— У-гу… расстреливают понемногу заложников, увозят неизвестно куда женщин и детей…
— Но это террористы…
— Дети?..
— Замолчи!.. Не говори о детях, — сказала Франсуаза, разражаясь рыданиями.
После этого восклицания воцарилась тягостная тишина.
— Жан, пойдем в мою комнату, — наконец сказала Леа.
— Это не совсем прилично, — произнесла Лиза пискливым голоском, который при других обстоятельствах показался бы всем комичным.
Леа молча пожала плечами и потащила за собой своего друга. Едва они вышли за порог, как затрезвонил звонок у входной двери.
Молодые люди взволнованно переглянулись. Леа указала рукой на свою комнату. Она дождалась, пока за Жаном закроется дверь, и только тогда пошла открывать.
— Слава Богу! Вы здесь! — произнес Франсуа Тавернье, прижимая ее к себе.
Чувствуя на плечах его руки, она испытала состояние, близкое к наслаждению.
— Я так боялся… Когда я узнал, что один из товарищей Сары нас предал, я был уверен, что и вы арестованы… Никогда не прощу себе всего этого… Лефевр с вами?
— Да. Почему вы мне не сказали, что это будет он?
— Потому что я сам узнал об этом в последний момент. Где он?
— В моей комнате. Пойдемте, пока тетя Лиза не вышла посмотреть, кто это пришел.
— Я следую за вами, но вначале поцелуйте меня.
Впервые Леа ответила на эту просьбу с искренним удовольствием.
В комнате, сидя на краю кровати, закрыв лицо руками, ждал Жан Лефевр. Когда он поднял голову, глазау него были влажными.
Франсуа Тавернье внимательно посмотрел на него.
— Леа, оставьте нас.
Когда они остались одни, он спросил:
— У вас есть какие-нибудь новости о членах подполья?
Молодой человек отрицательно покачал головой.
— Вы должны немедленно покинуть Париж. Вот ваши новые документы. Теперь вас зовут Жоэль Лемэр. Вы родились в Ла-Транш-сюр-Мэр, в Вандее, отец — Жан Лемэр, крестьянин, мать — Тереза Пейон, домохозяйка. Вы — единственный сын, а ваши родители погибли два года назад в Сабль-д’Олонн во время шторма, опрокинувшего лодку, в которой они находились. Вы — рыбак в Эпойоне. Здесь записаны эти и другие сведения. Прежде чем уходить, запомните все наизусть и уничтожьте бумажку. Сегодня вечером отправитесь на поезде в Пуатье, там сделаете пересадку и доедете до Ла-Рошели. Будьте очень осторожны, в этом районе часто бывают проверки документов. В Ла-Рошели постарайтесь найти машину до Люшона или Эгюйона. В Эгюйоне пойдете в «Клуб морских рыбаков», спросите Жана-Мари с «Вайанта». В разговоре с ним скажете, что здешний воздух лучше, чем атмосфера парижского метро. Он ответит: «Да, это правда, для «Троицы» особенно». Выполняйте его указания. Вы все поняли?
— Да.
— Отлично. Даю вам десять минут, чтобы запомнить все это. У вас есть деньги?
— Практически нет.
— Возьмите, здесь тысяча франков.
Жан попытался отказаться.
— Берите, это деньги из Лондона. Распишитесь здесь, таков порядок.
Жан взял деньги и расписался.
— Месье, могу я вас попросить об одной вещи?
— Да, конечно. О чем речь?
— Я не хотел бы, чтобы Леа вмешивалась во все это.
Франсуа Тавернье так посмотрел на молодого человека, что тот покраснел.
— Я тоже. Но сейчас уже несколько поздновато.
— Я так не думаю. Скажите ей, чтобы возвращалась домой.
— Я сделаю все возможное, но она очень хочет помочь нашей подруге…
Леа приоткрыла дверь.
— Прошло уже много времени. Вы закончили? Могу я войти?.. Франсуа, я совершенно не понимаю, что происходит. Что нужно теперь делать, чтобы помочь Саре?
Тавернье, не отвечая, посмотрел ей в глаза. После продолжительной паузы он безжизненно произнес:
— Сару пытали.
Леа бросилась на Франсуа и начала бить его в грудь.
— Вы солгали мне!.. Вы солгали! — кричала она. — Вы сказали, что с ней все в порядке… что благодаря вашим связям с бошами с ней будут хорошо обращаться… а они пытали ее!.. Это все из-за вас… никогда вам этого не прощу… Это из-за вас ее арестовали… Вы сволочь… сволочь!..
— Замолчи… достаточно! — крикнул Жан, отрывая девушку от Тавернье. — Дай ему все объяснить.
— Нечего объяснять… он работает на них. Я видела, как он смеялся с ними перед отелем «Лютеция», — кричала она, пытаясь вырваться.
Бледный, с исказившимся лицом, Франсуа Тавернье приложил платок к глубокой царапине на лице.
