И при этих тяжких воспоминаниях слезы выступили на глазах князя Теряева.
Все ему вспомнилось.
Ох, Смоленск, Смоленск, горемычный город земли русской, в боях иссеченный боец! Много ли еще городов таких, как ты? Вся твой жизнь кровью записана на страницах истории. В тяжкое смутное время, стоя на рубеже меж Русью и Польшей, переходил ты из рук в руки всегда после кровавого боя, всегда обращенный в пепелище, залитый весь кровью. Недолго потом оставался ты в руках русских: взяли тебя снова поляки, несмотря на геройскую защиту Шеина. Вскорости тот же Шеин пришел за тобою и громил твои стены, морил голодом твоих защитников, проливая потоками кровь русскую и поляков. Царь Алексей отнял тебя и закрепил навеки за Русью.
Сто пятьдесят лет цвел ты, рос и украшался, пока не наступил страшный двенадцатый год, и снова ты был обращен в развалины и пепелища, и снова залился кровью…
И нет в черте твоей пяди земли, не напоенной кровью своих и врагов.
Слава тебе, железом и огнем крещенный Смоленск! Царь поднял голову и глухо спросил князя:
— Что же, не изменник Шеин, если он до самых стен дошел и остановился?
— Нет, — твердо ответил князь, — всегда он прямил царю своему, а тут замешкался, да и рознь вокруг, свара промеж начальников. Строптив был боярин и на Москве врагов имел много!
Царь кивнул головою.
— Нет ничего хуже розни! — тихо промолвил он и прибавил, набожно крестясь: — Упокой душу, Господи, раба твоего Михаила!
Князь следом за ним перекрестился.
А тем временем войско уже приближалось, наполняя воздух гулом словно отдаленной грозы.
На стенах Смоленска замелькали черные точки. В воздухе чувствовался бой. Коршуны и вороны стаей кружились над равниною.
К князю Трубецкому то и дело подъезжали начальники частей, и он отдавал им приказания, как размещаться.
— Сегодня совет соберем, — сказал царь, — и поведем осаду.
Все разъехались устраивать свое временное жилище.
Князю Теряеву Антон со своим отрядом уже разбил палатку.
Князь вошел, помолился на красный угол и тотчас лег на войлоки, настланные для постели. Через несколько минут в палатку вошел ясный как день, радостный Петр.
— Вот и повоюем! — сказал он весело. — А то все охота да охота!
Отец взглянул на него и тихо улыбнулся.
Вот таким же юношей он был, может быть, даже на этом самом месте. Так же рвался в бой, тем же пылом горела его душа. И где все это?
Яркой картиной встали перед ним воспоминания пережитого. Богатырь Эхе, Антон, Мирон, бедный Алеша, сложивший в бою свою бесталанную голову, и, наконец, загубленная Людмила.
Он тяжело перевел дыхание.
— Батюшка, — ласково промолвил Петр, опускаясь подле отца на колена, — чего закручинился?
— Так, сын, молодость вспомнил; бури пережитые.
— Скажи, батюшка, про свои битвы.
Князь тихо усмехнулся.
— Тебе все давно Эхе пересказал, — ответил он и прибавил. — Сходи, погляди, хорошо ли наши молодцы устроились.
Петр послушно встал, взял плеть в руки и вышел из палатки.
У входа поджидал его Кряж. Его усатое лицо сияло радостью.
— Чего ты такой радостный? — спросил его Петр.
— А как же иначе-то. Теперя, значит, беспременно в бою будем!
Петр кивнул ему головою.
— Где наши стали?
— А пойдем, государь, я доведу!
Они пошли по лагерю. Войска не успели еще установиться, и всюду кипела работа. Стрельцы устанавливались своим обычаем: ставили четвероугольником обоз: длинные телеги со съестным и боевым припасом, а в середине правильными рядами выстраивали свои палатки, землянки и шалаши из ветвей и сучьев. Стрелецкий голова Артамон Сергеевич сам ходил по лагерю и то бранился, то шутил, то подгонял ленивых, а тем временем в больших котлах уже варилось пшено для горячей похлебки.
— Князю Петру здравствовать! — весело сказал Матвеев, увидев Теряева.
Петр поклонился ему в пояс.
— Куда путь держишь?
— А вот посмотреть, как наши молодцы устроились.
— Добро, добро, — похвалил его Матвеев, — первое дело о малом человеке подумать, о холопе своем. Все мы холопы перед Господом Богом! — строго окончил он и прибавил: — Коли удосужишься, зайди, покалякаем!
— Спасибо на ласке! — ответил Петр и пошел дальше.
Гусары и драгуны уставили длинные коновязи и чистили своих коней.
