— Он, как вы справедливо изволили отметить, ваше высокопревосходительство, малоросл, — доложил адъютант.
— А где он? — заинтересовался адмирал.
— Вон стоит у крыльца. Я нарочно велел поставить его так, чтобы вы, ваше высокопревосходительство, могли обозреть.
Адмирал живо подошел к окну и глянул. У крыльца стоял в синей французской шинели и треугольной шляпе действительно маленький человек. Он нетерпеливо поглядывал во все стороны, но казачий урядник, свесив из-под шапки светлый чуб, не спускал с пленника глаз.
— Изволите видеть, ваше высокопревосходительство, как есть все приметы: мал, плотен, шея короткая, волосы черные, — угодливо шептал адъютант, наклонившись к окну.
— Накормить и дать выпить. Пусть развяжется язык. Потом доставить ко мне, — приказал адмирал и снова сел в кресло под пышногрудой мадонной.
Чичагов чистил ногти и предвкушал, как напишет Александру Павловичу о том, что поймал его тильзитского "брата".
Прошел добрый час, пока пленник позавтракал. Наконец адъютант доложил, что француз готов.
— Сразу видно птицу по полету, ваше высокопревосходительство, — шептал адъютант. — Как он тонко разбирается в винах — с одного глотка узнал, что кло-вужо!
— Пусть войдет! — сказал Чичагов и встал у стола, на котором лежала гравюра, изображавшая Наполеона: адмирал возил ее с собой.
Дверь открылась, и адъютант ввел французского офицера лет сорока, в зеленом двубортном мундире с голубым воротником и зеленых рейтузах. У него были карие веселые глаза и полное, небритое лицо.
— Добрый день, господин адмирал! — непринужденно приветствовал Чичагова пленник.
Чичагов наклонил голову так, что подбородок вдавился в шею. Он надулся и смотрел с достоинством — адмирал принимал такую позу всякий раз, когда хотел показать свой независимый, гордый характер.
— Спасибо за вкусный завтрак. Только знаете, у нас в Париже другие соусы, более острые. Я, признаться, не очень люблю английскую кухню…
"Он даже каламбурит… Конечно, вам, государь, все английское не по вкусу!" — иронически подумал Чичагов.
А охмелевший француз продолжал развязно тараторить:
— А вот вино — неплохое.
Чичагов стоял все в той же позе собирающегося бодать бычка. Прикидывал в уме, косясь на лежащую гравюру:
"Рост и плотность — Наполеоновы. Волосы? Адъютант сказал — черные. Собственно, волос нет. Один седоватый венчик вокруг головы, а все остальное — голое, как орех. У Наполеона же сохранилась на макушке небольшая прядка. И все же какое-то сходство есть!"
— Прошу садиться, господин генерал, — предложил Чичагов.
— О, очень благодарен. Вы мне льстите, я еще не генерал, а всего лишь полковник, — по-приятельски улыбался француз, садясь в кресло у стола.
"Да, да, притворяется чудесно", — подумал Чичагов, тоже садясь к столу.
— Скажите, а какое вино вы пьете у себя? — спросил он, вспомнив рассказы Александра Павловича о том, что Наполеон пил в Тильзите один шамбертен.
— Какое придется.
— Шамбертен? — чуть улыбнулся Чичагов.
— Да, и шамбертен, — ответил француз, осматривая комнату. Увидев мадонну и младенца, он подмигнул адмиралу: — А неплоха!
Чичагов вспомнил о том, что у Наполеона ведь есть сын, и спросил:
— Как ваш сынок?
— Который? — повернулся к нему француз. — У меня их три.
— Вы скромничаете, государь, у вас их, верно, больше, — сказал добродетельный Чичагов.
— Хе-хе-хе, — засмеялся француз и игриво дотронулся рукой до адмиралова колена. — Вы шутник, я вижу!
— Я говорю о вашем любимом сыне.
— Любимый — Наполеон, назван так в честь императора. Бедовый мальчишка. Он с матерью в Париже.
— Так, так, — удовлетворенно подтвердил Чичагов, покачивая ногой. — Вы ведь артиллерист, а носите, если не ошибаюсь, форму конноегеря?
— Нет, я никогда не служил в артиллерии. По росту я гожусь в вольтижеры, как карманный мужчина. Но сам — прирожденный кавалерист.
— Вам понравилась Москва?
— Я не был в Москве. Я был только в Полоцке.
Чичагов молчал, испытующе глядя на француза в упор. Француз вдруг почувствовал себя неловко. Он оглянулся по сторонам, потом впервые обратил внимание на гравюру Наполеона, лежавшую перед ним на столе.
Француз глянул еще раз на адмирала, потом еще раз на гравюру, и его лицо снова оживилось.
