К темну расшивы подошли к Ладоге. Ещё загодя князь Ярослав решил устроить здесь ночёвку. Когда корабли причалили к дощатым мосткам, на пристань высыпал весь городской люд. В высокой бобровой шапке, дорогой шубе пришёл встречать князя и посадник Парамон. Немолодой, болезненно-жёлтый воевода привёл Ярослава в свои хоромы. Дворовые забегали, натащили в трапезную снеди, уставили стол. Ярослав скинул шубу и шапку, отдал отроку, сам умылся над тазиком, сел рядом с хозяином.
- Ну, сказывай, боярин Парамон, как живёшь?
Боярин разлил из ендовы по ковшам мёд, промолвил:
- В людской нужде живём, князь. Вот и этим летом набежала воровская дружина варягов, пограбила поморян и ушла безнаказанно. А всё оттого, что дружина у меня мала числом. Варяги то чуют и потому смелы.
Ярослав постучал костлявым пальцем по столу, ответил:
- Твою нужду знаю, но ты сам о городе и крае мало печёшься. Давно надобно бы тебе на новгородском вече кликнуть охочих людей к себе на жительство и в дружину. Да не раз то проделать. Я же дозволяю брать с поморян для ладожской дружины по кунице с дыма да съестного на пропитание воинам.
- На том спасибо, князь, - не поднимаясь, отвесил поклон боярин.
- И ещё хочу сказать, боярин. Ладога, что ворота у "Новгорода, будет крепка, и новгородцам покой от варяжских разбоев обезопасится. Ты, Парамон, ров прокопай да городни повыше поставь. Лесом, поди, не беден.
- Исполню, князь.
На рассвете потянул мороз, и с запелёнатого тучами неба посыпалась мелкая, колючая пороша. Ветер гнал её по мёрзлой земле, наметал под изгородями белёсыми ветровками. У берега Волхов покрылся тонким прозрачным ледком. Ивашко присел на корточки, пальцем придавил ледяную корку, покачал головой, потом поднялся, зашагал к стоявшему на возвышении боярскому терему. Было рано, и на подворье безлюдно. Кормчий отыскал опочивальню, где спал Ярослав, вошёл без стука, сказал негромко:
- Князь, пробудись!
Ярослав открыл глаза, увидел кормчего, откинул сшитое из куниц одеяло, подхватился:
- Что стряслось, Ивашка?
- Припозднились, князь, расшивам дальше нет хода, Волхов становится.
Ярослав натянул сапоги, ополоснулся над тазиком. Надевая рубаху, спросил:
- Не отпустит ли мороз?
- Забирает. Теперь дожидайся, пока ледяная дорога установится, тогда на санях тронешься. Мы же здесь перезимуем, а по весне расшивы домой пригоним.
- Так и придётся, - согласился Ярослав.
В приоткрытую дверь просунул голову Парамон:
- С зимой тя, князь. - И почесал бороду.
Не ко времени зима, - недовольно ответил Ярослав и повернулся к кормчему: - Расшивы на берег вытащите, дальше плыть не станем. А ты, боярин Парамон, о санях позаботься да Добрыне накажи, пусть два десятка воинов отберёт для дороги.
Ивашка вышел. В опочивальне остались Ярослав и боярин.
- Варяги, князь, что с тобой приплыли, по домам на постой определены, как ты и велел. А ярл их, Рангвальд, у меня в хоромах жить станет.
- Хорошо, боярин.
Парамон помялся, не решаясь продолжать речь. Яро» слав заметил это, спросил:
- Что ещё не досказываешь, воевода-боярин?
- Просить хочу тя, князь, освободи меня от посадничества. Стар я и в Новгороде смерть желаю принять.
Нахмурился Ярослав, долго не отвечал, думал. Потом сказал:
- Добро, Парамон, поедешь со мной по первопутку в Новгород. Здесь же посадником оставлю Рангвальда. Он хоть и варяг, но кровь у него с Ириной одна. К тому же в воеводских делах он разумный, хоть и годами молод.
По первопутку санный поезд покидал Ладогу. На первых лёгких санках, покрытых медвежьей полостью, сидел раскрасневшийся на морозе князь Ярослав. Следом, на трёх розвальнях, умостились два десятка дружинников с воеводой Добрыней, а за ними, закутавшись в две шубы, только нос торчит, боярин Парамон с женой. Боярыня обложилась домашним скарбом, довольная: Новгород не Ладога.
На двух последних санях вдосталь нагрузили съестного. Дорога не ближняя, и сел по пути почти нет.
- Трогай! - коротко бросил Ярослав.
