Гремели над Горами дружные антские песни — застольные, боевые, походные. Бренчали и звенели струны, споря с голосами дудок, рожков и сопилок. Затем вдруг становилось тихо на какое-то время, и в той тишине слышался перебор многоголосых струн и одинокое пение гусляра. А после снова поднимался гомон зычных голосов, и поднимались над деревьями спугнутые птицы, взлаивали с подвываньем всполошенные псы на дворах да подавали жалобный голос встревоженные кони.
Великий пир давал Кий на своем дворе и в своем тереме. Рядом с князем полянским восседали молодшие братья Щек и Хорив, две надежные руки его. Здесь же были ближние бояре, в их числе сивоусый забияка Воислав и долгобородый умница Горазд. На каждого из них мог положиться Кий, знал: не подведут.
Съехались сюда, к Горам, на великую межплеменную сходку, многие прославленные антские князья и вожаки со своими боярами и тысяцкими, с охранными сотнями своих гридней. Были здесь ближайшие соседи полян — северяне с Десны и добрые вояки росичи. Прибыли с дальних берегов Тиры [35] уличи и тиверцы, а с ними и дулебы. Даже дреговичи пришли по Припяти из полуночных лесов, минуя древлянские земли, где два лета назад прошел вдоль и поперек грозный Воислав, побив немало кметов древлянских и добравшись до самого корста на Уже, которого, правда, не взял, но двор и терем Горислава все же пожег и на всю ту землю великую дань наложил. Горислава на сходку не позвали: много чести…
На другой день после пира была великая охота — в лесу и в поле. Один только дулебский князь Мусокий свалил стрелами трех косуль и матерого сохатого. Сам Кий, спешась, пошел с одним мечом на задержанного псами медведя и заколол: разъяренный зверь, едва отозвали псов, поднялся на дыбы, а князь, прикрыв голову малым круглым щитом, всадил лезвие в доступное косматое брюхо, под ребра, до самого сердца… В левобережных плавнях немало было побито меткими стрелами белых лебедей и серых гусей, множество всяческих уток — на воде и влет. Богатая добыча досталась тем, кто пошел с Хоривом вдоль правобережного леса на полдень: нежные косули и упитанные вепри, тяжелые глухари и хвостатые тетерева, пестрые рябчики и шустрые куропатки. Лису и куницу, горностая и соболя, зайцев и векш не трогали: на них охота зимой, когда шкура красу обретает.
Кто желал — набрал немало рыбы, на перемет в Днепре и бреднями в старицах.
Далее всех ускакали в поле Воислав, тиверский князь и два росича-тысяцких. Долго не возвращались. Кий, затревожившись, снарядил сотню — искать и выручить. К вечеру сотня воротилась вместе с охотниками. Приволокли нелегкую добычу: двух серо-бурых туров — молодую корову и великана-быка с отменными рогами. Быка оттащили на Лысую гору к капищу — в жертву богам. Корову же отдали одному из росичей, самолично взявшему ее с коня на копье; однако тот передал свою добычу хозяину сходки — полянскому князю; Кий же, ничтоже сумяшеся, повелел отдать тушу и шкуру с рогами той сотне, которую посылали на поиски.
— То им на один зуб, — заметил неодобрительно Щек.
— Зато никому не обидно, — возразил Кий. — Га?
На третий день затеяли игры.
В затоне на Почайне пустились вперегонки на челнах-однодеревках. Первыми пришли северяне, полянский челн — впритык за ними.
На Майдане боролись силачи — всех уложил, одного за другим, улич Птах, молодой увалень с доброй улыбкой и таким вздернутым кверху носом, на который хотелось что-либо повесить, как на крюк. Каждому побежденному он тут же подавал руку, помогая подняться.
По окончании игр раздавали подарки победителям, в соответствии с явленной доблестью. Уличу Птаху вручили пару добрых сапог, но бедняга так и не сумел натянуть их — малы оказались. Тогда Кий, насмеявшись от души, расцеловал улича и подарил ему свой пояс из бычьей кожи, украшенный золочеными бронзовыми бляхами. Однако сей драгоценный дар не сошелся на животе у молодца.
— Проси, чего сам желаешь! — предложил Кий.