— Постойте, постойте, я, кажется, начинаю понимать! В полку мне уже говорили об этом сходстве не раз. Но не может быть! Вы, вы принимаете меня за… императора? — вытаращил глаза полковник.
— А как знать, кто вы, — чуть улыбаясь, ответил Чичагов, закладывая руку за борт морского вицмундира.
— Кто я? Я полковник конноегерского полка Камиль Вуатю!
Веселость снова вернулась к нему.
— Я — император? О боже мой! — француз захохотал, схватившись за живот. — Я — император? И не потому ли вы угощали меня кло-вужо? О-хо-хо! — полковник хохотал до слез.
Чичагов сидел, покачивая ногой. Улыбка сползала с его важного лица. Щеки начинали покрываться краской.
— Да посмотрите же — у меня вон на щеке бородавка. Она от рождения.
Француз встал и, наклонившись к адмиралу, показал пальцем на довольно большую бородавку, сидевшую у него под глазом.
— У императора лицо чистое. Я видел его в лагере в Булони вот так же близко, как вижу вас! — уже не смеясь, сказал француз.
Адмирал Чичагов вскочил и, взбешенный, выбежал вон из комнаты.
На этом конфузном случае не суждено было окончиться неприятностям адмирала Чичагова в Борисове.
Граф Пален-второй, вступивший в командование авангардом вместо раненого Ламберта, прислал к Чичагову ординарца, прося подкрепления. Верстах в десяти от Борисова, у деревни Лошница, где должен был расположиться авангард, Пален наткнулся на превосходящие силы противника.
Разведка у Чичагова была поставлена из рук вон плохо, адмирал не имел представления о том, какие и где французские силы стоят на его пути в Оршу. Зная из сообщений главнокомандующего Кутузова, что Наполеон бежит в полном расстройстве, Чичагов не поверил Палену. Он решил, что толстый сибарит Павел Петрович Пален просто струсил. Чичагов не обратил внимания на его рапорт, велел солдатам варить кашу, а три тысячи кавалеристов отправил на фуражировку по левому берегу реки.
Но не прошло и часа, как прискакал второй гонец с известием, что французы теснят наш авангард. Об этом можно было бы не говорить — орудийные выстрелы гремели уже вот тут, под самым Борисовым.
Впервые за все командование сухопутными войсками Чичагов видел наступающего врага. До сих пор враг не принимал боя, и адмирал уже привык к легким победам. А теперь он растерялся: Чичагов не знал, на что решиться, — перевести ли оставшиеся на правом берегу войска и принять бой под Борисовом или уйти снова за реку. Пока он раздумывал, маршал Удино гнал Палена к Борисову. Дорога шла лесом. Палену негде было развернуть кавалерию для отпора.
Чичагов отдал приказ отступать на правый берег. Артиллерия и обозы бросились к единственному мосту через Березину. У моста тотчас же образовалась давка: всякий хотел поскорее очутиться на том берегу.
Адмирал Чичагов, бросив свои фургоны со столовым серебром и фарфоровой посудой, кинулся наутек. Повара и многочисленные слуги улепетывали вместе с ним.
Экономка ксендза тотчас же воспользовалась приготовленным для адмирала обедом, но не успела захватить фуры со столовым серебром и посудой — ими завладел маршал Удино, ворвавшийся в Борисов.
V
Борисовскому ксендзу повезло: не успел умчаться один постоялец, как его дом занял второй — французский маршал Удино.
По уверению экономки, русский адмирал был красивее и моложе французского маршала, но ксендз не поверил словам коварной сестры прародительницы Евы и продолжал не менее бдительно охранять ее целомудрие, чем охранял от русских.
Заняв Борисов, Удино немедленно начал разыскивать другую переправу через реку: мост у Борисова был наполовину сожжен отступавшими русскими, и на том берегу стоял Чичагов. Удино послал кавалерийские отряды и расспрашивал у местных жителей о бродах и переправах. К утру следующего дня он установил, что возле Борисова находятся четыре брода: один ниже Борисова у деревни Ухолоды и три выше города — у деревень Стахово, Студенка и Веселово. Удино думал остановиться на Студенке — она была подальше от Ухолод и Стахова, находилась недалеко от тракта на Зембин и по своему местоположению позволяла более скрытно вести подготовительные работы. А самое главное то, что брод был проверен: у Студенки третьего дня удачно переправились французы.
Кавалерийская бригада генерала Корбино из его же 2-го корпуса, стоявшая в Глубоком, возвращалась по приказу Удино к корпусу. Но так как Борисов был тогда занят русскими, то бригаде пришлось переправляться через Березину. Корбино нашел по указаниям местных жителей брод у деревни Студенка, благополучно (потеряв с десяток людей отсталыми) переправился через Березину и соединился с Удино.