Весело скрипнули железные полозья, застучали по льду кованые копыта. Застоявшиеся кони взяли с места резво. Ярослав обернулся. Ярл Рангвальд в окружении варягов и ладожских дружинников быстро отдалялись. Вот ярл, заметив, что князь смотрит на него, поднял руку в кожаной рукавице. Ярослав тоже вскинул ответно, подумал: «Ладога - город порубежный, и здесь, у посадника, главное - воеводские заботы. Добро, Парамон сам о том уразумел и от посадничества запросился. Стар боярин, ко всему в делах воинских соображения не имеет. Рангвальд же воин…»
Не один день пути от Ладоги до Новгорода, не одна мысль перебродит в голове князя. Есть время и о деле, и о пустом передумать. В дороге в княжьи сани пересел воевода Добрыня, но ехали больше молча. У Добрыни слово - золото, говорит редко, но всё с умом. Неспроста Ярослав воеводу советчиком кличет.
Ледяная дорога, зажатая между вековым лесом, отливает на солнце голубизной, звенит. Ночами трещат от мороза деревья, и люди, покрыв лошадей войлочными попонами, ищут спасения от лютого холода у костра. Но едва поблекнет небо, снова в путь…
Легко бегут кони, косит налитым кровью оком коренник, горячие пристяжные гнут дугой шею, высекают кованым копытом лёд.
На крутых поворотах сани заносит, и каждый раз Добрыня приговаривает добродушно:
- Эк их! Не потерять бы ненароком боярина Парамона с боярыней. - И оглядывается.
Ярослав посмеивается, а Добрыня как ни в чём не бывало уже посапывает молчком да поглядывает с прищуром по сторонам. Воевода родом киевлянин, и в Новгород его да воеводу и дядьку Ярослава, боярина Будого, послал старый князь Владимир, чтобы они были опорой молодому княжичу.
- А что, Добрыня, охота ли тебе в Киев? - спросил Ярослав.
Воевода потёр нос, ответил:
- Мне бы сейчас не в Киев, а в какое ни на есть захудалое сельцо бы добраться да на полати залезть. Помолчав, спросил: - Хочу, князь, слышать от тебя, кому после Владимира киевский стол наследовать?
Не глядя на Добрыню, Ярослав ответил:
- Кому отец передаст.
- Но князь Владимир своего слова не сказал, да и скажет ли? А чуется мне, алкает Святополк власти.
- К брату Святополку и я веры не имею, то так, воевода. Ко всему княгиня Марыся с отцом своим Болеславом за братней спиной козни плетут, о том всем ведомо.
- Болеславу сие свойственно, - поддакнул Добрыня, и они надолго замолчали, оставшись каждый со своими мыслями.
Ярослав думал о том, что у отца он не в милости и навряд ли достанется ему киевский стол. Его скорей всего наследует Владимиров любимец - Борис. Неспроста отец не выделяет ему никакого удела и держит при себе.
А Добрыне припомнилось, как однажды проездом через Туров ему довелось заночевать в этом маленьком городе. То было в первый год Святополковой женитьбы на Марысе. При встрече с молодой княгиней Добрыня любовался ею. Маленькая, лёгкая в движениях красавица полька надолго запала в душу воеводе. И сейчас, соглашаясь с князем Ярославом в кознях Болеслава и Святополка, ему никак не хотелось верить, что и Марысе свойственно коварство. Но непрошеный голос шептал ему:
«Разве не дочь она отца своего Болеслава? А король ляшский злобы полон, хотя с виду и добродушен. Кто, как не он, родичей своих ослепил, а кровных братьев с отчей земли изгнал?»
- Так, - вслух промолвил Добрыня и широким рукавом шубы смахнул с бороды иней.
- О чём ты? - спросил Ярослав.
- Да ничего, - скрыл мысли Добрыня и перевёл разговор: - Ранняя нынче зима. Ко всему и мы в гостях засиделись.
- Доберёмся, - спокойно ответил Ярослав. - Худо, коли б стала река на пути к Ладоге. Пришлось бы ладьи без присмотра оставлять, самим же пешком до Ладоги добираться. - И, помолчав, сказал, ища ответа: - А что, воевода, ежли Ирине город этот в вено[53] отдам? Пусть то, что ладожане мне, князю, присылают, ей будет.
- Твоя воля, князь.
- Ин быть по тому.
Мощённые дубовыми плахами улицы зимнего Новгорода завалены снежными сугробами. Сухой снег шапками лежит на крепостных стенах, маковках церквей и шатровых звонницах, укутал зелёные разлапистые ели, рваными клочьями повис на голых ветках.
Вышел князь Ярослав из хором, любуется. Над избами и теремами сизый дым столбами. В ближнем переулке мальчишки озоруют. Стукнут по стволу дерева и мигом ныряют под снежный дождь. А оттуда выскакивают все в белой пороше.
