Ознакомительная версия.
– Вот так выглядят сады далеко на севере, где на зиму с деревьев облетают листья, – сказала Фотиния, успевшая обежать опустевший сад.
– Саул пришел? – спросила ее София, предупреждая рассказ Фотинии о северных садах и лесах, облетающих на зиму: в юных годах ей пришлось изрядно попутешествовать, пока она не осела в доме Софии навечно, как она была уверена. – Спит уже? Ну и прекрасно. Все заботы оставим завтрашнему дню, а сегодня отдыхаем до самой вечерни!
И весь дом погрузился в блаженную тишину.
* * *
Вечером во всех церквях и монастырях Эдессы служили благодарственные молебны; пастыри возвестили слово епископа Евлогия о разрешении поста с завтрашнего дня, а это как раз было воскресенье.
На службу в кафедральный собор явились и оба друга-готфа, Аларих и Гайна, уже отмытые до скрипа и блеска и одетые в чистую, хотя и не слишком парадную одежду. «Ах, да! Ведь их имущество по сей день лежит у меня в кладовой! – подумала София. – Надо им напомнить об этом… Ну и сказать, что садовый домик снова свободен и если они захотят вернуться на постой, то он ждет их».
Так она и сделала после службы.
* * *
Разоренный сад вопиял о немедленном спасении. На уборку вышли не только все домочадцы и слуги, но также и верная Мариам, приведшая с собой братца Товия.
Мужчины обреза́ли грубо обломанные ветви деревьев и виноградных лоз, а женщины и девушки сносили их в кучу, чтобы после сжечь. К вечеру сад вновь обрел относительно ухоженный вид, а молодежь устроила костер возле пруда. На прутики нанизывали ломти лепешек с сыром, перемежая их луком и яблоками, поджаривали над огнем и уплетали с большим аппетитом.
Для усталой Фотинии Саул принес из садового домика тюфяк, разложил его под персиковым деревом, и вскоре старушка, мирно утратив бдительность, сладко засопела.
– Как много всего случилось за это лето, – сказала Евфимия подружке, глядя на белые стены опустевшего садового домика, который теперь казался особенно унылым. На белой стене четко выделялось темное окошко, прежде забранное досками. – А теперь все снова становится как раньше…
– Погоди, голубка, лето еще не кончилось! – засмеялась Мариам. – Будут, будут у нас опять перемены, да еще какие!
– Ты что-то знаешь? – оживилась Евфимия.
– Знаю! Но это пока секрет!
– А мне скажешь?
– Нет, вот как раз тебе я и обещала его не говорить.
– Ну как хочешь… Тогда давай споем, Мариам, – сказала почему-то смутившаяся Евфимия.
– Давай! – оживилась Мариам: песня могла ее мгновенно отвлечь от любых мыслей. – Что-нибудь веселое?
– Лучше грустное. Споем «Песню нумидийской девушки»[47], – сказала Евфимия и с проникновенной тоской завела своим тонким голосом:
Возвращайся!
Я без тебя столько дней!
Возвращайся,
трудно мне без любви твоей.
Возвращайся,
кто бы ни встретился на пути:
мимо счастья так легко пройти…
Мариам вступила своим сильным голосом и поддержала подругу:
Много дней дует знойный сирокко[48],
Но он слезы мои не осушит,
караван твой в пустыне далекой,
нет с тобой моих рук,
нет с тобой моих глаз.
Если смерч тебя встретит жестокий,
знаю я, ты пред ним не отступишь.
чем труднее к любимой дороги,
тем прекрасней, тем радостней встречи час.
Тут уже все подхватили припев, и песня зазвучала призывно и громко – на весь вечерний сад:
Возвращайся,
я без тебя столько дней,
Возвращайся,
трудно мне без любви твоей.
Возвращайся,
кто бы ни встретился на пути —
мимо счастья так легко пройти…
– Замолчите, замолчите сейчас же! – раздался вдруг заполошный голос Фотинии: нянька со всех ног бежала к ним, подхватив для скорости подол столы. – Тихо вы все, говорю вам, сейчас же замолчите!
Девушки испуганно смолкли, выжидающе глядя на нее.
– Что случилось, нянюшка? – с тревогой спросила Евфимия.
– Как что случилось? Вы что это поете, негодницы? Это же песня замужней женщины, ожидающей мужа из торгового похода! Не годится ее петь невинным девушкам!
– Ох, нянюшка! – укоризненно сказала Мариам, убирая руку с сердца. – Ну а можно ли невинных девушек вот так пугать?
– А петь такое на посмешище добрым людям можно? Смотрите вон, как Товий над вами смеется! – Товий и впрямь улыбался, глядя на расшумевшуюся няньку. – Скажи, Товий, что бы ты делал, если бы твоя невеста вздумала петь такие песни?
