Трофеями славного подвига русских воинов под Измаилом было: 200 орудий, 300 знамен, 10 000 пленных турок; множество разного товара и военного запаса.
Под Измаилом было убито более 15 000 турок, а наших воинов убитых и раненых было около 10 000 человек.
Князь Потемкин пожелал видеть славного победителя Измаила и приказал устроить ему пышную встречу.
Потемкин в то время находился в Яссах. Свидание двух полководцев произошло в конце декабря 1790 года.
По словам очевидца, въезд в Яссы героя Суворова был такой:
«Его ждали с приличной его званию и летам рессорной каретой, а он прибыл на паре фурлетских, и притом ночью, в рогожной якобы поповской долгуше. Упряжь была в шорах, но веревочная. На запятках сидел в польском жупане престарелый инвалид, на козлах — кучер в широкополой молдаванской шляпе и в овчинном до пят балахоне».
На лестнице своего дворца встретил светлейший князь Потемкин победителя Измаила.
Обнимая и целуя Суворова, Потемкин проговорил такие слова:
— Скажите, граф Александр Васильевич, чем мне наградить вас?
— Я не купец, ваша светлость, и приехал не торговаться с вами, помилуй Бог! — вспыхнув от волнения и досады, ответил старый вождь и резко добавил:
— Кроме Бога и матушки-царицы, наградить меня никто не может…
Потемкин изменился в лице и в гневе на резкие и справедливые слова Суворова закусил себе губу.
С того раза Потемкин смотрел на Суворова как на своего недруга.
Серебряков, вернувшись в Крым в свой домик, стал по-прежнему гулять по морскому берегу и работать в своем саду, разводя в нем виноград.
Серебряков стал мало-помалу поправляться от болезни… Благодатный климат Крыма, тщательный уход любящей жены, а также строгое исполнение предписаний врача — все это благотворно подействовало на его болезнь; хоть совсем он и не выздоровел, но чувствовал себя настолько крепким и здоровым, что стал думать о своей службе.
«Довольно нежничать; хорошего мало быть лежебокой; пора и за службу приниматься. Даром жалованье получать не честно. Теперь здоровье мое поправилось; надо собираться в полк», — так думал Серебряков и стал не спеша готовиться к отъезду на службу.
«Великолепного князя Тавриды» не стало, он умер среди степей Молдавии 5-го октября 1791 года. Его везли больным из Ясс в Россию, на дороге и застала смерть светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Карета с умирающим князем ехала медленно, он стонал и метался от удушья.
Густой туман закрывал обширные степи; кругом было полное безмолвие. Сопровождавшая Потемкина свита и доктора безмолвствовали из опасения потревожить умирающего.
— Остановитесь, я задыхаюсь, — слабым голосом проговорил умирающий князь. — Минуты моей жизни сочтены… Дайте мне умереть на воле…
На поле, близ проезжей дороги, под деревом, одиноко стоявшим, постелили ковер, а на него белый плащ и положили Григория Александровича.
Среди безмолвия степей умирал великий человек; сопровождавшие его доктора предложили ему успокоительного. Князь отказался от лекарства. Угасающий взор его устремлен был на небо, побелевшие губы шептали предсмертную молитву.
— Дайте мне образ Спасителя…
Племянница князя Потемкина, графиня Браницкая, едва сдерживая рыдание, поднесла к умирающему св. икону Спасителя; с этой иконой князь никогда не расставался; он хотел перекреститься, но рука ему не повиновалась…
— Боже, в руце Твои предаю дух мой.
Умирающий приложился к образу и стал дышать реже, реже…
Прошло несколько минут, и все было кончено.
Благоговейная тишина полей прерывалась рыданием.
После молитвы все, преклоняя колена, целовали похолодевшую руку умершего князя и орошали ее своими горячими слезами.
Потом положили его безжизненное тело в карету и повезли обратно в Яссы[19].
А по прошествии с небольшим пяти лет со смерти кн. Потемкина, то есть в 1796 г., 5-го ноября по всему Петербургу разнеслось печальное известие, что и императрицу Екатерину Алексеевну постиг великий недуг.
Это известие произвело сильный переполох и застало многих екатеринбургских вельмож врасплох; бросились в Зимний дворец, где умирала великая монархиня, возвеличившая Россию.
В роковой день, 5-го ноября, государыня проснулась, по обыкновению, в 6 часов утра и выпила две чашки крепкого кофе, который сама приготовила.