Другие устанавливали палатки, варили пищу, а иные, лежа на земле, беспечно играли в зернь.
— Сюда, государь, вот мы! — сказал Кряж.
Они завернули на пригорок и очутились в небольшой ложбинке. На сочном лугу журчал светлый родничок. Большим полукругом были поставлены кони, и уже стоял десяток деревянных просторных шалашей.
Посредине луга в вырытой яме горел яркий костер, над ним качался медный котел, а вкруг него сидели холопы-ратники. Они были одеты все по одному образцу: в толстых кожаных латах, в железных налобниках и высоких сапогах из сыромятной кожи. У каждого висел короткий меч, за поясом торчал нож и висел у кого топор, у кого кистень или шестопер, да, кроме того, при коне стояла пика. Один из трех имел, сверх всего, пищаль с козлами для прицела.
— Хлеб да соль! — сказал князь, входя в круг.
Холопы тотчас повскакали со своих мест.
— Здравствовать тебе, государь! — гаркнули они.
— Сидите, хлебайте! — остановил их ласково Петр и сел на поданное ему высокое седло.
Холопы снова сели к котлу. Петр знал многих в лицо по своим играм и забавам.
— Что, Кузьма, рад? — спросил он высокого сухого парня с рыжими усами и бородой клином.
— И очень! — ответил Кузьма. — Дома теперь что? Ни охоты, ни другого какого занятия, а тут ляха бить будем!
— Будем! — усмехнулся Кряж. — Я себе зарок дал на десять душ.
— Нешто у них душа, — отозвался старый холоп, — они все схизматики [12].
Радостное оживление царило во всем лагере. Всякий понимал, что теперь дошли до цели и начнется настоящее дело.
— Сегодня совет, — говорили дворянские и боярские дети, — завтра, может, и бой!
— Не, — отвечали осведомленные, — казаков ждать будем.
— А чего их ждать?
Такой же разговор поднялся и на совете в ставке князя Трубецкого, куда пришел и царь. Князь стоял за то, чтобы ждать прихода казаков, но тому сильнее всех воспротивился Щетинин.
— Что нам, — говорил он, — Шеина повторять, что ли! Ждать, ждать! А чего ждать, коли нас силища такая. Окопаемся, наставим пушки, дня два постреляем, а там и с Богом! На стены!
И его мнение одержало верх. Царю понравилась его смелость. На совете решено было с утра начать возводить окопы и устанавливать орудия, чтобы бомбардировать город.
Через три дня были установлены пушки и насыпаны крутые валы. Царь осмотрел все снаряжения, причем князь Щетинин давал ему объяснения. Длинные, неуклюжие пушки того времени требовали за собою много хлопот. Десятки пушкарей стояли возле каждой, под началом главного пушкаря.
— Благослови, государь! — сказал после осмотра боярин Долматов, низко кланяясь царю.
— Что же! Начнем, боярин! — весело ответил государь. — С которой?
— С этой! — ответил боярин. — Самая громадная у нас!
И они подошли к огромной пушке длиною в добрые две сажени.
Пушкари тотчас захлопотали подле нее. В узких мешках они засовывали в жерло ее зелье (порох) и загоняли его туда банниками, потом заложили сверху паклею и закатили ядра. Затем из совка насыпали зелья в затравку так, что оно горкою возвышалось на пушке.
— Куда ж палить будешь? — спросил царь у пушкаря.
Тот стал на колени.
— У меня, государь батюшка, на башню наведено!
— Ну-ну!
Пушкарь зажег фитиль на длинной палке и стал сбоку к пушке, вытянув руку.
Вспыхнул огонь, все окуталось дымом, и раздался оглушительный гром выстрела.
— Сторонись! — закричал пушкарь, в то время как огромная пушка, вследствие отдачи, откатилась назад.
— Недолет! — сказал боярин.
— Стой, я сам направлю! — сказал царь и, сойдя с коня, подошел к пушке, которую с криком пушкари волокли на место.
Со стен Смоленска показалось белое облачко и сверкнул огонь.
— Заговорили! — пробормотал пушкарь, и канонада началась.
С той и другой стороны гремели выстрелы и летели ядра.
Князь Щетинин и бояре так направляли свои выстрелы, что они все били в одно место, в высокую башню, что стояла над главными воротами, и в самые ворота. Поляки старались сбить наши орудия.
В Смоленске не ожидали так скоро приближения русских, а впрочем, все равно помощи для него быть не могло. На юге казаки, а в самой Польше шведы отвлекали все главные силы.
Воевода пан Мышицкий решился до времени только отбиваться, думая, что, может, русские и минуют его, а то и подоспеет кто из своих, и вяло отстреливался со своих стен.
