Даниил Александрович внимательно поглядел на сына, вновь увидел в нём то, что всегда раздражало его до почти бессознательных приступов ярости: Даниилов первенец странно и поразительно был похож на ненавистного брата Андрея.
Вот же распорядилась природа отдать сыну черты не отца, а брата! Да ещё как-то преобразив их в худшую сторону! Те же глаза навыкате, словно под ноги смотрит, тот же тонкий, но слишком крупный хрящеватый нос, клювом загнутый книзу. Только клюв-то не кречетов, как у Андрея, а словно бы петушиный, тонкие губы в опушке первой, нестриженой ещё бороды и узкие мелкие зубы. И то - у Андрея-то волчьи, а у Юрия будто лисьи. А что более всего поражало Данилу: та же, что и у брата, длинная, кадыкастая, в выпирающих жилах шея.
Как то вышло? Бог весть. Ведь, пока жена брюхата была, даже молился Данила о том, чтобы дал Господь сына, похожего хоть бы не на него, батюшку, а на деда - Александра Ярославича! Так ведь нет! Знать, в ту пору, как послал Господь ему первенца, все мысли, все страхи Данилы были в городецком сродственнике! Вот уж черт бы кого побрал!
Юрий с удивлением и испугом глядел, как багровеет лицо отца, как становятся колючими и чужими его глаза…
- Пожечь, говоришь? Жадные больно стали?
- Так, ить, жадные, батюшка, - растерялся Юрий.
- Жадные! - внезапно и дико взъярившись, закричал Даниил Александрович. - Жадный-то тот, кто имеет и добро своё бережёт! А ты добро их в огонь! Али ты пожёгщик растёшь?
- Да, ить, пугнуть токмо, батюшка! - угрюмо ответил Юрий.
Странна и непонятна была ему ярость батюшки, который (несмотря ни на что) любил Юрия и отличал среди остальных сыновей. И Юрий то чувствовал. Ведь к другим, порой и более серьёзным проступкам (чего стоил наезд Юрьевой дружины на пригородное сельцо боярина Афинеева!) батюшка относился куда как снисходительно. Сам говаривал в оправдание сына и в утешение пострадавшим боярам: мол, ничего, и вино, пока устоится, гуляет…
А тут… Кричит так, что огонь в свечах вздрагивает, нанизу, поди, в клетях людям слышно!
- Жадные! А руки-то у людей для чего? Нешто, чтоб от себя отпихивать?
- Да…
- Молчи, Юрий! Я-то, думаешь, чем Москву поднял? Хером? - Даниил Александрович поднёс под самые глаза сына натруженные, корявые, как сосновые корни, руки: - Вот этими руками я её поднял! Руками да жадностью! Я леготу тем мужикам тоже не из добра даю, а от жадности! Чтобы они землю мою заселяли, чтоб потом никуда из-под меня не ушли, а, как помру, тебе достались, тебе да Ваньке! Коли я их сейчас драть начну, как коза окорье на яблоне, много та яблоня яблок-то даст?
- Так то яблоня… - в безлепицу пробормотал Юрий.
- Сын! Ужель тебе люди хужее пустого дерева?
Даниил Александрович обоими кулаками ударил по дубовой столешнице - что твой гром прокатился! Невысок, коренаст был князь, а силу в руках имел недюжинную.
- Не то я, батюшка, - совсем смутился Юрий. - Только ить они на твоей земле живут, а, считай, на одних себя пашут!
- Сегодня на себя, а завтра придёт - на меня пахать станут! Земля-то моя! Я, Юрий, жадный! И нет мне попрёка в том!
- Батюшка!..
- Молчи! Вот брат Дмитрий не жадный был - все не за себя, за других воевал, а помер-то нищим погорельцем, сына чуть было по миру не пустил! И то, спаси Бог, Михайло Тверской заступился! А Андрей-то тоже не шибко жадный - широк! Сколь серебра татарам отдал, сколь городов в дым пустил? Чего ради все? Во власти проку не ведает - Русь бросил, так и у себя на Городце ни церкви не возвёл, ни обжу[36] новую не засеял! Таким хочешь быть? А?
. Юрий не выдержал отцовского взгляда, уткнул глаза в пол.
- Попомни, Юрий, мои слова, - уже тихо, но жёстко сказал отец, - коли таким будешь, так ты не Данилович!
- Да что ж так гневаться? Что уж я сотворил такого? Зайцев не в пору…
- Да тьфу на твоих зайцев, - в сердцах плюнул батюшка. - Али и впрямь не ведаешь, что творишь?
- Да что же такого-то, батюшка? - в отчаянии воскликнул Юрий.
- Да землю, землю ты зоришь! Али чужая она тебе? Чужая, а? Отвечай!
Юрий дёрнул плечом:
- Какая ж она чужая? Чай, наша!
- Наша, - презрительно скривился Даниил Александрович. - Не твоя, знать, коли зоришь ты её! Наша, - повторил он вновь с отвращением. - Ты её собери сначала, землю-то, подгреби под себя, как девку желанную, почуй своей, тогда не зорить, а жалеть её будешь пуще себя!
