— Гоните эти мысли! — советую я.
Хотя в этих словах что–то есть.
Я, Антуан Барнав, доволен результатом.
Протест против петиции — отличный предлог для ухода и открытия своего клуба.
С нами покинуло Клуб 303 человека! Мы обосновались в монастыре фельянов.
Место выбрано не случайно. Любой изучавший историю Франции поймёт аллегорию: в XVII веке монахи–фельяны стали единственным монашеским орденом, сохранившим верность слабовольному королю Генриху III, тогда как другие (якобинцы) стали подстрекателями, соучастниками цареубийцы Жака Клемана.
Мы теперь «Общество друзей Конституции, заседающее у фельянов» или просто фельяны!
Я и Дюпор пришли к Ламету, дабы составить послание нашим «друзьям» якобинцам. В этом письме мы излагаем причины нашего ухода. Это очень важный документ, его текст прочтёт вся Франция!
— «Декларация, адресованная якобинцам, оставшимся в старом Клубе»! — произношу я название.
Мои коллеги кивают.
Я начинаю читать черновые наброски:
— Основная причина образования Клуба фельянов — это неподчинение части членов Якобинского общества законной власти, допуск на заседания посторонних лиц, высказывавших самые крайние суждения, не способствовавшие миру, единению и подчинению закону, — я имею в виду Дантона, Бриссо, Демулена и прочих взбесившихся оборванцев. — Поэтому якобинцы не могут больше именовать себя друзьями Конституции».
— Неплохо, — кивает Ламет, — но нужен конкретный пример их непослушания закону!
Он прав.
— Пример рядом, — отвечаю я. — Позиция, которую Робеспьер и его друзья заняли в деле о личности короля. Они поддержали петицию, когда был провозглашён декрет о неприкосновенности королевской особы.
— Да, — согласен Дюпор. — Вина якобинцев состоит в том, что они продолжили обсуждение этого вопроса, когда решение по нему уже было принято Собранием. Вот так лучше сформулировать.
Я согласен, вписываю эту фразу.
— Более того, их выводы не совпали с выводами законной власти, решившей, что король виновен лишь в глазах общественного мнения, перед законом же должны нести ответственность его советники, — добавляет Ламет.
Тоже подойдёт.
— Переходим к обвинительной части, — говорю я. — Якобинцы виновны в том, что они опротестовали решение законной власти, в силу чего фактически встали на сторону открытых врагов революции.
— В точку! — одобряет Дюпор. — «Враги революции» — это на кого угодно подействует.
Остаётся заключение. Нужно сказать о своей верности закону и революции!
— Вышедшие из Якобинского клуба его члены вновь дают клятву верности закону и нетерпимости к «мятежникам»! — предлагаю я.
— Надо бы сделать шаг к примирению! — советует Ламет. — Может, другие якобинцы последуют нашему примеру! Напишите, что мы знаем, что среди вас ещё остаются наши братья, мы не теряем надежду на наше всеобщее единство.
Хм… тоже верно! Чем больше людей примкнёт к нам, тем лучше.
Мой взгляд падает на картину в гостиной. Я отвожу глаза. Очередное новомодное безвкусное страшилище. «Радость утра» называется. М-да… Я бы прибил табличку «Радость дальтоника».
— Кто художник? — спрашиваю я Ламета.
— Августин Лесот, — отвечает он так, точно его поймали за воровством.
— Модный, наверно, — предполагаю я.
— Да, — кивает Дюпор. — Очень. Надо бы и мне прикупить его картину.
Я просматриваю записи. Теперь нужно переписать в единый текст, отредактировать и в печать!
Берегись, Робеспьер! Что ты ответишь на этот документ!
Я, Макс Робеспьер, взволнован. Собрание издало закон, снимающий вину с короля. Теперь Луи Тупой неприкосновенная особа. Этого следовало ожидать. Для виду законодатели обвинили во всём «похитителей» короля — генерала Буйе и его сообщников, которые уже давно за пределами Франции.
Ко мне подходят Роберы.
— Что вы решили? — спрашивает меня Луиза.
— Забрать петицию из типографии, — говорю я.
— Правильно, — кивает она. — Оговорка о конституционных мерах всё портит! Народ понял, что при таком раскладе монархия сохранится!
Я с изумлением смотрю на неё.
— Вы самоубийцы! — прямо говорю я. — Собрание оправдало короля, издало закон! Петиция без оговорки — смертный приговор тому, кто её подпишет! Всякий подписавший будет мятежником, законопреступником!
Луиза погружается в раздумье.
— Мы ещё не решили, — коротко бросает она.
