Ознакомительная версия.
— Позволь, я с ним сам разберусь!
Екатерина махнула рукой:
— Сядь, успокойся, без тебя разберутся. Продолжай, Никита Иванович.
Мирович начал с того, что подал прошение о возврате семейного имения. Императрица прошения не заметила, не до него.
— И то, вон сколько их осталось, мне тысячи прислали, недосуг разобрать…
Мировича вдруг перевели служить в Шлиссельбургскую крепость, там он и познакомился с Власьевым и Чекиным, день и ночь охранявшими Ивана Антоновича.
Екатерина вспомнила свое посещение Ивана Антоновича. Сначала его перевели в Кексгольм, чтобы освободить в Шлиссельбурге место для Петра, но когда Орловы Петра убили, показалось надежным Ивана вернуть на место. Вот тогда она и рискнула посмотреть на несчастного. Жалко бедолагу, свергнутого с престола еще младенцем? Конечно, он ведь ничего не видел в жизни — ни ласки материнской, ни света вольного, ни людского общества, только тюремщиков своих. И Власьева с Чекиным императрица тоже помнила, те и сами выли от такой службы, молили заменить их кем-то другим. Узнику не позволяли ни с кем общаться, но и охране тоже. Офицеры и сами никого не видели и не слышали.
Иван Антонович, конечно, был безумен и давно, об этом говорили и Елизавета Петровна, и Петр, когда тоже решился посетить свергнутого родственника, убедилась и сама Екатерина. Бледный, худой не столько от скудного питания, сколько от отсутствия солнечного света и нормального воздуха, живший все время в камере при свете одной свечи, он заикался, но кричал, требуя, чтоб его выпустили на трон, потому как он император. Конечно, что такое трон, Иван Антонович не понимал, из камеры не рвался, даже пугался, когда в нее входили тюремщики.
Еще Елизавета приказала, чтобы в случае, если несчастного попытаются освободить, его попросту убили. Просто появление даже перед солдатами крепости вот этого оборванного, одичавшего человека вызвало бы ненужный взрыв. Петр, посетив узника, приказ подтвердил: живым узника не отдавать. Екатерина в свою очередь согласилась.
Иван Антонович был головной болью и свергнувшей его Елизаветы, и Петра, и, тем более, Екатерины. Оставлять так жалко, куда-то переводить опасно, не он сам, но его именем начнут бунтовать, а то и вообще объявят войну России, вернее, ее императрице. Хорошо бы, если бы он как-нибудь сам… как-то этак…
Как Мирович узнал, что таинственным узником является свергнутый император, неизвестно, хотя об этом знали многие. Тут Василию пришло в голову, что, освободив Ивана Антоновича, он сумеет возвести его на престол, а себе получить законное место рядом с троном: сидит же в кресле подле императрицы Григорий Орлов, принимавший участие в перевороте. Мирович клял сам себя, что не выдвинулся в первые ряды во время свержения Петра III, но теперь уж поздно. Ничего, зато он вернет России Ивана Антоновича вместо немки Екатерины, а тот в благодарность сделает его первым лицом государства.
Понимал ли Мирович, что Иван слабоумен, просто не мог быть иным в тех условиях, в которых сидел, что никто не допустит коронации полоумного Иванушки, как бы его ни жалели и ни поминали даже в гвардии? Понимал ли, что та же гвардия не позволит самому Мировичу стать кем-то так вот вдруг, ведь он не любимец Орлов? Но главное, понимал ли, что подвергает риску жизнь самого Ивана Антоновича? Офицер не мог не понимать, что узника просто убьют при попытке освободить.
Или не понимал, или просто не хотел ни о чем задумываться. Императрица уехала в Курляндию, чем не случай, чтобы освободить заключенного? Василий Мирович увлек своей бредовой идеей приятеля — Аполлона Ушакова, они даже манифест на восшествие составили… Но Аполлон накануне нелепо утонул, купаясь в озере. Даже гибель товарища не остановила Мировича, он решил, что все сделает сам!
Будучи ночью дежурным, он поднял солдат, даже выкатил пушку, чтобы испугать постоянную охрану, едва не убил прикладом коменданта крепости и попытался прорваться в каземат, где содержался Иван Антонович. Но Чекин и Власьев выполнили приказ: когда Мирович ворвался в камеру к узнику, Иван Антонович уже умирал. Верная присяге охрана убила узника, которого неумный Мирович попытался освободить. Василий даже не задумался, куда денется с освобожденным императором, казалось, достаточно лишь распахнуть двери его темницы, остальное решится само по себе.
Следователи спрашивали Мировича, куда он был намерен везти Ивана Антоновича. Тот гордо отвечал:
— На престол!
— Какой престол, кто бы позволил?!