- Понял, батюшка. Прости…
Но Даниил Александрович досадливо махнул рукой:
- Поди с глаз! Огорчил ты меня…
Юрий сокрушённо вздохнул, покорно поклонился и вышел.
- И не являйся, покуда не кликну, - донёсся вдогон отцов голос.
* * *
Из горней гридницы[37] Юрий выскочил, как из угарной курной избы. Не вина жгла Юрия, а стыд. Пожалуй что впервой батюшка так кричал на него, точно по щекам отхлестал.
И за что?
Гнев душил Юрия. Попались бы под руку ему те жалобщики!
«Коли в Москве - сыщу, коли съехали - достану!..» - метались в голове злые мысли.
Да тут ещё к лишней досаде в ближнем пролёте на галерейке встретил брата Ивана. По увилистым глазам, по всей морде красной, прыщавой и будто простофилистой понял Юрий; «Подслушивал братка…»
Не любил Юрий Ивана. Сам не понимал почему? Вроде и тих, и ласков, слово старшему никогда впоперек, но в ласке его и всегдашней покорности было что-то такое, что претило Юрию; да что претило - грозило какой-то опасностью - скрытой, но верной.
Иван был всего-то двумя годами младше Юрия, однако в сравнении с ним (не видом, конечно, а душевным нутром) казался не то чтобы умудрённым опытом старцем, но зрелым, рассудительным мужичком. Про таких говорят: раз на молоке обжёгшись, на воду дует. Только где и когда обжечься-то он успел?
А уж умён и хитромудр был Ивашка сызмала и не в пример Юрию. Не то что в резные тавлеи[38] обыгрывал, если, конечно, нарочно не поддавался из-за какой своей выгоды, а вот по всему умён был, и все. Про него с детства говорили, когда хотели Юрия осадить: «Вон Иван-то тих да умён, а ты, Юрко, буен да без башки…» Может, ещё с той поры и запухла у Юрия завистливая обида на брата - ишь, умник какой!
Юрий хотел пройти мимо, но Иван участливо тронул его за рукав:
- Али батюшка чем недоволен?
- Как тут довольным-то быть, когда ты в церкви надысь просвиру украл?
- Опять? - вспыхивает мгновенной обидой Иван, но тут же, пересилив себя, добродушно смеётся. - Когда надоест-то пустое молоть? Да и не было того - не крал я просвиру-то!
- Крал, братка, ужо не отвертишься, - нарочно язвит Юрий Ивана.
Но Ивана не так-то легко уязвить, он лишь пожимает плечами:
- А коли и скрал, так давно уж покаялся.
Юрий хочет уйти, но Иван останавливает его тихим словом.
- Погоди, братка!
Юрий и сам не знает, почему он останавливается, поворачивается к Ивану лицом:
- Чего тебе? Неколи мне!
Иван косит глазами по сторонам, точно опасаясь чего-то Есть у него такая привычка глаза уводить, так что не уцедишься. А то и по-иному бывает: вроде в глаза твои смотрит, а вроде и мимо - то ли настороны, то ли на нос свой собственный - хоть и не кос Иван. Просто глаза у него такие бегучие.
- Да говори уж!
Иван ещё помялся, пухлыми пальцами теребя пушок над верхней губой, словно взвешивая, стоит ли открываться Юрию.
- Я вот что думаю, Юрич: ты когда у поддубенцев-то зайцев набил?
«Все ведает, аки премудрый змий!» - усмехнулся про себя Юрий.
- Ну, по осени. В сентябре ещё.
- А чтой-то они клеветой тебя обнесли не тогда, когда дело было, а только ныне, когда уж морозы трещат.
- А я почём знаю? Непутно было, вот и не шли, - хмуро ответил Юрий.
- Э-э-э, нет, братка, - улыбнулся Иван. - Кабы их впрямь обида зажгла, они б сей же миг прискакали.
- Так что? - Когда знает, что нужен, так клещами из Ивана приходится слова вытаскивать.
- А то, что кто-то подбил их на ту клевету! «Вон что!..»
Ведь и впрямь чуял Юрий, что дело-то вовсе не в зайцах! Да умом не допёр!
- Кто? - в лицо Ивану зло и нетерпеливо выдохнул Юрий. Ванька отвёл глаза, будто и не говорил ничего.
- Ну ты, брат, начал, так не виляй! Иван вяло пожал плечами:
- Не знаю я. Мне-то откуда знать?- и усмехнулся. - Ты сам-то вспомни: может, соли кому не в то место насыпал?
То был вопросец!
Мало ли у Юрия злопыхателей на Москве? Да, нет - по большому-то счету врагов он не имел, хотя по мелочи многим успел досадить. Особенно с тех пор, как вошёл в юный возраст и завёл при себе (с позволения отца) малую дружину из таких же, как он, охочих до подвигов боярчат. До подвигов дело пока не дошло, а озорства сотворили немало. То лошадку справную в дальних лугах у кого отобьют, то наедут на какого-либо боярина, будто бы невзначай, а то и просто охают кого мимоходом.
