скрыть на губах горькую усмешку.
«Нет, Гертрудушка, краса ненаглядная, не любовь ты потеряла — власть вышнюю. Отныне кто ты есть? Княгиня? Нет, ты вдова, просто вдова жалкая. Не повелевать тебе больше, но мыкаться по чужим домам сыновним и дочерним да терпеть поношения от снох и зятьёв! И принимать-то тебя будут в теремах да в хоромах боярских одной лишь милости ради».
Они вышли из палаты в длинный прямой переход.
— Это не всё. Не вся плата, — сказала вдруг Гертруда.
— Что же ты ещё хочешь? — удивлённо спросил Всеволод.
— Что? А ты догадайся, подумай. — Она вдруг резким движением сорвала с головы убрус. — Помнишь ту ночь, на соломе, в моём селе? Давай забудем все наши ссоры. Будем вместе. Ты великий князь, Всеволод, ты всё можешь. Прогони, постриги в монастырь Анну. Возьми меня в жёны. Я знаю, поняла. Изяслав не просто так погиб. Это ты... ты подстроил!
Господь с тобой! Что ты мелешь?! — Всеволод в ужасе отшатнулся от неё. — А Церковь?! А люди что скажут?!
— Церковники пошумят и успокоятся, люди быстро забудут, у них свои заботы.
— А Бог?
— Какой же ты святоша! — Гертруда презрительно поморщилась.
— Ты сошла с ума! Приписываешь мне невесть что! — возмущённо перебил её Всеволод. — Разве смог бы я?! Нет, княгиня!
Всё тело его пробирала дрожь, зубы стучали, пальцы рук судорожно сжимались в кулаки, лоб покрыла холодная испарина.
— Не будем препираться. Что случилось, не вернуть. Лучше пойдём, ляжем. Я хочу быть с тобой, князь, — шептала Гертруда.
— Нет, княгиня, нет. — Всеволод дрожащими дланями отстранил её от себя. — Ты... ты извини. Я не могу. Нет! Не могу! Меж нами... меж нами пропасть! Изяслав павший! Кровь, смерть! Нет! Прости!
Он круто повернулся и бегом ринулся назад, в палату.
Гертруда смотрела ему вслед с презрением и злобой.
— Ты заплатишь за это, князь Хольти! — процедила она сквозь зубы. — Не прощу тебе, ни за что не прощу! Как посмел ты пренебречь мной? Мстить тебе буду, мстить! И да будь ты проклят!
Вспыхнув, она в гневе бросилась вниз по лестнице на крыльцо.
А Всеволод в одиночестве опустился на скамью в палате. Перед глазами его всё текла и текла алая кровавая струйка.
Тяжёлая, горькая мысль сидела в голове: «Вот достиг вышней власти — дорогой, жестокой ценой — и что теперь?! Отдаю Западную Русь в руки Ярополка! А за Ярополком — ляхи, немцы. Чего же добился я, сев в Киеве?! И что будет потом, после? Не расплата ли ожидает меня?! Отчего пустота на душе, отчего мрак, отчего тоска и боль стискивают сердце?! Или таков он, крест великого властителя?! Крест этот давит на меня, и кроме усталости, кроме бессилия старческого, ничего не ждёт впереди?! Где они, честолюбивые мечты, надежды, куда они пропали? Или то годы, то старость стучится в двери?»
Всеволоду казалось, будто все силы, дарованные ему Богом, он растратил на мелкие дела, на заговоры, козни, на жестокую борьбу за своё возвышение, и теперь, когда наконец все преграды на пути были сметены, он чувствовал, горько и страшно, что большая часть жизни уже за спиной и что ничего... ровным счётом ничего он не сможет сделать даже не великого, а хоть сколько-нибудь стоящего.
Гнал от себя прочь эти мысли, но они возвращались, опутывали сто липкой паучьей сетью. Страх вползал в душу.
Князь Хольти резко встал, передёрнул плечами, тряхнул головой.
Долой уныние и расхлябанность! Он сможет, сумеет возродить былую славу и величие Руси! Он будет достойным наследником отца и деда! Пусть сомнения и страхи отступят!
За слюдяными окнами царила тёмная осенняя ночь — хоть глаз выколи. Всеволод смотрел в темноту и представлял себе, как завтра он будет сидеть на стольце в соборе Софии, как будет вешать гривны на шеи бояр, раздавать волости, и все будут кланяться ему в ноги, слушать его.
«Всем володеть!» Да, власть стоит многого!
Он успокаивался, уходил от бередящих душу воспоминаний и сомнений и вымученно слабо улыбался.
Заключение
УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИК
В утлой келье за грубо сколоченным деревянным столом сидели двое — игумен Печерского монастыря седобородый Никон и монах Иаков, любимый его ученик.
Иаков, раздумчиво хмуря упрямое высокое чело, говорил:
— Не уразумел, отче, почто рад ты так вокняженью Всеволода? Да, ведаю, всегда держал ты его руку. Но... — Он пожал плечами. — Скажи мне, что доброго содеял князь сей для Руси? В чём заслуга его?
— Брат Иаков! — вздохнул игумен. — Не всё в грешном сем мире меряется делами. Когда был я молод и учил княжьих детей грамоте, ещё тогда приметил: есть во Всеволоде искра Божья, есть в душе у него Страх Господень. Ум и совесть — вот что властителю надобно! Да и не токмо властителю — любому человеку. А у князя Всеволода, ведаю, и совесть есть, и ум.
— Да, он умный, — согласился Иаков. — Но всё едино: любви твоей к нему не уразумею. Много лет уже я в Киеве, много повидал, отче. Не мне, грешному, судить князя за деянья его, но вот ежели вспомнить былое? Подо Ршою не он ли, Всеволод, роту, целованье крестное порушил, когда Всеслава князи полонили? А после, вместях со Святославом, не Всеволод ли клялся киянам заступиться за них пред Изяславом, да не заступился? Но дале ещё горше сотворили: ряд отцовый порушили Всеволод со Святославом, опять роту попрали, изгнали старшего из Киева. Вот и подумай, отче: не от сего ли котора нонешняя пошла? Не причиною ли кровопролитья и бед роты порушенье? А как поганых князь Всеволод на Полоцк, в самую глубь Руси водил, путь им указывал!
— Ты правильно молвил, брат Иаков: не нам судить князей за ошибки их и заблужденья. И отгони от ся мысли худые. Бо стезя наша — молить Господа, чтоб простил Он грехи людские.
— Отче! — сказал Иаков с мольбой. — Может, то гордыня меня обуяла, но... Прошу: отпусти, дозволь мне уйти из монастыря. Не возмогу я князя Всеволода в молитвах кажен день поминать.
— Брат Иаков! — Никон горестно всплеснул руками. Да куда ж ты идти умыслил?! Али худо тебе у нас в обители?! Ведаю: хотел тя преподобный Феодосий игуменом после ся поставить. Из-за того печалуешься, что братия
