кругах революционер Александр Степанов со страницы газеты пылко взывал: «Наша борьба за права пролетариата вышла на новый уровень. Теперь мы можем каждый день требовать прибавления жалования!» Тойво резюмировал: «Мы также можем тгебовать отмену ногм тгуда! Габочий класс может тгебовать все, что угодно!»
Народ от души веселился, приобретая «Рабочего». Даже «звезда» одного из номеров Александр Степанов прибежал посмотреть на словоохотливого газетчика.
— Мелкобугжуазный щенок! — сказал он, тряхнув кудрявой головой.
— Кгупнобугжуазная сука! — ответил Тойво, метко запустил в его голову ком глины и удрал, пока тот отряхивался.
Антикайнен обратил внимание на то, что все революционные лидеры — это евреи. Злобные пролетарии — это пьющие русские. Прочие работяги — это непьющие русские, пьющие и непьющие финны. Жителей гор Кавказа и арабов в пригородах Гельсингфорса, как и в самой столице не наблюдалось. Впрочем, как и африканских негров и прочих индусов. Так что никакой роли в становлении пролетариата, как класса, они не играли. Китайцы были, но китайцам было решительно наплевать и на евреев, и на финнов, и на русских. Да и сам Император России им был до лампочки. Они варили свою лапшу, мазались наркотиками и в свою жизнь в Финляндии никого не пускали.
— Почему евреи в социалисты лезут? — спросил Тойво как-то у Куусинена.
— Да не в социалисты, — покачал головой Отто. — Они в руководство лезут. Такая у них особенность народного характера. Жиды — ростовщики, лучшие портные и сапожники, а евреи — они везде. А тем, кто не стал ни математиком, ни музыкантом, ни доктором куда деваться? Вот они и самоутверждаются. Тебе-то какая разница?
— Да, в общем-то, никакой.
Тойво не очень делил людей по национальному признаку. Он не любил отдельно взятых личностей. Авойнюс — был финном, Александр Степанов — числился русским. Их он и считал своими недоброжелателями. Если старший Крокодил был полицаем, что сразу же переводило его в ранг людей, которые люди — в малой степени, то Александр Степанов был просто противным. Настолько противным, что хотелось дать ему в морду. Да нельзя было, потому что: во-первых, он был значительно старше, то есть, вполне возможно, сильнее, а, во-вторых, он был революционером, о чем не упускал случая кричать на всех углах.
Русские, как и финны, были разные, в зависимости от приверженности ССП (общечеловеческих) — своду сволочных правил. Даже евреи были разные. Нигде Тойво не видел такой вопиющей нищеты, как среди еврейских мальчишек. Но это были, наверно, неправильные евреи. Они не упускали случая подраться со шпаной, причем проявляли совершенную неустрашимость, настойчивость и жажду победы. Они не были жадными, да и щедростью не блистали, потому что ничего за душой, кроме рваных штанов, ободранного пиджака и пыльного картуза не имели.
8 июня 1911 года юному Антикайнену исполнилось тринадцать лет, шесть классов школы были позади, впереди не маячило ничего многообещающего. Разве что отец посулился, что поможет устроиться на хорошую работу. Про дальнейшую учебу обещаний не было.
Да, в принципе, Тойво и не рассчитывал на продолжение образования. Денег на это дело не было ни у кого. Скопленных резервов в сейфе «Чудного союза», ака «Совершенство» тоже было не то, чтобы порядочно. Купить какой-нибудь простецкий пуукко хватало, но на что-то серьезное — нет. Он уже год был председателем местного отделения общества, ребята и девчонки смотрели на него с уважением, былой зиц-председатель скрылся в неизвестном направлении, вероятно — на повышение ушел. Вместе с ним скрылись накопленные Тойво сбережения. Осталась расписка, что пятьдесят марок отправились в фонд революции.
Пенять было не на кого, потому что странный разговор с зиц-председателем перед его избранием объяснял все произошедшее с его накопительным фондом.
— Тойво, — спросил тот. — Ты готов пойти на некоторые жертвы в деле революции?
— Нет, — ответил он.
— А помочь ближнему готов?
— Нет, — снова проговорил Антикайнен.
— А почему? — искренне удивился зиц-председатель.
— Так не знаю я таких ближних.
— Ну, тогда ничего другого не остается: твои деньги в обмен на должность председателя, — сказал зиц-председатель. — Ты даешь свои марки в долг социал-демократам, тебе в долг дают председательство.
Обмен не являлся чем-то предосудительным, поэтому можно было его рассматривать.
— А на кой мне быть председателем? — начал рассмотрение Тойво.
— Ну, решать можно, кому что делать, кому за что отвечать. Девчонки будут глазки строить, и можно с ними обниматься. Да и при поступлении на работу, опять же, преимущества. Ну, как?
— Подумать, конечно, следует. Полагаю, это много времени отнимает.
Но зиц-председатель хлопнул его по плечу и назначил в местном отделении «Совершенства» выборы. Тойво никто выбирать не хотел, но и сам никто не хотел выбираться.
В итоге, Тойво выбрали.
Зиц-председатель дал ему ключи от сейфа, журнал со списком личного состава, перечень мероприятий, спущенных с головной организации, обнял за плечи одну из печальных и томных «совершенок» и ушел с ней в свое будущее. Вероятно, у девушки на некоторое время будущее обещало быть похожим. Вопреки решению бакалейщиков-родителей.
На удивление, руководство не причиняло никаких сложностей. Антикайнен даже ввел в норму изучение двух «боевых листков» — местного «Oma maa» и столичного «Рабочего». Это понравилось куратору, который образовался сразу после ухода зиц-председателя. Его звали Тертту, и первым делом он изъял ключ от сейфа, в котором начал прятать какие-то свои бумаги и револьвер огромного бутафорского вида.
Видимо, поэтому среди надзорных органов возникло подозрение, что «Совершенство» — не развивающая организация подрастающего поколения, а ячейка социал-революционеров.
Во втором десятилетии нового века было, вероятно, модно жить революцией, работать революцией, дышать революцией. Не той революцией, когда штыком в бок, гильотиной по шее, а другой, гипотетической и аморфной. На деле же весь народ, в том числе и полицейские держиморды привыкали к мысли о социал-демократах, меньшевиках, эсерах и анархистах, о том, что без этого как-то и не прожить. Это было своеобразным прологом расовой и религиозной «толерантности», наступившей в мире всего лишь век спустя. Итог всегда один, и он — кровав.
Обзавестись закадычными друзьями Тойво не получалось, потому что все ребята его круга были постоянно чертовски заняты всякими работами. Ребята не его круга в свой круг его не принимали. Да он, вообще-то, в этот круг полицаев и всяческих барыг и не стремился, полагая его «порочным кругом». У него возникли на удивление теплые отношения с главным редактором «Рабочего» Куусиненом.
Отто обладал удивительной способностью превращать непонятные вещи в достаточно простые для восприятия, разбивая их на фрагменты, зачастую просто обойденные вниманием. Из разрозненных кусочков, чья логика становилась понятной, постепенно вырисовывалась вся картина. Редактор очень скептично относился ко всяким модным идеям
