считать зоотехника, которому в суете наступили на руку. Они сидели, чумазые и довольные, на самом коньке и болтали ни о чём, пока другие разбирали тлеющие доски внизу. А потом приехало аж три пожарные машины с мигалками и сиренами, и им в рупор грозно приказали спускаться вниз. Уезжая в кузове Зилка, они видели, как пожарные кирками зачем-то проламывают стену и разматывают шланги. Через день в районной газете появилась статья о том, что московские студенты помогли пожарным справиться с огнём, где упоминалась и Ромкина фамилия. Так что вопрос с отчислением отпал сам собой. На память о двух проведённых в совхозе трудоднях он, возвращаясь в Москву, захватил с собой огромный мешок мытой картошки…
* * *
Ромка ждал и боялся этого звонка. Но понимал, что не может не позвонить. Наконец, набрал номер, который помнил наизусть. «Алло… я слушаю, говорите…» – её голос был сухим и безжизненным. «Привет, это я…» – слова давались с трудом, звучали глухо. «Рома! Ромка! Ты где?! Наконец-то!…» – в неё словно вдохнули жизнь. Столько радости, счастья и эмоций звучало теперь в этом звонком юном голосе! И он понял, что его ждали всё это время, и что он не может без неё, и сам ждал именно такой реакции. Ждал и надеялся.
Они договорились встретиться. И предполагалось, что это будет чинная, благородная прогулка под противным моросящим дождём. Но встретившись, они тотчас прилипли друг к другу и каким-то чудесным образом очень скоро оказались в его крохотной комнате, с которой для них не сравнился бы и дворец османского султана. Это была близость иного порядка, нежели две недели назад. На сей раз к страсти примешивались нотки щемящей грусти. Счастье казалось зыбким, призрачным, выстраданным. И оттого бесконечно дорогим! Они любили друг друга словно в последний раз, и потому каждое мгновение наполнялось особым смыслом, понятным лишь им двоим. А потом дверь в комнату, которую они забыли закрыть, тихонько отворилась, и в проёме показалось смущённо-улыбающееся лицо с аккуратно подстриженными тоненькими усиками. Это сосед Махендра вернулся с занятий. Увиденное настолько потрясло скромного, тишайшего непальца, что он будто ужаленный выскочил вон с выражением благоговейного ужаса в круглых чёрных глазах. Они же расхохотались как сумасшедшие. И с этим смехом, который всё не прекращался, выходило страшное напряжение двух недель разлуки.
Не сказать, что Зинаида Алексеевна была довольна выбором дочери. Впрочем, Зинаиду Алексеевну никто довольной и не видел. Она родилась в семье лётчика-генерала, героя войны и с детства чувствовала свою особую миссию. Поскольку никто вокруг про миссию юной Зиночки не догадывался, она была недовольна своим окружением. Однако со временем научилась имитировать радушие и приветливость. Не более… Лёгкая поощрительно-благосклонная полуулыбка иногда бродила на её лице, и при большом желании окружающие могли приписать себе её причину.
С другой стороны, с трудно протекавшим пубертатом дочери нужно было что-то делать, и Зинаида Алексеевна решила, что студент МГУ худо-бедно для подобной цели подойдёт. Конечно, этакий жеребец не партия для столь хрупкого и утончённого создания, как её Вика. Ну да, бог даст, она сама в этом разберётся. А пока пусть выплеснет гормоны. Пожалуй, если бы кто-то спросил, что конкретно не устраивает её в избраннике дочери, Зинаида Алексеевна так и не смогла бы внятно сформулировать свои претензии к прыткому провинциалу. Высокий, симпатичный, неглупый и воспитанный. Студент экономического факультета опять же. Учитывая положение и связи мужа, они в состоянии обеспечить ему завидную карьеру по окончании университета. Безумно любит их дочь. Это видно невооружённым глазом. Судя по всему, самостоятелен. Во всяком случае, Вика ещё не возвращалась домой без шикарного букета. Охапки роз совершенно немыслимых расцветок, какие и сама Зинаида Алексеевна не встречала прежде. Где он их берёт и сколько же это стоит? Почтителен и обходителен с родителями. То есть с ними. Очень нравится её мужу. Особенно мужу нравится, что парень – спортсмен и отслужил в армии. Господи, кто о чём, а вшивый о бане!
Так что же её настораживает? Сидит занозой и не даёт спать по ночам? Она в который раз принялась перебирать черты его характера, прислушиваясь к внутреннему голосу. «Почтителен, самостоятелен… Пожалуй, чересчур самостоятелен! Такой уведёт дочь из дома, и поминай как звали. А глупышке только шестнадцать, и влюблена до безумия. Будет скитаться по съёмным углам или, не приведи господи, общагам. А как же её карьера пианистки? А как же сама Зинаида Алексеевна без своего цветочка? И этот мужлан туда же: «Так пусть молодые сами решают. И сами всё с нуля начинают. Помнишь, как мы на Севере?» При воспоминании о двух годах, проведённых в богом забытом северном гарнизоне, Зинаиду Васильевну привычно передёрнуло. Да, если бы не боевой товарищ её отца, возглавлявший кадры истребительной авиации ПВО, не видать бы её Евгению Звёздного городка, как своих ушей. Ну уж нет, Вику она им не отдаст! Не для того растила, ночей не спала, душу вкладывала! Мнение самой дочери по поводу её будущего Зинаиду Алексеевну привычно не интересовало. Да и какое мнение может быть в шестнадцать лет, когда гормоны так и скачут. На то и существует мать, чтобы спокойно и взвешенно всё обдумать и принять решение. А пока пусть порезвятся. Против природы не устоять. Дочка случилась из ранних, с начальной школы одни мальчики на уме. Уж лучше студент МГУ, чем этот пэтэушник Рассказов, хорошо хоть в армию забрали! Зинаида Алексеевна многозначительно вздохнула и продолжила гладить форменную рубашку мужа, который всегда выделялся среди сослуживцев безукоризненно свежей, отутюженной одеждой. Будь то китель или гражданский костюм.
* * *
Ромка привычно ждал Вику в просторном вестибюле Гнесинки. Вокруг гомонливо толпились юные создания с футлярами для музыкальных инструментов различных форм и размеров. А которые без футляров – значит, пианисты. Для бывшего старшего сержанта все они представлялись неуловимо одинаковыми. Что кудрявые мальчики с оленьими глазами, что девочки в роговых очках. Он несколько высокомерно поглядывал на этот оазис одухотворённых худосочных созданий с ручками-верёвочками и огнём во взоре. Это здесь, среди себе подобных они были шумными, раскованными и непосредственными. Но стоило им оказаться на грязных, плохо освещённых улицах, как они тотчас превращались в малозаметные тени, стремящиеся побыстрее прошмыгнуть домой – в свои тёплые уютные квартирки с любящими заботливыми родителями. Для него же, наоборот, город со своей непарадной изнанкой являлся родной стихией, где неписаные законы были привычными, понятными и удобными.
Москва вместе со всей страной