— Луиза, надеюсь, вы не примете участия в самом подписании петиции, — начинаю я. — Вы ведь не пойдете на площадь в тот день…
Луиза усмехается и быстро уходит. Её муж послушно следует за ней.
М-да… ситуация щекотливая.
Я, Светлана Лемус, пришла к окончанию заседания, чтобы повидать Макса. А вот и он, что–то обсуждает с депутатом Петионом, одним из влиятельных якобинцев. Какие они оба мрачные! Наверно, из–за закона о короле, мне уже рассказали.
— Привет. Что–то случилось? — задаю я глупый вопрос.
— Да, Светик, — отвечает Макс. — Ты слышала про новый закон правительства?
Я киваю.
— Пользуясь этим законом, правительство может в любой момент объявить петицию мятежным актом, а всех, кто имел к ней отношение — заговорщиками. Ведь оспаривание законов считается антиправительственным заговором, виновных они имеют право покарать. Я говорю это как законовед, — поясняет мне Макс.
— Да, — киваю я. — В юриспруденции тебе равных нет.
— Мы обсуждаем, как поступить дальше, — говорит Петион. — Макс предложил приостановить выпуск петиции.
— Правильно! — одобряю я. — Это и есть нужное решение.
Макс всегда прав!
— Всё не так просто, друзья, — говорит Макс. — Я опасаюсь, что уже слишком поздно помешать выходу этого акта. К тому же не мы его создавали, значит, не нам его отменять. Единственное, что мы можем сделать, это просто выйти из игры.
— М-да, лучше не рисковать, — киваю я. — А завтра на Марсовом поле намечен праздник! На этом празднике представят петицию на подпись народу. Будут танцы, концерт, фейерверк, я обязательно пойду.
— А вот этого делать не надо! — твёрдо возражает Макс. — Одному Богу известно, какой шаг предпримут господа законодатели.
— Ох, ну не перестреляют же они нас, — мрачно шучу я. — В худшем случае придет парочка пьяных полицейских и разгонит публику. Не такие уж свиньи эти правители.
— А мне кажется, что именно такие, — вздыхает Макс. — В любом случае, не ходи на этот праздник!
— Ладно, раз ты так хочешь, — соглашаюсь я, скрестив пальца за спиной. — Кстати, ты поссорился с Мадлен из–за петиции? Не отпирайся, это так. Теперь ты можешь пойти к ней и сказать, что передумал, она сразу же простит тебя. Всё равно ты отказался от поддержки этого документа. Наговори Мадлен, что сделал это ради неё, ей приятно будет.
Петион еле сдерживает улыбку. Макс удивленно смотрит на меня. Его всегда поражал ход моих мыслей.
Я, Максимильен Робеспьер, наконец, дома. Светлана — мой верный друг — побеседовала с подозреваемыми. Получилось довольно интересно. Любопытная картина. Подозреваемая публика весьма разнообразна.
— У нас есть два пути, два следа, — говорю я, — первый — исчезновение Стефани Брион связано с гибелью Жака Бриона, второе — не связано.
— Давай начнём с того, что не связано, — просит Светик, — он легче.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Итак, Мсье Леруа любит всё продумать и действовать наверняка, вряд ли он мог решиться на похищение. Но, возможно, он составил четкий план, чтобы выкрасть любимую из отчего дома и тайно обвенчаться с ней. Тогда нам остается только ждать, когда Леруа и мадемуазель Брион предстанут перед отцом с повинной. Дай бог, чтобы это было так. В этом случае жизни девушки ничего не угрожает. Куда сложнее обстоит дело, если тут замешан мсье Лесот. Человек, считающий себя непризнанным гением и обиженный на весь мир, очень опасен. Эти люди любят, когда о них заботятся, когда их опекают и восхищаются их талантом, который чаще всего отсутствует. Они очень жестоки и хотят получить всё. Обычно у них неустойчивая психика. Лесот — типичный пример такого человека.
— А мадемуазель Ванель? — спрашивает Светик.
— Эта дама любит покровительствовать и охранять, — рассуждаю я. — Женщины ее типа выбирают обиженных жизнью людей, которых считают гениями, и всеми силами стараются помочь им. Обычно они руководствуются жалостью, но эта жалость часто переходит в любовь. Ванель могла совершить похищение по двум причинам. Первая — из желания устроить личное счастье своего подопечного. Вторая — устранить соперницу. Результат тут может быть весьма печальный.
— Я тоже так думаю, — кивает Светлана.
— А что представляет собой мадемуазель Брион? — спрашиваю я.
