ног, но вазу все же опустил куратору на левое плечо.
Тот охнул и, прыгнув вперед, обнял правой рукой председателя «Совершенства» за шею. Тойво пришлось сбросить вазу в сторону и тоже, в свою очередь, обнять куратора. Так они и упали на пол и принялись по нему кататься. Мокрая одежда Антикайнена не позволяла Тертту как следует за него ухватиться, а тот, в свою очередь, извивался ужом и брыкался всеми своими конечностями.
Девчонки, случившиеся в коридоре, косились на шум возни за дверью и говорили друг другу басом: «Революция, ах, твою мать, революция!»
Для Тойво было очень важно, чтобы куратор не подмял его под себя и не уселся сверху. В этом случае тот запросто мог забить его до посинения. Тогда уже долги получить не удастся никогда.
Тертту умаялся бороться в партере, ему под руки попалась ваза, которой он тотчас же замахнулся, намереваясь решительно поставить точку в бурной революции, случившейся в кабинете «Совершенства».
Антикайнен одновременно с этим сделал несколько судорожных движений, отодвигаясь прочь от соперника. Ему тоже кое-что попалось под руки: сначала мокрые бумажки — это были его расписки, упавшие со стола, а потом что-то холодное металлическое и увесистое. Он им тоже замахнулся.
Куратор сей же момент поднял руки к потолку, уронив вазу себе на голову, но даже не поморщившись по этому поводу.
— Все, все! — сказал он. — Сдаюсь.
А потом возвысил голос до петушиного крика и прокукарекал, пронзительно и громко:
— Девочки! Кофе нам принесите два стакана!
— Какие девочки? — удивился Тойво и смахнул капли крови с рассеченной брови.
— Ты только не волнуйся, — вкрадчиво заметил Тертту. — Кто-нибудь из девочек обязательно за дверью пасется. Сейчас нам кофе организуют.
Следует отметить, что финны почти не пьют чай. И никто из них не помнит, чтобы когда-нибудь пили. Уже в незапамятные времена всеми историческими правдами и неправдами они добывали кофейные зерна и мололи и жарили их по собственному вкусовому пристрастию. Даже тогда, когда Колумб еще не открыл давно открытую викингами Америку. Ячменный напиток тоже пился, но в случаях крайней нужды. А так — все кофе и кофе.
— Откуда же здесь кофе? — удивился Антикайнен и почесал затылок дулом револьвера, оказавшегося зажатым в его руке.
— Так на входе рюмочная есть, — пожал плечами куратор. — Только, пожалуйста, осторожнее с этой штукой.
Тойво посмотрел на пистолет, словно первый раз его увидел, а потом взвел курок. Он не знал, есть ли патроны в барабане, а если есть, то боевые ли, либо пистоны, а может в дуло уже давным-давно какой-нибудь пыж засажен, но револьвер в руке придавал уверенность.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Антикайнен и потряс оружием.
— Что ты! Что ты! — заволновался Тертту. — Не надо так! А как же кофе?
— Ах, ну, да, — согласился парень, поднялся и сел прямо на стол, свесил ноги и начал ими болтать взад-вперед.
Куратор так и остался на полу, упершись спиной в самую дальнюю стену, подальше от револьвера.
В дверь осторожно постучали, и девичий голос спросил:
— Кофе просили?
Вряд ли можно было представить, что в такой тональности говорит какой-нибудь полицейский овцебык формата Авойнюса. Тойво спрятал пистолет за спину и строго сказал слово «прошу».
Вошла девушка, держа перед собой два стакана дымящегося кофе. Девушка была знакомой, из актива, но совсем взрослая, поэтому на председателя общества всегда посматривала несколько свысока. Теперь ее точка зрения изменилась. В ее взгляде читалось жгучее любопытство. И еще что-то, тоже жгучее, читалось. Она глубоко вздыхала, и грудь ее подымалась в такт дыханию, а опускалась как-то сама по себе.
«Да», — подумал Тойво. — «Что-то раньше она так не дышала».
«Да», — подумал Тертту. — «Что-то раньше она так не дышала».
«Да», — подумала девушка. — «Что-то раньше так не дышалось».
Вот что делает революция с романтическими натурами! Не та революция, конечно, где кровь и пытки, убийства и грабежи, предательства и измены, а та, где лыцари, возвышенные цели и, черт побери, конечно же, победа под красным знаменем!
— Ну? — внезапно охрипшим голосом спросила девушка.
— Я, пожалуй, пойду, — снова сказал Тойво, убрал револьвер во внутренний карман пиджака и спрыгнул со стола. Подошел к взволнованной даме, взял у нее кофе, выпил, обжигаясь, в несколько глотков и обратился к куратору.
— Будем считать, что мы в расчете. «Революционный держите шаг, неугомонный, не дремлет враг».
Потом, разухарившись и раскрасневшись, поднялся на цыпочки, слюняво поцеловал девушку в губы и был таков.
— Ух, — облегченно выдохнул Тертту. — Какой-то, прямо, революционер-террорист. А ведь еще так юн! Куда мир катится? Ну, давай, милочка, неси мне свой кофе. Какая ты отважная и чувственная!
А мир, действительно, катился куда-то, получив неведомо от кого толчок, направленный в неведомое направление. И никто не знал, когда закончится его ускорение, сменившись инерцией. И тем более никто не ведал, когда мир, наконец-то встанет, и что с ним после этого будет.
Тойво об этом не задумывался, у него под мышкой был настоящий пистолет, и ему казалось, что теперь своей судьбой можно управлять запросто.
На самом деле, конечно, это совсем не соответствует положению вещей. С помощью оружия можно управлять чужой судьбой, никак не своей. Своя участь предопределена характером, который и направляет человека от одной крайности к другой, либо же удерживает хрупкое равновесие где-то посередине.
Характер Тойво никак не мог уживаться с мастерской шорников, а теперь он выяснил, что и с сомнительными обществами, типа «Совершенство», тоже. Он так и отправился с револьвером под пиджаком в редакцию газеты «Рабочий», но редактора на месте не застал. Секретарша с алыми губами критически осмотрела помятую физиономию парня и заметила:
— Неважно выглядишь, Антикайнен.
— Зато важно себя чувствую, — ответил он и усмехнулся. Может, и эту девушку поцеловать прямо в напомаженный рот? Лихость, обретенная сегодняшней дракой с куратором, толкала его на безрассудные поступки.
— Выпей-ка водички, да лицо помой, — сказала девушка. — Коль тебе Отто нужен, так сходи к паромам, там он сейчас с народом встречается.
Народом оказался белый бородатый карел-ливвик, неизвестно каким ветром занесенный в финляндскую столицу. Карелы считались диким народом, во всяком случае, столичные гельсингфоргские штучки практиковали именно такое мнение. Оно и понятно: долгая жизнь Финляндии под европейским шведом, свою валюту, марки, только полсотни лет назад приняли, дальнейший курс на Европу через долговременные отношения с германцем, опять же, столичный Санкт-Петербург в ощутимой близости. А карелы кто?
Сидят в лесах, современную церковь не признают, обряды у них допотопные, свирепые, как черти, колдун на колдуне. Царь-душка, конечно, положение-то поправляет. Каторжан, например, к ливвикам, либо людикам с просветительской, так