— Меду бы, — смущенно пробасил победитель под общий хохот. — Да сала кусок. А то ослаб я борючись.
Князь велел поить и кормить Птаха, сколько душа примет. Потешились вволю.
Еще через день все собрались на Майдане, где — послушав гадания Волхов и воздав щедрые приношения богам — начали совещаться.
В отличие от прежних сходок, когда правили старейшины, когда собиралось великое множество народу и каждый болтал, что и сколько заблагорассудится, после чего начинались пьянство и несуразица, а порой и потасовка, — на сей раз говорили немного и не все разом. Попировали, поохотились, поиграли, богов тоже не забыли, — теперь головы были ясные, трезвые, никто глотку попусту не драл. Говорили больше одни князья. Бояре же и тысяцкие, где требовалось, слово дельное вставляли, а гридни знали свое дело — оцепили Майдан и никого не пускали, дабы ничье чужое ухо не проведало и ничей долгий язык не раззвонил прежде часу, что было на той сходке сказано, что задумано и что решено.
А сказано, задумано и решено было вот что.
Тиверцы проведали и поведали: собралась на левом берегу Истра великая сила славинов и хочет идти на ромеев. Да так, чтобы пройти подальше в глубь земли Второго Рима, нежели прежде проходить удавалось. Добыть поболее золота и угнать поболее скота да полона, нежели прежде добывали и угоняли. И просили славины тиверцев передать братьям своим антам, что ждут их подмоги в затеянном походе, как это бывало и прежде. Что добычу и полон, как и в былых набегах, разделят честно. Так передали славины, о чем и сообщил сходке тиверский князь, тот самый, что охотился на тура. И сказал, что надо бы отозваться на просьбу славинов, пойти к ним на подмогу в совместный поход.
Все согласились, что надо отозваться и пойти на подмогу к славинам.
Уличи же, пришедшие на Горы вместе с тиверцами, предложили собрать все антские дружины воедино под стягом единого великого князя — тогда анты будут сильнее всех прочих.
У Кия даже дух перехватило: заветнейшую его мечту выразили уличи. Всех — воедино! И тогда не будет под небом другой такой великой силы. Тогда никто не страшен полянам и всем антам. А ежели еще и со славинами вместе, под единым стягом… Великий Дажбог! Возможно ли такое?!
— То есть как это? — не понял князь дреговичский. — Единый князь над всеми нами? А остальным князьям что делать? В гридни к нему пойти? А стяги наши на возах, что ли, сложить?
— Сейчас поясню, — терпеливо ответил уличский боярин Колобуд, наистарейший из всех на сходке. — Не надо князьям идти гриднями. И не надо складывать стяги на возы. А каждый князь ведет свою дружину под своим стягом, как это бывало всегда. Но один из князей, кого здесь сами выберем, поведет всех прочих, и стяг его будет над всеми прочими стягами для всех единый, и слово его для всех — первое и последнее. Как в Царегороде — один базилевс над прочими царями и князьями. Потому и непобедима сила ромейская. А мы чем хуже? Вот мы и…
— Нам эти заморские премудрости ни к чему! — зашумели все дреговичи, неуважительно прервав речь старого Колобуда. — Как наши пращуры жили, так и мы проживем. Так и правнуки наши жить будут. А хваленых ваших ромеев прежде бивали анты и славины, побьют и на сей раз. Без иноземных премудростей!
— Без иноземных премудростей? — переспросил тогда Кий, встревая в возникшую внезапно суперечку. — Для чего же нам отказываться от чужих премудростей? Чтобы свою дурь сберечь?
Тут иные засмеялись.
— Нечего зубы скалить! — огрызнулись распалившиеся дреговичи.
— Коли смешно, отчего не смеяться? — Горазд пожал плечами.
— Ну ежели твой князь — скоморох, ежели потешил тебя, то и смейся себе на здоровье!
Услыхав такие слова, поляне подхватились было, но Кий прикрикнул:
— Угомонитесь! В том не много славы — меч с долгим языком скрестить. На слово словом отвечать надобно, а не мечом! Ну а премудрости иноземные… Ежели ромейский царь на двух ногах ходит, то что же мне — на карачки встать? Или на руках ходить? Этак и впрямь скоморохом князю быть. Зато — на свой манер, без иноземных премудростей. Га?
