказался рядом с ним, то он, пожалуй, избил бы его до смерти. Но к счастью… И всё равно мы не спаслись от его мести. Вчера Джюккюйэр приказал схватить мальчика, и его бросили в «сибирку». Завтра назначен суд над Моомуотом. Говорят, что бай грозит высечь его розгами и привязать к дереву на съедение комарам и всякому гнусу. Сказывают, на судилище он собирает всех жителей наслега. Это для острастки, чтобы другие не смели говорить подобное… Птенчик мой… Моомуот мой… Да если он подвергнется такому ужасному наказанию, то не остаться ему в живых… Погубят его… Этот подлец Джюккюйэр таков, что у него не дрогнет рука на неугодного ему человека. Это негодяй, который не остановится ни перед каким грехом… Он обязательно сдержит слово. Я валялся в ногах нашего улусного головы, умолял его, чтобы он попросил тойона пожалеть парня и простить его, но разве он послушается!.. Гневно бранился и приказал вытолкнуть меня. И ещё сказал, что надо было бы меня самого наказать вместе с внуком… Так что место, куда идти, стало узкой щелью, а куда прийти — жерлом ступы, потому-то я и пришёл и сижу здесь. Так вот, сыночек, помоги… Спаси… О-о, мой бедненький птенчик… И зачем он родился? Теперь вот с ранней поры, ещё не расправив крыльев, начинает испытывать такие мучения! О-о, мой Моомуот… Если бы он смог ускользнуть от них, если бы он убежал в безвестную даль! Ведь говорят же, что страна подсолнечная широка, что мир божий велик…
— А в какое время завтра его будут судить?
— Вечером, когда люди вернутся с покосов. Так тойон всех известил.
— Где?
— В Беке. В аласе, где сам бай живёт. О-о, моё бедненькое дитятко, как бьётся, наверное, его сердечко от страха, словно белоснежная пуночка, попавшая в силок!..
— Ну ладно, старина, ты не слишком убивайся, ступай домой, — сказал Манчары подумав. — Завтра я прибуду туда.
Солнце закатилось за лес и скрылось. Лохматые облака на западе зарделись красными сгустками, словно окропленные алой кровью. Приспешники Джюккюйэра — шпоры его лягающих копыт и острия его бодающих рогов — грубыми окриками согнали народ со всего наслега и собрали всех на восточной излучине аласа. Сюда стекаются воды старого лесного пожарища. Поэтому и зимой и летом здесь сыро и много комаров и гнуса.
Собравшиеся беспрестанно отмахивались от назойливых насекомых. Все молчат. Джюккюйэр, подбоченясь, важно восседает на медвежьей шкуре, наброшенной на толстый пень. Около пня в трёх местах разложен дымокур из богородской травы, издающей приятный аромат. Поодаль лежит ошкуренный длинный чурбан. Рядом с нижнего сухого сука могучей старой лиственницы свисает конец перекинутой верёвки, скрученной из конского волоса.
— Идите скажите, чтобы поскорее привели того чологора-верхогляда! — проворчал Джюккюйэр, отгоняя насекомых махалкой из белого волоса.
Вскоре, подгоняя подзатыльниками и пинками, привели щупленького паренька. Бедный паренёк, не понимая, зачем его привели сюда и почему собралось так много народу, стоял и широко открытыми глазами озирался вокруг.
— Нохо, подойди-ка поближе! — рявкнул Джюккюйэр.
Моомуота, пугливо пятившегося назад, толкнули к ногам тойона.
— Нохо, скажи, ты распевал песенку про меня?
Мальчик ничего не ответил и стоял с опущенной головой, потупив взгляд.
— Нохо, разве не тебя я спрашиваю? — яростно заревел Джюккюйэр, встав с пня и угрожающе надвигаясь на парня. — Я раздавлю тебе печёнку! Отвечай, говорю!
— Рас… распевал…
— «Распевал»! Вот тебе за то, что распевал, рот разевал! — Джюккюйэр ударил парня по голове рукояткой махалки. — Пакостник, вместо песен ты будешь лить слёзы!
Паренёк упал на землю.
— Вошь, зубки ещё не прорезались, а уже крамолой занялся, насмешками увлёкся! И над кем посмел насмехаться? Надо мной! Ишь ты! Я тебя отделаю так, что ты никогда не будешь распевать, рот разевать! Я тебе прищемлю язык, заткну рот! — Джюккюйэр обернулся к сурово притихшей толпе. — Люди, слушайте! Этот пакостник за насмешки и издёвку надо мной, верным рабом солнцеподобного царя, его доверенным лицом, будет наказан десятью ударами розог и крепко привязан к этому дереву. Всю ночь он будет пищей для гнуса. Предупреждаю, никто не должен подходить к нему. Тому, кто ослушается, будет уготовано то же самое. И все вы должны запомнить: всех, кто пойдёт против меня, постигнет жестокая кара! Поднимите этого злодея и уложите его на чурбан! Бетес, приготовься!
Моомуоту обнажили спину и уложили на чурбан, крепко привязав верёвками. Бетес, прихвостень Джюккюйэра, взял в руки свежий прут, и пробуя его гибкость, замахнулся. Словно ожидая только этого, из лесу выскочили три всадника, размахивая остриями обнажённых сабель: двое были в берестяных масках, а лицо третьего было открыто.
— Манчары!.. — изумлённо и испуганно воскликнули собравшиеся односельчане.
— Стой! — крикнул Манчары Бетесу и наехал на Джюккюйэра.
Тот пошатнулся и чуть не упал, но устоял и, прикрываясь махалкой, дрожащим голосом крикнул:
— Что же вы стоите и смотрите? Хватайте этого разбойника! Хватайте и вяжите! Ну, что же вы?! Негодяи…
Когда приближённые Джюккюйэра начали группироваться, чтобы наброситься на Манчары, два всадника с закрытыми лицами преградили им путь и начали размахивать направо и налево саблями.
И тогда все бросились врассыпную. Только Бетес, в сутолоке сбитый с ног, остался лежать у чурбана. Разъярившись, с пеной у рта, Джюккюйэр пятился от напиравшего на него коня и свалился на пень, накрытый медвежьей шкурой.
, — Разбойник Манчары! — хрипел он между приступами одышки. Глаза его налились кровью. — Беглый разбойник, удравший из тюрьмы царя-батюшки! Послушай-ка! Ты недолго будешь вольничать, избегая суда и закона, занимаясь воровством и грабежом. Руки у царя длинные, всё равно ты скоро будешь схвачен. И потому, пока не поздно и не переполнены твои грехи и злодеяния, сдайся! Чем раньше ты сдашься, тем мягче будет наказание. Пойми это!
— Смотри-ка, сколько соли на клюве и яда в глотке этого живоглота! Ну, что же ты сидишь? На, держи, вяжи, терзай! — Манчары ударил его саблей по щеке. — Вот тебе! Развяжите сейчас же этого молодого человека! Быстрее!
— Не развязывайте! Не слушайте его! — задыхаясь, глухо ревел Джюккюйэр. — Разбойник, тебе ли отменять мой приговор, который я вынес именем государя, царя-солнца?! Бетес, ну давай! Начинай!
— Стой!
Бетес стоял, в растерянности раскрыв рот и не зная, кого слушаться.
— Джюккюйэр-бай, скажи, в чём виновен этот мальчик?
— Разве не является виной то, что он обозвал дурными словами меня, доверенное лицо белого царя?
