― И все же наш приход вас не удивил, ― заметил Николас.
― Нет, не удивил, ― подтвердил Пагано Дориа. ― Разумные люди всегда наводят справки, прежде чем придти к каким-то выводам. Я знал, что вы можете появиться здесь. Но отец Годскалк произвел на меня впечатление человека справедливого и честного. Кстати, хочу сказать сразу: отче, я не прошу вас хранить мои секреты. Я навсегда простился с той милейшей дамой, которая уже во всем повинилась перед мужем. Так что можете поведать обо всем мессеру Никколо. Наверняка ему и самому доводилось сталкиваться с такой любовной дилеммой: когда красотка клянется, что умрет, если не вкусит вместе с вами запретных наслаждений…
Вино было хорошим, но слишком крепким. Словно сквозь дымку отец Годскалк увидел, что Пагано Дориа улыбается бывшему подмастерью, и услышал ответ Николаса:
― Разумеется, под вашим кровом я не осмелюсь вам противоречить, однако как человек, счастливо женатый, должен заметить, что меня заботит лишь нынешнее и будущее благополучие моей супруги. Так могу ли я сказать миланскому посланнику, что он найдет вас здесь, если пожелает задать какие-то вопросы.
И вновь эта угроза…
Теперь священник явно видел, что ее скрытый смысл тревожит торговца. Но почему? Конечно, миланский посланник гостил в доме Медичи, но это был лишь знак негласного союза между Козимо и герцогом Миланским. Однако Милан всегда поддерживал тесные отношения и с соседней Генуей, чьи вольнолюбивые граждане бунтовали, подобно морским штормам, скидывая одного дожа за другим.
Так вот в чем дело!.. Милану не нравилось, как активно французы стали вмешиваться в дела Генуи. Милан вообще враждовал с Францией, и вместе с Неаполем и Флоренцией был полон решимости не допустить чужаков к власти в Италии. Вот почему Милану вполне могло не понравиться, если французская марионетка (каковой они вполне могли счесть Пагано Дориа) попытается ставить палки в колеса компании Шаретти, пользующейся поддержкой Медичи. Вполне возможно, что тогда Милан сделает все, чтобы генуэзский парусник не смог покинуть Порто Пизано…
Вскинув руку, Дориа торопливо допил вино.
― Дражайший мессер Никколо, признаюсь сразу: я не получал никаких указаний из Генуи. Разумеется, они хотят видеть меня в качестве своего консула в Трапезунде, но больше их ничего не интересует. Они не строят никаких интриг против Флоренции, однако… Я ведь тоже должен зарабатывать себе на пропитание. Кроме того, я люблю позабавить себя и других. Должно быть, люди серьезные в глубине души презирают меня за это… Но едва ли вам следует питать опасения на мой счет, ведь вы окружены солдатами, и среди ваших служащих такие достойные люди, как лекарь, стряпчий и присутствующий здесь капеллан. Если я и впрямь пытался строить какие-то козни, то позорно потерпел неудачу. Вы ― флорентийский консул и вскоре отплывете в Трапезунд. Что я могу сделать, чтобы помешать вам?.. И зачем?
― Потопить мой корабль, украсть товар, подать крепленое вино, ― предположил Николас.
― Мне его разбавить? ― осведомился Дориа. В глазах, блестящих, как у фазана, на миг мелькнула насмешка.
― Только если вам самому это необходимо, ― отозвался фламандец. ― Ведь вскоре у нас появится повод для празднования. Сколько вы хотите за свой корабль со всем его содержимым?
Дориа медленно распрямил спину. Изящно очерченные губы растянулись в радостной улыбке.
― Щедрый жест, дражайший мессер Никколо! Вы разорите семейство Медичи! Какой соблазн…
― Тогда соглашайтесь, ― объявил Николас. ― Это избавит вас от неприятного плавания в феврале, от войны с турками или со мной. ― Голос его по-прежнему звучал любезно, но Годскалк видел, как эти двое сцепились взглядами. Затем с едва слышным вздохом генуэзец отвернулся.
― Увы! Даже если вы смогли бы занять столь крупную сумму…
― Смогу, ― подтвердил фламандец.
Годскалк посмотрел на него, Пагано Дориа ― тоже.
― Я вам верю, ― кивнул он. — И все же в Трапезунде, мессер Никколо, я рассчитываю заработать несравненно больше. Разумеется, я ни в чем не намерен мешать вам. Денег там хватит на всех. Земля Золотого Руна, земля Колхиды, куда отправился крылатый овен, дар Гермеса… В те земли Язон отплыл на «Арго», по совету деревянного оракула. Там он заручился поддержкой Медеи, засеял поле зубами дракона и вырастил на нем воинов… ― Он коротко хохотнул. ― В Бургундии в честь него назвали орден. Орден, призванный сплотить людей для освобождения Константинополя. Чтобы поднять весь христианский мир, как надеется этот глупец, фра Людовико… Но государством нельзя управлять молитвами ― кто же это сказал, а?.. Так что великий орден Золотого Руна на самом деле был придуман герцогом Филиппом в честь руна своей возлюбленной. Вы слышали об этом?
