Девушки и молодицы водили хороводы:
Девки, бабки, —
На Купалу!
Ладу-ладу,
На Купалу!
Кто не выйдет
На Купалу,
Ладу-ладу,
На Куполу!
Ой, тот будет
Пень-колода,
Ладу-ладу,
Пень-колода!
А кто пойдёт
На Купалу,
Ладу-ладу,
На Купалу!
А тот будет
Бел берёза,
Ладу-ладу,
Бел берёза!
Как бы хорошо подпела и Настя, если б не обет молчания! Поначалу Клуд следил за древлянкой, но потом, увлёкшись рассказом да ещё под хмельком, потерял её из виду, но ближе к полуночи, всполошившись, стал искать — не нашёл. Взяв на руки полусонного Радована, вернулся в мурью… Думал застать Настю, но опоздал: лишь летник лежал на ложе…
Доброслав уложил мальчишку на лавку. Накинув на белую рубаху зипун, выбрался снова наверх. Прислушался… Тихо. Замолкли песни. Молодые перестали водить хороводы и прыгать через костровые огни. Наступило время гаданий, собирания трав и цветов, — в эту ночь, кому надо, покажут они себя сами… И каждый, кто отважился этой ночью пойти за ними, надеялся — именно ему подвалит счастье…
Доброслав поднял голову — небо, дотоле высветленное крупными звёздами, подёрнулось облаками. Сделалось темно, лишь от костров извивались багровые языки пламени и лизали эту ночную темноту да на болоте с места на место перебегали светляки…
Оттуда потянуло холодным сырым ветром. Он забрался под рубаху Клуду, и тот слегка поёжился, потом заоглядывался, выбирая сторону, в которую следует пойти… И тут на краю яруга узрил женскую фигуру в белом и по обличью определил, что это Настя. Бегом бросился вперёд, хотел ей крикнуть, но споткнулся… Мельком глянул под ноги — лежащее внизу показалось белым черепом лошади… И фигура в белом пропала…
— Чур меня, чур! — вслух произнёс невольно, и возобновил в памяти давний рассказ друга-язычника, которого звали Дубыней, о том, как искал он кумирню Белбога и как тоже обнаружил на дороге лошадиный череп… Но сейчас, как тогда, не раздался свист лопнувшего пузыря; заклинание Клуда, видимо, отрезвило нечистую силу, а что она начала водить Доброслава, в этом у него уже не оставалось сомнения… Через некоторое время он снова очутился возле мурьи.
Мама ему говорила в детстве: «Злые духи, сынок, боятся шерстяной нитки на шее…» Клуд слазил в мурью, нацепил нитку, вылез наружу. Небо вроде посветлело, обозначились тропинки, ведущие в лес, к реке и озеру. Клуд, как раньше, свернул к яругу, спустился вниз, осмотрелся… За вербой, откуда вытекал родник, опять увидел женскую фигуру в белом…
— Настя! — громко позвал.
Женщина не отозвалась, более того, повернулась спиной и стала карабкаться по крутому склону яруга, прямо к единственной звезде наверху, которая проклюнулась и встала как раз над головою…
Какое-то насекомое ужалило Клуда в шею, он прихлопнул место укуса, непроизвольно потёр ладонью и рванулся следом за женщиной.
Доброслав снова позвал её, но в ответ она даже не оглянулась…
Но карабкалась ловко, Клуд пытался догнать; подошвы его чуней скользили по траве, мешал росший под ногами кустарник. Начал хвататься за него руками, но ветки, увлажнённые росой, выскальзывали.
«Может, окликнуть ещё раз?.. — и вдруг вспомнил, что Настя не может говорить, она же должна молчать… — Тогда нагоню её. Сгребу в охапку и — назад… И без травы архилим люблю тебя, дурочка, и все желания твои исполнятся. Ты — хорошая… Ещё немного, и я ухвачу за подол твоей рубахи…»
Провёл ладонью по шее, но нитки из шерсти не обнаружил; когда растирал укус, видно, и оборвал… «Вот болван! — выругал себя. — Нечисти теперь ничего не помешает что-нибудь со мной сделать…» — промелькнуло в голове.
