при мече, в шлеме, подбоченившись.
Он прекрасно знал, что не сможет вызвать у них большей досады, как одевшись в этот день в рыцаря и отказавшись от духовного облачения. Он злобно смеялся, искоса глядя на Януша, который не хотел его видеть.
Кортеж, окружающий молодых, неспешно двигался при звуке труб, пищалок и довольно дико звучащей музыки.
Семко ехал в доспехах и шлеме с перьями, бледный и серьёзный, а рядом Ольга, как лань, храбро сидящая на коне, гордо смотрела вокруг весёлыми голубыми глазами. Всё в ней смеялось и радовалось: взгляд, губы, вся фигура, и фалды алого с золотом платья, и шапка на головке, небрежно надетая, из-под которой выбивались светлые кудри.
Она чувствовала там себя госпожой и королевой, а сколько бы раз её взор не падал на молодого мужа, открывались её розовые губы и жемчужные белые зубки, казалось, говорит: «Радуйся! Радуйся! Везу в своей ладони счастье!»
С такой девичьей смелостью, с такой княжеской спесью она первая въехала во двор… Остановились у костёла…
Семко, соскочив с коня, снял её и, подав руку, повёл на благословение. На пороге стоял Януш с хлебом и солью, по русскому обычаю. Ольга смело, со смехом шла к нему, и когда он ей поклонился, она бросилась старику на шею с сердечным поцелуем. Молодая госпожа без тревоги переступила порог и, повернувшись к мужу, покраснев, обняла его.
Генрих смотрел издалека, но не приблизился к ней и она, казалось, о нём забыла.
Молодых уже ждали накрытые столы, а при них, на возвышении – два отдельных места, и рядом два места для братьев. Канцлер благословил их молитвой.
Прекрасная Ольга тем временем бросала вокруг взгляды, рассматривая место и людей, так смело, так уверенно, как будто уже захватила власть над мужем и двором.
Бартошу из Одоланова достаточно было посмотреть на неё, чтобы про себя сказать то же самое, что подумал Януш:
– Она тут будет князем, не княгиней.
Едва капеллан докончил молитву, когда её весёлый голос зазвучал в зале.
– Мне тут сегодня ещё не хозяйничать, – сказала она, – но завтра! Я вам стол накрою и буду принимать.
Она говорила по-русски, коверкая слова, чтобы свою речь сделать похожей на польскую, и сама смеялась над своими ошибками.
Семко указал ей в эту минуту на приближающегося к столу Генриха. Она удивлённо на него посмотрела.
– Разве так у вас одеваются священники? – спросила она с любопытством.
– Я не хочу быть ксендзем, хотя меня к этому вынуждают, – сказал, садясь, Генрих.
Януш строго на него поглядел, Семко что-то шепнул ей на ухо; она засмеялась и посмотрела на Генриха.
– Красивый парень! – сказала она тихо. – Жаль его одевать в сутану священника; такой молодой…
Генрих смелыми глазами мерил невесту брата.
– Вы найдёте мне другую такую же, как вы, – сказал он ей, – и тогда женюсь!
Ольга ответила ему кивком головы; оба брата смотрели грозно и хмуро. Генрих обрадовался; ему казалось, что нашёл союзника.
Тем временем вносили миски, а красивая княгиня охотно ела, только иногда выражая удивление, когда еда была для неё новой. Тогда она осторожно несла её ко рту… пробовала, глядя на мужа, и плохой ли, хорошей она ей показалась, она заливалась детским смехом.
Весь двор эту хохотунью пожирал глазами. Её смелость, немного детское и исполненное прелести обхождение хватали всех за сердце. Тем не менее чувствовался избалованный, открытый ребёнок, весело вытягивающая руки к жизни; но в то же время и будущая госпожа, которая была готова смело оказывать сопротивление тому, что её ждало в жизни. Семко сидел молча, Януш слушал, Ольга всё больше то смеялась, то говорила, а осмелевший Генрих ей вторил.
Это, наверное, не нравилось брату, о чём жена не могла знать, а Генрих, который был в этом убеждён, разговаривал с ней и дразнил вопросами. Она также отважно расспрашивала о многих вещах и традициях, рассказывая, как это иначе было в Литве.
А вспоминая свою Литву, она вздыхала. Там уже такое пиршество без песни не обошлось бы, потому что песней всё начиналось и заканчивалось. Там один не особенный пожилой лютнист должен был играть, да и этого всё более громкие крики и разговоры услышать не позволяли. По мере того как наполнялись кубки, запал по адресу юной княгини всё рос. Семко тоже пил, дабы выгнать из сердца горечь и чёрные мысли, но напиток только пробуждал в нём какой-то гнев.
Пиршество протянулось долго… и только когда опустился вечер, Семко с женой встали из-за стола, дав знак сотрапезникам оставаться на месте.
Юной княгине не терпелось осмотреть свои дома, узнать это государство, которым должна была править, и захватить над ним власть. Она хотела всюду быть, всё осмотреть, вплоть до конюшен и псарен.
Над мужем она уже в дороге захватила неограниченную власть и распоряжалась им, как хотела; ему было отрадно её слушать, поэтому теперь он послушно вёл её по замку, комнатам, дворам и валам, только думая, как избавить её от лицезрения той комнатки, в которой плакала старая Блахова.
Когда в сумерках опускающегося вечера со стен открылся прекрасный обзор на отливающую серебром Вислу, княгиня радостно хлопнула в ладоши и воскликнула:
– Вилия!
И она забросила руки на шею Семко, первый раз вдруг опечалившись. Река ей напомнила домашнюю реку и годы, пропетые у бока матери.
Но затем она вытерла слёзы и начала что-то напевать.
Муж всё время шёл рядом с ней грустный, он видел других призраков, снующим по валам.
Они подошли к замку, когда она, как будто проснулась, начала щебетать:
– Не хмурь уже лица! Видишь, и я по своим не плачу, потому что тут теперь всё моё. Мне прорицательница давно предсказала золотое гнездо, весёлое и тёплое; когда тебя, господина моего, первый раз в окно увидела, знала, что мы предназначены друг другу. Возможно, ты здесь много пережил, но теперь всё кончено; Ягайлло огородит нас от бури и я распрощаюсь с грустью.
С этими словами не он, а она его ввела назад в комнаты, которые она велела ей показать, где её ждали литовские девушки.
Она весело к ним обратилась, и они отвечали ей радостными голосами; она дала знак, они запели печальную, странную, непонятную песню, которую Ольга с удовольствием слушала, медленно распуская золотые волосы и отстёгивая пряжки, которые держали её княжеский наряд.
На следующий день Семко спал ещё, когда Ольга уже бегала по замку, со всеми знакомилась, водила за собой собак по комнате, приказывала, смеялась, дурачилась как дитя.
Столы были при ней накрыты,