― Разумеется, ― подтвердил Николас. ― Но кем же вы хотите быть? Язоном? Овном? Или драконом?
― Я не столь честолюбив, ― возразил генуэзец. ― Меня вполне устраивает оставаться Пагано Дориа. Я собираюсь в Трапезунд. Возможно, в чем-то мы будем соперничать. Я не обещаю стать легкой добычей, но вы вправе ответить мне тем же. Если боитесь или не верите, то можете сообщить обо всем в Милан ― и пусть они меня остановят. Но я чувствую в вас отвагу, страсть к риску и приключениям, а это противоречит старческой расчетливости. И тем не менее, решать все равно вам.
Годскалк покосился на Николаса. Тот казался совершенно трезвым, хотя на щеках проступил румянец, а глаза лихорадочно блестели. Он не сводил взгляда с генуэзца. После долгого молчания бывший подмастерье проронил:
― Да будет так.
Лицо торговца озарилось улыбкой. Теперь священник видел, что это лицо ― искусная маска, и в выражении его улавливал не только довольство исходом встречи, которая могла бы стать для него роковой… Нет, это был выплеск незамутненного восторга, как у человека, сделавшего шаг по пути, через насмешки и препятствия ведущему к богатству и славе.
Тем временем Николас поднялся. На его лице Годскалк не мог прочесть ровным счетом ничего. Поставив бокал, без единого слова благодарности или прощания, он развернулся и вышел прочь. Во дворе фламандец миновал невысокую, нарядно одетую женщину, чье лицо было скрыто вуалью. Из украшений на ней были крупные золотые серьги… Отец Годскалк, заторопившийся следом, ее вообще не заметил.
Из-за того, что в тот день она нарушила приказ и оказалась во дворе, Катерина де Шаретти впервые поссорилась со своим женихом. Ей это понравилось. Не то чтобы ей уже столь прискучила его забота, но иногда для разнообразия неплохо, и когда тебя немного побранят. Она помнила, как отец порой ругал ее ― и какие потом покупал замечательные подарки…
Во Флоренцию она тоже приехала, нарушив приказ. Точнее, она просто заявила, что уезжает из Пизы, и Пагано был вынужден взять ее с собой. Катерина начала осознавать, насколько разочарован ее возлюбленный тем, что она по-прежнему слишком молода для брака; порой он просто не находил себе места, и тогда покидал дом в поисках развлечений. От друзей матери она слыхала, что мужчины, в отличие от женщин, всегда попадают в неприятности, стоит им выйти за порог: они слишком много пьют и проигрывают все деньги. Стоило лишь об этом подумать, и у нее слезы наворачивались на глаза. Пагано это заметил, и стал чаще оставаться с ней. Однажды, когда Катерина со своей няней-фламандкой отправилась за покупками, то по возвращении ей показалось, что у Пагано были гости. Но стоило сказать, что она чует какой-то непривычный аромат, как он тут же достал приготовленные ей в подарок духи, и Катерина почувствовала себя одновременно пристыженной и счастливой. Эти духи смешали специально для нее, и именно сегодня аптекарь явился доставить заказ. Никто в целом свете не мог сравниться с Пагано, ― даже если он до сих пор не позволял ей появляться на людях иначе, как в густой вуали, и не познакомил ни с кем из флорентийских князей.
Конечно, со своим отчимом Николасом она так и не встретилась, хотя тот и не уехал из Флоренции так быстро, как надеялся Пагано. Расспросив жениха, Катерина узнала, что не только Годскалк, но и матушкин лекарь и поверенный тоже находились во Флоренции. Разумеется, она прекрасно понимала, что ее немедленно отошлют домой, стоит кому-то из них увидеть ее до замужества, но Катерину задевало, что Пагано настолько не доверяет ей, что даже не хочет сказать название гостиницы, где они остановились. И вот однажды, вернувшись с прогулки, она обнаружила Николаса в своем собственном дворе. С ним был и священник Годскалк.
Бывший подмастерье очень изменился. Она уже успела позабыть, как скучно и дешево другие мужчины выглядят на фоне Пагано Дориа. Шрам на лице выделялся более отчетливо, чем ей запомнилось; и вообще, Николас казался каким-то озабоченным и слишком серьезным. Катерина невольно сморгнула слезы и шмыгнула носом, потому что как-никак Николас был частью родного дома… Однако выглядел он в точности так, как предупреждал ее Пагано, то есть как человек, вполне способный отослать ее домой во власянице и с поясом целомудрия. Звучало не слишком приятно… В старые времена весельчак Николас наверняка с удовольствием включился бы в игру, чтобы подшутить над матерью. Но теперь все было не так, как прежде…