— Как изволила почивать, матушка-государыня? — спросила у императрицы ее приближенная камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина.
— Ах, Марья Савишна, я так хорошо спала, так хорошо; давно не имела такого приятного и покойного сна, — ответила императрица своей любимице.
— И вид у тебя, царица-матушка, такой свежий да бодрый.
— Смотри, не сглазь, Марья Савишна, — улыбнулась императрица.
В десятом часу в кабинет государыни вошел ее камердинер Зотов и доложил о приходе генерала Терского с делами.
— Пусть немного подождет, — проговорила императрица и пошла в небольшую комнатку, находившуюся рядом с ее опочивальней.
Прошло несколько минут, императрица все не возвращалась в свой кабинет.
Прошло еще несколько времени, государыни все не было; стали беспокоиться, особенно же Зотов.
Наконец Зотову удалось убедить Марью Савишну, и она решилась заглянуть в комнатку, отворив немного дверь.
Дверь не отворялась, как будто ее что задерживало; после некоторого усилия дверь наконец отворилась.
Зотов и Перекусихина с ужасом увидали императрицу, распростертую на стуле, причем ее ноги упирались в дверь.
Государыню перенесли в спкльню; с ней произошел апоплексический удар, лишивший ее чувств, но еще не прекративший ее жизни; лицо у государыни было сине-багровое, глаза то открывались, то закрывались.
Все старания медиков привести императрицу в чувство не привели ни к чему.
Прибывший во дворец митрополит Гавриил посоветовал причастить умирающую императрицу, а потом приступил к ее соборованию.
Послали в Гатчину к наследнику престола с известием о положении императрицы. Во всем Петербурге произошло страшное уныние, около дворца толпилось множество народа; на их лицах видна была неподдельная тоска, грусть; многие, тихо переговариваясь между собою, плакали.
Приехал из Гатчины наследник-цесаревич с супругою и с августейшими детьми.
Павел Петрович был встревожен, слезы виднелись на ejro глазах.
В 9 часов вечера лейб-медик Режерсон объявил всем собравшимся во дворце, что императрица скончалась.
В тихой молитве и со слезами державный сын преклонился перед телом матери.
По всему дворцу раздались громкие рыдания и вопли.
Скоро и весь народ русский оплакивал свою мудрую монархиню.
Прошло немало лет после описанного в последних главах романа. Немало перемен произошло за это время на святой Руси.
Престол царей русских занимал кроткий и любвеобильный император Александр, внук мудрой Екатерины.
Державный внук шел по стопам своей бабки и насаждал просвещение, преобразуя государство.
Россия благоденствовала благодаря труду своего обожаемого монарха.
К несчастью, мирное царствование императора Александра омрачилось войнами с Наполеоном I.
Однажды летом, в прекрасный солнечный день, по густым аллеям Новодевичьего монастыря задумчиво шел высокий пожилой генерал; в числе других орденов, красовавшихся на груди старого воина, виден был крест св. Георгия. В этом пожилом генерале мы узнаем героя нашего романа Сергея Дмитриевича Серебрякова, отличившегося во многих сражениях и награжденного чинами, орденами и пожизненной пенсией.
Серебряков, совершенно излечившийся от своей болезни, стал опять нести боевую службу на берегах Дуная, находясь под командою героя Суворова, который до самой своей смерти благоволил к Серебрякову.
Недолго генерал Серебряков прослужил после Суворова, скоро он вышел в отставку и навсегда поселился со своей горячо любимой женой в Москве, купив себе на окраине города небольшой дом с обширным садом.
Дом его был близ Новодевичьего монастыря, куда Серебряков любил ходить молиться, а по окончании богослужения гулять по густым аллеям монастырского сада.
Серебряков недавно поселился на Девичьем поле, поэтому не успел еще ни с кем познакомиться.
Проходя по монастырскому саду, он увидал, что ему навстречу идет стройная пожилая монахиня; несмотря на годы, лицо ее еще не совсем утратило красоту и привлекательность.
Монахиня шла медленно, задумчиво опустив свою голову, прикрытую монашеским клобуком.
Серебряков пристально посмотрел на монахиню, и на лице его изобразилось удивление и смущение.
— Если не ошибаюсь, вы… вы княжна Наталья Платоновна, — тихо проговорил Серебряков, учтиво раскланиваясь с монахиней.