– Я бы тут же стал ей подпевать!
– Да ну вас всех! И не сметь при мне петь глупых песен! Спойте-ка лучше «Мой барашек потерялся».
Мариам засмеялась и послушно запела детскую песенку про потерявшегося барашка, но при этом она закатывала глаза, вздыхала в паузах и как-то незаметно исхитрилась так изменить мелодию невинной детской песенки, что в ней явственно зазвучало любовное томление. Все слушали ее, хихикая, одна только старая нянька ничего не заметила и сидела у догорающего костра, довольная своей бдительностью и послушанием молодежи.
– Ты что такая грустная, Евфимия? – спросила Мариам, закончив песню про барашка.
– Да так… Знала бы ты, Мариам, как я устала от нашей Фотинии!
Рядом с девушками сидел Товий.
– Евфимия, но песня ведь и вправду глупая!
– Что ты нашел в ней глупого? Песня как песня…
– Ну, подумайте, девочки, что поет эта глупышка: «Если смерч тебя встретит жестокий, знаю я, ты пред ним не отступишь!»
– И что же тут глупого? – спросила Мариам.
– Сестричка, только последний дурак, завидев вдали смерч, не поспешит сойти с его пути и укрыться от него вместе со всем своим караваном.
– Если он так же осторожен, как ты! – засмеялась Мариам.
– Да, я осторожен, когда иду по пустыне с караваном, и на смерч с саблей наголо не полезу, меня вы на такую глупость и не пытайтесь уговорить своими сладкими голосками!
– А если бы эфталиты все же полезли на стены Эдессы, смог бы ты один защищать проход, как… как Леонид и триста спартанцев? – спросила Евфимия.
– Конечно же, нет. Но я очень надеюсь, что сражался бы наравне со всеми и выстоял бы до конца битвы. Впрочем, ни о каких особенных подвигах я никогда и не мечтал, я купец, а не воин.
– Жаль… – тихо сказала Евфимия. – А няня зря рассердилась на песню, ничего в ней нет дурного. Это ведь всего только песня…
– Смотри, вот сведут твою няню от вас ваши постоялицы-харранки, сама плакать станешь! – сказала Мариам.
– Не сведут! – вздохнула Евфимия. – Они бы рады и даже уже намекали на это, да разве Фотинию кто сможет от нас сманить? Она сказала, что пойдет со мной в приданое, когда я выйду замуж, чтобы еще и моих детей мучить.
– Товий, иди вперед и скажи госпоже Софии, что мы уже все закончили в саду, пусть готовит угощение! – скомандовала Мариам. – У нас тут девичьи разговоры пошли, нечего тебе их слушать.
* * *
– А когда эти готфы вернутся на постой? – спросила Софию Фотиния.
– Я думаю, на днях. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что надо успеть до их прихода снова заколотить окно в садовом домике.
– Ох, Фотиния, ну что за глупости? Они оба уже видели, что в домике есть второе окно, как мы им объясним, если оно вдруг окажется заколоченным?
– Смотри, твоя дочь – тебе и решать.
– Можно подумать, что нет у них забот кроме моей дочери! Они же ее и не видели.
– Это ты так думаешь! А в церкви? Они и до осады ходили туда каждое воскресенье, и на последней службе тоже были.
– Откуда они могут знать, кто из девушек в хоре моя дочь?
– Так ведь, к несчастью, Евфимия ухаживала за старшим готфом, когда он лежал без памяти!
– И очень правильно делала! – уже начиная сердиться, сказала София.
– А я сделала еще лучше, когда прогнала ее, как только готф стал приходить в сознание.
– Да, тут ты поступила совершенно правильно, – сразу же остывая, сказала София. – Будем надеяться, что разглядеть Евфимию раненый не успел, так что больше и говорить не о чем.
Но слова няньки все-таки встревожили Софию, и она, выбрав момент, прямо спросила дочь:
– Евфимия, ты когда-нибудь разговаривала с нашими готфами-постояльцами?
– Да, мама. Гайна пришел проведать друга и спросил меня: «Ну как он?» – а я ответила: «Все так же». После этого он говорил о ранах Алариха с Фотинией, так что спроси лучше у нее.
– Ну, о чем Фотиния беседовала с готфами, это мне как-то не очень интересно. А откуда ты знаешь, как их зовут?
– Ох, мама, да все вы сто раз говорили о них и имена называли!
– А с Аларихом ты тоже разговаривала?
– Да, мама. Один раз.
– И о чем же вы говорили?
– О птицах.
– О чем, о чем?
Ознакомительная версия.
