тебя и твоего второго секретаря таким злобным взглядом сверлил!
– А, да просто приятель, – ответила Куку, намазывая масло на тост чуть усерднее, чем обычно. – Наверное, я его чем-то обидела.
Амит не удержался и с ходу выдал очередной стишок:
Как здесь Кришнан вырос вдруг?
То ли гриб он, то ли друг…
Тапан тут же подхватил:
Весь ничтожный и ленивый —
жрет себе да хлещет пиво!
– Тапан! – охнула его мать.
Амит, Минакши и Куку своими дурацкими виршами, похоже, окончательно развратили ее малыша.
Достопочтенный господин Чаттерджи даже отложил тост:
– Довольно, Тапан.
– Бабá, да я просто шучу! – возмутился тот вслух, а сам подумал: «Вечно мне одному достается! А все потому, что я младший. Нечестно! И главное, стишок-то неплохой».
– Шутки шутками, но пора прекращать, – сказал отец. – Ты тоже завязывай, Амит. Только и знаешь, что других критиковать, а от самого никакого проку…
– Вот именно! – обрадовалась Куку перемене ролей. – Займись чем-нибудь серьезным и нужным, дада. Сперва начни приносить пользу обществу, а уж потом критикуй остальных…
– А чем тебе не угодили стихи и романы? – спросил Амит. – Или от любви ты и читать разучилась?
– Для развлечения – пожалуйста, Амит, пиши что хочешь, – сказал достопочтенный господин Чаттерджи. – Но на хлеб этим не заработать. И чем тебе не угодила юриспруденция?
– Ну… в суде – как в школе, – ответил Амит.
– Не вижу логики в твоих словах, – сухо произнес отец.
– Вот смотри, в суде надо всегда быть правильно одетым – это как школьная форма. А вместо «господин» надлежит говорить «ваша честь», пока сам не станешь судьей и люди не начнут так называть тебя. А еще есть каникулы, и ты можешь быть на хорошем счету или на плохом.
– Что ж, – проговорил достопочтенный господин Чаттерджи, не слишком довольный приведенной аналогией, – мы с твоим дедом не жаловались.
– Но ведь у Амита особый талант! Редкий! – вмешалась госпожа Чаттерджи. – Разве это не повод для гордости?
– Пусть развивает свои особые таланты в свободное время, я не против, – ответил ей муж.
– А Рабиндранату Тагору ты так же сказал бы? – спросил Амит.
– Полагаю, есть некоторая разница между тобой и Тагором, – недоуменно отвечал господин Чаттерджи старшему сыну.
– Разница, безусловно, есть, бабá, – кивнул Амит, – но сути вопроса это не меняет.
При упоминании Тагора госпожа Чаттерджи вошла в режим благоговейного трепета.
– Амит, Амит! – воскликнула она. – Разве можно так говорить про великого Гурудева?!.
– Маго, да я же не сравниваю… – начал было оправдываться Амит.
– Амит, – оборвала его госпожа Чаттерджи, – Роби-бабу́ для нас как святой. Мы, бенгальцы, очень ему обязаны. Помню, когда я училась в Шантиникетане, он однажды сказал мне…
Тут Каколи поддержала Амита:
– Ой, я тебя умоляю, маго, хватит с нас этих баек про идиллический Шантиникетан! Как хорошо, что мне не пришлось там жить, – я бы со скуки повесилась!
– Его голос подобен крику в пустыне, – продолжала мать, пропустив слова дочери мимо ушей.
– Не соглашусь, ма, – ответил Амит. – Мы идеализируем его даже больше, чем англичане идеализируют Шекспира.
– И неспроста, – сказала госпожа Чаттерджи. – Ибо песни его так и просятся на уста, а стихи – в душу…
– Вообще-то, – вставила Каколи, – «Абол Табол» [285] – единственная стоящая книга во всей бенгальской литературе.
Грифонлин от горшка
не издал ни смешка.
Все твердил: «Страшный грех,
разумеется, – смех!..»
И смеялся исподтишка.
– Ах да, еще мне нравятся «Записки совы Хутома» [286]. Когда я займусь литературой, непременно напишу «Записки пса Пусика».
– Куку, бессовестная девчонка! – в ярости закричала госпожа Чаттерджи. – Дорогой, запрети ей говорить гадости!
– Это всего лишь ее мнение, милая, – возразил господин Чаттерджи. – Я же не могу запретить детям его иметь!
– Как можно так обижать Гурудева, чьи песни она пела всю жизнь, нашего Роби-бабу́…
Каколи, которую в самом деле с детства пичкали «Рабиндрасангит», принялась фальшиво напевать песню собственного сочинения на музыку «Шонкочеро бихвалата ниджере апоман»:
Роби-бабу, наше чудо, о, какой же он зануда!
Роби-бабу, наше чудо, о, какой же он зануда!
О, какой зануда!
О, какой зануда!
О, какой, о, какой, о, какой же он зануда!
Роби-бабу, наше чудо, о, какой же он зануда!
– Хватит! Немедленно замолчи! Каколи, ты меня слышишь?! – в ужасе заорала госпожа Чаттерджи. – Молчи, бессовестная! Как ты смеешь! Глупая, несносная, пустоголовая девчонка!
– Нет, ну правда, ма, – невозмутимо продолжала Каколи. – Читать его – все равно что пытаться плавать брассом в море патоки. Слышала бы ты, что говорит Ила Чаттопадхьяй про твоего Роби-бабу́. Сплошные цветы, лунный свет и брачные ложа…
– Ма, – сказал Дипанкар, – не позволяй людям задевать себя за живое. Нужно брать от слов только лучшее, самую суть. Так и только так ты сумеешь обрести душевное равновесие.
Госпожу Чаттерджи это не успокоило. Ей было очень далеко до душевного равновесия.
– Можно мне выйти из-за стола? – спросил Тапан. – Я поел.
– Конечно, Тапан, – ответил отец. – Насчет машины сейчас все уладим.
– Ила Чаттопадхьяй – глупая, невежественная девица, я всегда так считала! – запальчиво воскликнула госпожа Чаттерджи. – Что до ее книг, то могу сказать, что чем больше люди пишут, тем меньше они думают. И на прием она вчера явилась в чудовищно мятом сари!
– Она уже давно не девица, милая, – заметил ее муж. – Я бы сказал, она пожилая женщина – ей лет пятьдесят пять, не меньше.
Госпожа Чаттерджи с досадой поглядела на супруга. Пятьдесят пять – разве это пожилая?..
– К ее мнению стоит прислушаться, – добавил Амит. – Женщина она здравомыслящая. Вчера, например, она с весьма знающим видом говорила Дипанкару, что у экономики нет будущего.
– Да брось, у нее всегда знающий вид, – отмахнулась госпожа Чаттерджи. – И вообще, Ила – родственница твоего отца, – зачем-то добавила она. – Если она не любит Гурудева, у нее не сердце, а сухарь!
– Оно и понятно, – произнес Амит, – попробуй прожить жизнь, полную трагедий, и не зачерстветь…
– Каких еще трагедий? – не поняла госпожа Чаттерджи.
– Ну, когда ей было четыре, мама ее отшлепала… Психологическая травма на всю жизнь, знаете ли. И дальше все шло в таком же духе. В двенадцать она оказалась не первой, а второй по успеваемости в классе… От такого волей-неволей зачерствеешь.
– Где ты взял таких безумных детей? – обратилась госпожа Чаттерджи к мужу.
– Не знаю, – ответил тот.
– Если бы ты проводил с ними больше времени, а не таскался в клуб каждый день, они выросли
