расспросы недоумевающего товарища, старый репортер рысцой побежал за уже спустившимся с дебаркадера на площадь пассажиром.
Догнавши пассажира, сопровождаемого двумя носильщиками, репортер сбавил ход, умерил дыхание, и, дождавшись, пока господин с семьей стал грузиться на извозчика, почтительно приподнял шляпу:
– Господин Ландсберг, ежели не ошибаюсь? С возвращением в Северную столицу вас…
Ландсберг коротко глянул через плечо, нахмурился и бросил:
– Вы что-то путаете, любезнейший. Я с вами – не имею чести быть знакомым. Простите…
– Ну-у, откуда вам нашего брата знать-то, господин Ландсберг! Мы люди маленькие, по зернышку клюем, как говорится…
– Я не Ландсберг! Что вам сударь, собственно, угодно?
– Несколько слов для читателей газеты «Голос», господин Ландсберг! Газета солидная, с большим числом подписчиков, верьте слову! – заторопился газетчик. – Ежели изволите помнить, лет этак… м-м, позвольте, сколько же лет прошло-то? Тридцать лет, господин барон, тридцать…
– Какие тридцать лет? Повторяю: вы ошибаетесь, сударь! – Ландсберг начал оглядываться в поисках станционного жандарма.
– Так вот, наш «Голос» в ту пору публиковал судебные очерки с вашего процесса – меня вы, конечно не помните? Ну, разумеется, нет! Да и газетчиков на том процессе была уйма. Ну, это все пустое – наших читателей, безусловно, заинтересует ваше настоящее бытие, так сказать. Счастливое возвращение в столицу! Всего несколько слов, сударь!
Как назло, никаких жандармов в поле зрения Карла не было. И он снова и снова сердито стал объяснять настырному репортеру его ошибку:
– Я действительно нынче приехал из Владивостока, любезный! Но не с Сахалина! Я коммерсант, служу в торговом доме «Кунст и Албертс». И зовут меня просто Берг! Позвольте пройти, сударь – или я вынужден буду кликнуть полицейского!
Убедительность Карла произвела на репортера впечатление, и он с разочарованным видом уступил Ландсбергу дорогу. В этот момент Ольга Владимировна Дитятева, не услышав притязаний газетчика, по-немецки окликнула супруга:
– Karl, was ist los? Georgy hatte es so eilig, seinen Vater aus Sakchalin zu treffen, dass er seinen Schal vergaß und sehr fror! Wir müssen schneller zum Hotel zurück [3]
Репортер не был силен в немецком языке, однако слово «Сахалин» и имя «Карл» успел уловить. Он снова заступил Ландсбергу дорогу и саркастически воскликнул:
– Ага! Все-таки Карл! С Сахалина! Что же вы так легко отказываетесь от своего имени, барон? Ежели не ошибаюсь – Карл Христофоров? Ну конечно! Еще раз добро пожаловать в столицу! Надеюсь, вы не сбежали с каторги, господин Ландсберг?
Тот сердито покосился на супругу и обратился к ней:
– Олюшка, ты поезжай вперед с Георгием, а я следом за вами! – Ландсберг заметил, что жена и сын начали настороженно прислушиваться к трескотне репортера и не хотел, чтобы они стали свидетелями возможного скандала.
Отправив семью, Ландсберг махнул зонтом другому извозчику и повернулся к репортеру:
– Послушайте-ка меня, любезный! Вы, видимо, умный человек, и должны понимать, что для человека моего положения ваша назойливость лишена всякой приятности. И для меня, и для семьи. Отдаю должное вашей памяти, сударь – вы не обознались, и отрицать что-либо глупо. Иначе вы ведь будете копать и нюхать, пока не выкопаете и не вынюхаете всё, верно?