— Меня обманули. Сару отвезли не на улицу Соссэ, а на авеню Анри-Мартен. Я узнал об этом только сегодня утром, слишком поздно. После ее ареста они схватили двух других членов подполья. Один из них заговорил, и это объясняет все происшедшее.
— Кто сказал вам, где находится Сара? — спросил Жан.
— Один из ее друзей, Рафаэль Маль…
— Рафаэль!.. Теперь вы видите…
— …что это он ее предал? Нет, я уверен, что это не он, и не потому, что он на это не способен, а потому, что знает, что я защищаю Сару и могу в любое время добиться его ареста.
— Тогда как же он узнал, что она не на улице Соссэ, а на авеню Анри Мартен?
— От одного мерзавца, еще большего, чем он сам, на которого Маль время от времени работает. Это Фредерик Мартэн, он же Руди Мерод, или Руди де Мерод.
— Что ему сказал этот так называемый Руди?
— Вы действительно хотите это знать?
— Да.
— Мерод со смехом рассказал Малю, как он с одним из своих дружков заставлял красивую еврейку принимать ванну.
— Принимать ванну?
— Да, так они называют пытку ванной. Кажется, какой-то бельгиец придумал этот новый способ пытки… Когда речь идет о мужчине, довольствуются тем, что погружают его голову в таз или бак, наполненный ледяной водой, и держат до тех пор, пока он не начинает задыхаться. Потом вытаскивают и вновь погружают, и так до тех пор, пока тот не заговорит или не потеряет сознание.
— Это ужасно.
— Что же касается женщин…
— Остановитесь! — закричал Жан Лефевр.
Франсуа Тавернье обвел молодых людей ироничным и одновременно полным страдания взглядом.
— Вы ввязались в авантюру, в которой видите только ее романтическую сторону. Но есть и другая — та, где пытают, где убивают, где насилуют и отправляют детей умирать в концентрационные лагеря. Вам, молодой человек, следовало бы прочитать «Майн Кампф», Гитлер там весьма четко изложил свой способ решения еврейской проблемы. Если Леа хочет играть в героиню, то она должна знать, что с ними, героинями, иногда делают после ареста. Сару, которая знала, чем она рискует, отправили в «больницу», где «лечили» ее раны. С улицы Соссэ ее увезли на авеню Анри-Мартен. Вначале они допрашивали ее достаточно корректно, а затем, поскольку у них был перерыв на обед, они заперли ее в железном шкафу… Вы знаете эти шкафчики, такие стоят в раздевалках заводов: они слишком низки, чтобы там можно было стоять, и слишком узки, чтобы можно было сесть. Обед продлился три часа… Затем они вернулись, сытые, слегка захмелевшие, веселые. Когда они открыли шкаф, то вынуждены были помочь Саре выйти, одеревеневшие ноги не слушались ее. Они дотащили ее до ванной… Она так ослабела, что им пришлось самим раздевать ее. Мерод, держа в руке бокал шампанского, с видом знатока оценил ее красоту…
Леа опустилась на кровать. Франсуа Тавернье безжалостно продолжал.
— …он попросил v хозяина, Кристиана Мазуи, оставить их на несколько минут одних. Мазуи со смехом согласился и вышел вместе со своими помощниками. Сара не двигалась, сквозь повязку на ее ране просочилось немного крови. Руди погладил ее груди и сказал, что если она будет сговорчивей, то он может заступиться за нее. Сара засмеялась в ответ на это любезное предложение, что очень не понравилось нашему дон-жуану, и он, по его собственным словам, дал ей пощечину, потом еще раз. Тщетно — она продолжала смеяться. Взбешенный, он позвал своих дружков. Наручниками они стянули ей руки за спиной и по очереди изнасиловали. Затем несколько минут они курили, отдыхая, потом связали ей лодыжки и пинали друг другу, как мяч, крича: «Ты будешь говорить, шлюха? Да или нет? Будешь говорить?» Она молчала, и поскольку им надоела эта игра, Мазуи бросил Сару в ванную. Очутившись в ледяной воде, она впервые закричала. Наверное, чтобы не слышать ее крика, Мазуи погрузил ее голову в воду. Из-за раны вода в ванной скоро стала красной. Они издевались над ней два часа. «Крепкий орешек эта женщина!» — заявил на следующий день Руди Мерод Рафаэлю Малю, который с неподдельным волнением рассказал мне все это… Вот что такое пытка ванной, о которой эти милые господа рассказывают с наслаждением…
Он ненадолго замолчал, потом продолжил.
— Леа, взгляните на меня! Можете вы представить, что я могу быть соучастником этих злодеяний?
Испуганный и растерянный взгляд, которым она смотрела на него, дрожащие губы делали ее похожей на восьмилетнюю девочку, ставшую свидетелем несправедливости или злой выходки, которой она не понимала. Ей хотелось обнять его, даже несмотря на то, что он заставил ее плакать!
