состоянием невменяе-мости, уменьшил мне жалованье.
Когда в кабинет вошел Мушабёф, мы были очень похожи, как он сообщил мне потом, на белье, развешанное на веревке при свете луны.
— Здравствуйте, — сказал он, — здравствуйте. На этот раз это уже стало фактом, и лучшим доказательством того, что это стало фактом, служит отсутствие золота в банках! Все бегут в деревню. На Сен-Лазарском вокзале, на Восточном, на Лионском — всюду поезда берутся с боя. Пойдите в Пасси, вы расскажете мне новости. Улицы пусты, жители уехали. Я хочу последовать их примеру. У меня есть дядюшка в Нормандии, я отправлюсь к нему. Это не слишком веселый субъект, но я не стремлюсь к веселью… Вы понимаете, сейчас не время для этого.
Я вышел с ним. На больших бульварах огромная толпа собралась перед залом телеграмм «Набата». Каждый объяснял события по своему настроению и соответственно своему красноречию.
— Сегодня у нас было шестьдесят случаев на Монмартре, — сказал один.
— Вам нечего жаловаться, — отвечал другой, — Монмартр — это еще не самый опасный квартал, а вот посмотрели бы, что делается в Бельвилле и в Ла-Вилет. Там люди валятся, как су, корчатся на тротуарах, как части разрезанных змей.
— Я слышал, как смеялся один больной: можно было подумать, что его щекочут под мышками. Вое же невозможно, чтобы врачи не нашли какое-либо средство.
— Откуда это вы взяли, что ничего найти не могут, принимайте меланколиаз. Все берут его у меня.
— Меланколиаз — чепуха, — возразил худой молодой человек, очень изысканно одетый, — это сделано из старых учебников, сваренных в дождевой воде.
Подобное объяснение, казалось, не удовлетворило приверженца лекарства; он повернулся к нам. Мы только успели проскользнуть между двумя рядами автомобилей.
— Кстати, — сказал я, когда мы перешли на другую сторону, — знаешь ли ты состав меланколиаза?
— Не знаю, — ответил Мушабёф, — не знаю, но ты дал мне мысль. Пойдем к Вомистику, он не откажет нам в интервью. Это будет грандиозно. Мы вместе напишем статью и поместим ее в «Набате» или в «Большой газете», — я знаком там с заведующим информационным отделом.
Мы подозвали такси и дали адрес квартиры д-ра Вомистпка — улица Соматр 7, в Нейи.
***
Доктор Вомистик жил в большом доме в стиле английских коттеджей, с характерной для них крышей, которая, казалось, сидела на всех комнатах жилища, как курица на яйцах.
Мушабёф, предварительно кашлянув, чтобы убедиться в состоянии своего голоса, позвонил у ворот. Послышались шаги по песку и пред нами предстала негритянка; она была в оранжевой чалме, в шерстяном лиловом платье, в классическом фартуке субретки; увидев нас, она оскалила зубы.
— Доктор Вомистик.
— Да, — сказала она, — масса здесь; много работа. Синьор сказать мне зачем и я дать карточку масса.
Мушабёф протянул свою карточку, написав на обратной стороне просьбу о приеме.
Негритянка исчезла, покинув нас у подъезда, и тотчас вновь появилась в двери, оставшейся открытой.
— Come here, — сказала она просто.
Мушабёф пошел вперед, я за ним. Служанка провела нас в ателье, в конце которого находился знаменитый Вомистик, в белом халате, в зеленой, бархатной шапочке с золотым галуном, какие носят международные игроки в футбол.
Это был толстый человек, совершенно бритый, с двумя складками по обеим сторонам носа, очень схожими с колеями на тучной земле. Его светло-желтые, круглые глазки, ненормально отдаленные друг от друга, походили на глаза попугая. Чтобы посмотреть кому-нибудь прямо в лицо, он должен был становиться в профиль.
Короче говоря, доктор имел вид первосортного человека.
Он предложил нам сесть, и Мушабёф тотчас начал бормотать профессиональные фразы, которые должны были извлечь из гиганта несколько признаний о восхитительном изобретении, которому предстояло спасти человечество.
— Вы хотите знать о меланколиазе?
— Собственно говоря… да… Публика с нетерпением ждет каждый день результата ваших величайших открытий. Мы пришли к вам сюда от имени всего человечества.
— Вы должны знать, что я не могу дать вам формулу моего средства.
— О! — произнес Мушабёф с возмущением. — Как вы могли предположить… Собственно говоря, мы желали бы знать, располагать некоторыми подробностями, могущими успокоить волнующиеся массы.
Глаз Вомистика расширился; он обернулся к нам и указал на дверь налево.
— В конце концов, — вздохнул он, — момент, может быть, наступил. Вы можете последовать за мной? — спросил он, повертываясь на этот раз профилем, чтобы в упор посмотреть на Мушабёфа.
— Мои научные занятия… — начал последний. Доктор не дал ему закончить свою мысль.
— Оставьте ваши научные занятия в покое. Наука, слышите ли, наука, это меньше, чем ничто, как бы сказать, это… толстая кожа на колбасе… не больше. Единственные люди, достойные уважения, были те, что занимались эмпиризмом, я разумею колдунов. Все, что мы можем сделать в наши дни, это расшифровать Парацельса и Николая Фламеля. Делали ли алхимики золото? Я в этом не сомневаюсь, но они знали, что, сделав всеобщим достоянием производство ценного металла, они уничтожили бы его ценность.
— Великий Альберт, — продолжал Вомистик, — книга очень доступная, я хочу сказать — азбука, однако под живописностью ее рецептов кроется правда. Не я изобретатель :меланколиаза, — прибавил он тихо, — я только применил к новому роду заболевания средство, главные принципы которого дали мне древние алхимики.
Правый глаз знаменитого доктора, казалось, погрузился в какие-то грезы, совершенно от нас ускользавшие. Потребовалось добрых пять минут, чтобы Вомистик снова пришел в себя; развивая свою мысль, он схватил Мушабёфа за пуговицу пальто.
— Я полагаю, вы знаете, что такое колдовство? Хорошо! Вы достаточно знаете об этом, чтобы понять суть моей тайны. В прежние времена, когда колдун хотел кому-нибудь отомстить, он околдовывал его. Приемы для этого варьировались бесконечно. Во всяком случае, один из них был для меня спичкой, позволившей мне видеть в темноте, вставить ключ в замок и отворить божественную дверь. Этот способ, употреблявшийся колдунами, состоял в том, что хлестали розгами жабу, уже по своей природе склонную к мизантропии. Животное, приводимое таким образом в течение месяца в состояние гнева и бессильной злобы, начинало испускать слюну, как улитка на слое соли. Когда жаба достигала предела всемогущей ненависти, ее клали в стеклянную банку, которую закапывали перед домом, где жила жертва. Тогда злоба пленного животного достигала таких размеров, что действовала, как стихийная сила, неведомая людям. Она, неизвестно каким образом, излучалась из банки и несла смерть тому, кого наметил колдун. Из всего этого, господин Мушабёф, запомните одну вещь: злоба убивает, она может действовать, как жидкий яд; действие его ужаснее всего тем, что оно не сопровождается никакими симптомами. Случай с жабой — и есть попросту принцип меланколиаза. В болезни, которая нас занимает, в