– Это ж мой кусок хлеба, господин Ландсберг…
Карл быстро прикинул свои дальнейшие действия. Можно было, не обращая на газетчика внимания, сесть в коляску и молча уехать. Но тогда репортер все равно распишет нечаянную встречу, и бог знает что напридумывает. Оставался шанс попытаться с ним договориться:
– Называйте меня бароном, любезнейший! Как прежде-с! Да, я отбыл назначенное мне судом тридлцать лет назад наказание. Более того: участием в боевых действиях и своей кровью я заслужил полное прощение! Мне высочайшим указом возвращены титул, дворянство, все права состояния. Я женился, у меня есть, как вы изволили видеть, жена и сын… Чего вы всё пишете? – вдруг резко спросил Ландсберг, заметив, что репортер делает пометки в блокноте.
– А как же-с? Для памяти! «Полное прощение, жена, сын, права состояния»…
– Любезный, я не желаю, чтобы газеты снова начали склонять мое имя в газетах. Вы представляетесь мне порядочным человеком – скажите, сколько вы хотите получить за то, что… Ну, скажем, что не узнали меня и забыли мое имя?
Ландсберг достал объемистый бумажник и вопросительно поглядел на старого газетчика.
– Право, я затрудняюсь, сударь… Ваша светлость, извините!
– Хорошо, пусть будет светлость. Скажите-ка, сколько газета заплатит вам за информацию о моем приезде?
– Ежели короткую, то… Рубля полтора, полагаю…
– Возьмите двадцать пять рублей. Держите, держите! – Ландсберг сунул собеседнику ассигнацию. – Полагаю, что этого достаточно? Я могу надеяться на вашу «забывчивость»? Порядочность и «забывчивость»?
– Безусловно, ваше сиятельство. Ваш щедрый дар, как я полагаю, вы назначаете как взнос в фонд вспомоществования вдовам и сиротам? – с понимающей усмешкой спросил репортер.
– Да в какой вам угодно, любезный! Так что – по рукам?
Репортер спрятал купюру и свой блокнот, отступил и коротко поклонился:
– По рукам, ваша светлость! Оченно сожалею, конечно, – но вдовы и сироты…
– Вот и прекрасно! Надеюсь на вашу порядочность, сударь!
Ландсберг торопливо сел в коляску и велел извозчику ехать в гостиницу, куда только что уехали жена и сын. Через несколько минут, сожалея лишь о новом расставании с супругой и сыном, он постарался выбросить досадную встречу из головы.
И совершенно напрасно.
Уже на следующий день он понял, что встреча с супругой и сыном на вокзале оказалась, пожалуй, единственным безмятежный моментом во всей его новой петербургской эпопее. Пока он и не подозревал, что нечаянная встреча с пронырой-газетчиком открыла для него ворота настоящего ада.
Но это понимание откроется для Ландсберга только завтра.
В гостинице, взявшись за руки, Ландсберг и Дитятева говорили и говорили без конца всю добрую половину дня. Вспоминали, перебивая друг друга, общих знакомых по Сахалину. Торопливо пересказывали какие-то события минувших шести лет разлуки. Георгий, отвыкший за это время от отца, поначалу больше молчал и лишь застенчиво улыбался при виде явно счастливых родителей. Но вскоре освоился, и скоро уж сам, торопясь и перескакивая, рассказывал отцу об учебе, о появившихся друзьях, о бабушке, которую сравнивал с суетливой птичкой.
Потом у воссоединившейся семьи была долгая прогулка по вечернему Петербургу – пешком и на извозчиках. Вечером, после ужина в ближайшей ресторации, Георгий быстро уснул, а Ландсберг и его супруга еще долго говорили обо всем на свете…
А на утро все это кончилось.
– Нет, каков мерзавец! Каков мерзавец, Олюшка! – Ландсберг с досадой хлопнул по столу свежим номером газеты «Голос», купленным у мальчишки во время утренней прогулки на следующий после приезда день. – Негодяй! Взять деньги, да и нарушить слово!
– Потише, Карл!