Настя уже рядом, вот она!.. Наклонился, подался вперёд. Женщина оглянулась и… Перед глазами Клуда возникло сморщенное, безобразное лицо старухи с горящими красными глазами, с двумя клыками, росшими поверх верхней губы, с жабьим трясущимся подбородком и носом, похожим на корявый обугленный сук…
А Настя, как только сбросила летник, выбежала и кинулась за озерцо, где на бережку на поваленном дереве ожидала её, как условились, молодица. Она, когда ещё водили хоровод, к древлянке привязалась, за руку взяла и не отпускала от себя. «Я, говорит, Настя, хочу тоже на болото пойти, поискать свово Зория… Три дня назад дети видели его там, но я не поверила — уж с месяц, как мой мальчик исчез! Прокляла я его нечаянно… Может, Водових и унёс к себе…»
Настя кивнула тогда: «Хорошо, идём, мол…» А сама задалась вопросом: «Откуда она моё имя знает и то, что я на болото собралась?..» Но сказала себе: «Видно, Доброслав поведал… С другой стороны — даже хорошо, что пойдёт со мной, путь укажет…»
Да как-то в голову не взяла сразу, что молодица сыночка-то назвала Зорием, а только недавно они с Клудом своему будущему ребёнку такое же имя придумали…
Подошла полночь, звезды пропали, и женщины отправились к болоту: молодица, знающая туда дорогу, впереди, Настя — сзади.
Пока шли лугом, поросшим мягкой травой, ступалось ровно, не обо что не спотыкались, далее попали на кочкарник, и тут уж из-под каждого бугорка зачала сочиться и хлюпать холодная вода, доходя до щиколоток… А с самого болота потянул промозглый ветер, почти над головой заклубились тучи, сделалось ужасно темно, и если б не белая исподница молодицы, то Настя потеряла б её из виду… Но та шагала уверенно, обходя большие кочки, останавливалась на миг и, полуобернувшись, звала рукой идти строго по её следам.
Ветер подул ещё сильнее, небо очистилось от туч, и на нём снова засияли звезды. Стало виднее вокруг, но под ногами уже ощущались не кочки, набухшие влагой, а зыбкое волнообразное месиво. Подошвы ног пока не проваливались под низ…
Справа, из-за ольховых кустов вдруг выскочила какая-то большая птица, просвистела крыльями рядом, чуть не задев ими голову Насти, страшно, истошно крикнув, и пропала в дали…
Древлянке зашагалось тяжелее, подошвы сандалий начали вязнуть в грязи, а молодица шла уверенно и легко, будто плыла по воздуху…
— Смотри, смотри! Зорий мой!.. — крикнула она древлянке.
Настя подняла голову и увидела впереди мальчика, тоже во всём белом. Он стоял на пригорке, молчаливый и задумчивый, и махал ручкой — идите, мол, ко мне, идите…
«А мне-то зачем?.. Это матери нужно к нему идти! Я же за травой архилим пошла…» — Только так подумала древлянка, как сбоку, на расстоянии двадцати локтей раздвинулось пространство и появился косматый, заросший волосами исполин с мохнатыми лапами, с которых свешивались мокрые водоросли и прелая трава… И заревел, как бык!
«Водових! — мелькнуло в голове Насти. От страха она чуть не закричала, но вспомнила, что тогда не только не найдёт траву, но и сама пропадёт…
Посмотрела вослед молодице, но от неё лишь белая полоска осталась: тянулась эта полоска медленно над пригорком, где мальчик стоял. И он через мгновение растаял…
А Водових оскалил свою противную пасть с длинными, загнутыми вовнутрь зубами и тоже стал подзывать к себе Настю. Но древлянка нашла в себе последние силы обратиться с молитвой к Купале. Затем повернулась и побежала от того ужасного места…
Вскоре она очутилась возле края кочкарника, где ей сразу открылись багрово-сине-жёлтые цветы травы архилим. Она нарвала её и поблагодарила бога, которому сегодня воздавали честь. Воротилась домой. Возле мурьи увидела спящего Доброслава, разбудила.
Тот протёр глаза и воскликнул:
— Так я же на дно яруга провалился… А здесь нахожусь…
Чудеса!
И про свои «чудеса» поведала древлянка.
— Я заподозрила женщину, как только она упомянула имя Зория, которое мы с тобой придумали… Но отринула догадку. А оказалось, как и у тебя, наваждением злого духа… Он и повёл за собой… Впервые в жизни Водовиха увидела!
— Ай да молодец, Настя! — восхищался потом Клуд. — Убегла от болотного злого духа… И травы набрала!
— Теперь точно, рожу тебе, мой любый, Зория…
Спустились вниз. На лавке, широко раскинув руки, спал Радован и чему-то улыбался во сне.
* * *
С того дня, как покинул нас Доброслав, мы немало преуспели — уже в десятках базилик напрочь забита латынь, и служба идёт на славянском языке, что с каждым днём прибавляет число прихожан.
После того как нас чуть не убили, когда мы, проповедуя, вышли из пограничных лесов по Тротеницкой дороге к Грутову Градеку, князь Великоморавский дал нам и свою охрану.
Попытки снова уничтожить нас — разговор особого рода. Нападение язычников — одно, другое, когда опасность исходит от отцов церкви, таких же, собственно, христиан. Ростислав заступился за нас и заявил официальный протест архиепископу, закончив его словами: «Не пристало отцам церкви, тем более христианам, браться за оружие; вера должна насаждаться словом, а у кого слово крепкое, у того и вера крепкая…»