Панин принес Екатерине манифест, который составили Мирович с Ушаковым. Тон бумаги был невозможным, резким, дерзким. Ее обвиняли в убийстве мужа, связи в Григорием Орловым и даже намерении выйти за него замуж! Вообще-то, все было почти правильно: она желала смерти Петра, даже если сама не травила и не приказывала, сожительствовала с Григорием, правда, замуж за него не спешила… Но одно дело понимать самой и совсем другое прочитать это из чужой бумаги!
Императрица сидела, обхватив голову руками, и размышляла, пытаясь разобраться в себе и в положении дел.
В глубине души, несмотря на составленную хамски бумагу, она была Мировичу даже благодарна — тот освободил ее от угрозы Ивана Антоновича. Власьев и Чекин просто выполнили действовавший два десятилетия приказ, который она отменять просто не стала. Второй законный претендент на престол оказался мертв. Оставался только Павел, но тот мал… Конечно, пока мал, но надолго и загадывать не стоит, вон как опасно жить.
Екатерина прекрасно понимала, что многие даже из ее окружения думают так же, что ее осуждают и за Петра, и за Орлова. А как бы поступили на ее месте? Живой Петр был бы постоянной угрозой не только власти, но и самой жизни. И за Григория как могут осуждать? Елизавете Петровне любых фаворитов прощали, вон с Алексеем Разумовским и по сей день раскланиваются, Петру Лизку Воронцову простили, а ей Гришу не могут. Потому что немка? Но разве в этом дело?
Но размышляла Екатерина больше не о людском осуждении, а о том, как теперь быть с Мировичем, не благодарить же за попытку переворота? Орловых она под суд не отдала, приняв все слухи на себя, но Алехан действовал по ее желанию, а Мирович? Разве не желала она смерти несчастного Ивана Антоновича? Желала, однако прощать Мировича не собиралась. Неужели потому, что Орловы, убив Петра, привели ее на престол, а Мирович, став поводом для убийства Ивана Антоновича, был против императрицы?
Глубоко внутри сидело понимание, что да. А еще умная Екатерина сознавала, что ее обязательно обвинят в этой смерти, независимо от того, казнит она Мировича или помилует. Уж очень складно все получилось. Дурака Мировича вовремя перевели в Шлиссельбург, вовремя ему подвернулся Ушаков, очень вовремя Ушаков вдруг утонул, а сама императрица вдруг уехала в Курляндию…
Не кричать же на площадях, что не ведала о Мировиче?!
Екатерина понимала, сколько и какой грязи выльют на нее за границей, казни она бунтовщика. Ни один монарх на ее месте не простил бы Мировича, ни один не дрогнул, приговаривая к смерти, а ей придется оправдываться. Нет, оправдываться перед иными государствами глупо, пусть думают что хотят. Сейчас важнее спокойствие внутри страны.
Григорий лежал на кушетке, искоса наблюдая за сидевшей за столом Екатериной. Потом не выдержал:
— Да ладно тебе, Катя, чего из-за этого дурака переживать?
— Кого ты дураком зовешь?
— Да хоть Иванушку, хоть Мировича.
Екатерина протянула ему «манифест»:
— Прочти, что сей дурак пишет.
Орлов дотянулся, развернул, пробежал глазами. Конечно, ей неприятно, но ведь бумага никуда не попала.
Екатерина поднялась из-за стола, взволнованно прошлась по кабинету, остановилась перед большим портретом Елизаветы Петровны, глядя задумчиво. Григорию захотелось ее успокоить, приласкать. Кинул бумагу на стол, подошел вольной походкой.
— На всякий роток не накинешь платок. Венчались бы сразу, все и замолкли бы, а то тянешь… то Разумовский тебе не пример…
Договорить не успел, Екатерина вдруг налетела на него, как коршун, дала пару пощечин:
— Я точно на угольях сижу, по жердочке над пропастью ступаю, а вы дурные сплетни распускаете о женитьбе?!
Орлов даже растерялся, потом взвыл:
— Я-то что?!
Гнев прошел, как и родился — быстро. Никогда больше Екатерина не позволяла себе приступов гнева, даже перед Орловым, но тут дала волю всем чувствам, в том числе и слезам.
Григорий растерянно прижимал ее к себе, гладил по плечам (волосы, как всегда, взбиты и напудрены), уговаривал успокоиться. Екатерина выплакалась, высморкалась и успокоилась, но голос все равно был обиженный, словно Орлов виноват, что судьба задает ей такие страшные задачки.
— Как ни поступлю, все едино скажут, что дурно сделала. Пожалеть Мировича и простить? Другие решат, что можно бунты устраивать, в гвардии, верно, никогда буза не переведется. Накажу примерно, так обвинят в жестокости и самовластье. На что ему тот Иван нужен был? Ведь немощен, умом нездоров, заика, ничего, кроме своих стен, не видевший. Какой из него император? Все это понимают, но все мне глаза колоть будут, что не отдала власть Иванушке-дурачку. Ладно бы русские, для которых юродивый дороже разумного, но ведь и просвещенная Европа не раз помянет.
Ознакомительная версия.
