себя все мешающее раздумьям, хотя бы и небесные видения, что иной раз прозревались им и смущали. Что-то странное отмечалось в них, смута какая-то, точно бы она, эта смута, чужеродная Небу, привнесена была от земли, от его племени, а может, и от него самого, создавшего в дельте Великий реки иудейское царство и стремящегося к тому, чтобы воссияло оно в невиданном доселе блеске и воспринималось бы даже слабейшим из людей как земля обетованная, но вдруг подобно ослу, не совладавшему с хозяйской ношей, споткнувшегося на ровном месте, а потом упавшего на колени. О, как же это неприятно — чувствовать, как вянет на сердце уверенность. А ведь она в прежние леты никогда не покидала его. Он догадывался, отчего это происходит: княгиня Ольга по сей день выказывает непокорство, не желает мириться с тем, что Русь подпала под власть сынов Яхве, хотя внешне, как сказывают доброхоты, мало что меняется в ее лице при встрече со сборщиками дани для каганата, поднявшими шатер в центре стольного града у речки Киянки в Пасынчей Беседе. Говорили доброхоты, что на прошлой седмице приезжала она туда с немалой сторожей и встречалась с иудейской старшиной, и не было в ее словах уважения к ней, облаченной властью. Смеялась дерзко, когда старшина спрашивала, отчего так скудна дань от великокняжьего Двора, иль ослабло полюдье и не прокормишься чрез него?.. Смеялась, отвечала уклончиво:
— Велико число земель росских, не каждую объедешь с полюдьем. Когда б на то была воля мэлэха, то и поехал бы сам. Может, чего и поклали бы в его торока?
Потому и говорила так Ольга, что знала: агаряне сильны в конном строю, а в лодьи их не посадишь, тут же и теряются, не умея совладать с веслом. А посуху далеко ли уйдешь?.. Знал про это и Песах, попытавшийся однажды пробиться с войском к Невогороду: чуть только и дотянули до северской земли, там и остановились в какой-то крепостце, а когда поели все припасы, что удалось добыть в ближних селищах, отступили, не солоно хлебавши.
Песах сидел в саду близ своего Дворца, высоко взнявшегося над Итилем, и мысли его были безрадостны. Странно это. Никогда прежде с ним не случалось ничего такого, он даже не очень огорчился, когда девять весен назад управительница Руси ездила в Царьград. Он не увидел в ее поездке опасности для себя, полагая, что не сговориться ей с кесарем, властен и крут, во злате купаясь, неба не видит, угасло оно для него, венценосного, еще в те поры, когда он, Песах, огнем и мечом прошел всю Таврику, разрушая златоглавые церквы и сжигая жилища ромеев, изгоняя самый дух их. Песах остро ненавидел Ромейское царство, откуда во времена Романа бежало великое множество иудеев, не пожелавших поменять свою веру. Сказано про те черные дни в священных Письменах: «И шла впереди иудеев смерть, и падали слабые, но сильные укреплялись в духе. Тогда и открылась им Великая река, и в дельте ее, изрезанной семьюдесятью протоками, на островах укрепились гонимые, и были довольны». Здешний люд оказался податлив на ласковое слово, поверил гонимым, и стали те жить в соседстве с тем людом, ибо сказано было старейшиной иудеев: «Не мечом, но разумом вознесемся высоко». И было так: рожденное в тайне, в тайне и пребывало, постигаемое лишь избранными. И пошел каган Хазарии со свитой на пустынную гору в сопровождении хаберов и отыскал там глубокую пещеру и сделал себе обрезание, а потом отпраздновал субботу. И сказала в те поры дочь знатного иудея Серах, обращаясь к владыке ближних и дальних земель Хазарии:
— Ты познал истинного Бога, которому поклоняюсь и я, и отнене никто не помешает нам возлюбить друг друга и обрести земное блаженство.
И долгое время про это мало кому было ведомо. Не знал про это даже вездесущий Лев третий Исавр, император ромеев, почему повелел сыну своему Константину взять в жены дочь хазарского кагана, красавицу вольных степей Чечек. И было исполнено по слову наместника Божьего на земле, и тысячи торжествующих стрел рассекли холодное небесное тело. Но уже в те поры заметили прозорливые, имеющие глаз острый и сильный: после того, как пролетели стрелы, в небе, допрежь чистом и ясном, как светлоструйное горлышко горного ручья близ Итиля, где весталкой стояла часовенка с иконой Божьей Матери, в свое время подаренной кагану патриархом Фотием, вдруг потемнело, а чуть погодя ближнее пространство сделалось кроваво-красным, точно бы испило от людского страдания. И сказал в те поры забредший в хазарское оселье старый волк человечьим голосом:
— Не к свету, но к глухому мраку влечет эту землю рок. И не стать никому противу него, всемогущего. Погребутся под черной волной живущие ныне: отступивший от веры прадедов влеком к смерти…
И сделалось с той поры угнетенно духом в жилище хазарина, и уж не радовался он свету Божьему, вдруг протолкнувшемуся в его жилище сквозь тусклое слюдяное оконце, словно бы и в нем отмечалось что-то тягостное, придавившее в душе. С летами так и произошло: вдруг открылось, что на отчине он никому не надобен, ибо чужого корня, и все на отчине теперь чужое ему, и заламывал себе руки, не умея понять, отчего так случилось, что и на родной земле, потом и кровью его политой, никто не рад ему, и вера его в святость небесной благодати, коль скоро она не от Яхве, есть вера раба, а не свободного человека. Ему так сказывали властители его, и насмехались над ним, и гнали из города… И шел он в глухие рамени и затаивался там, а нередко брал в руки отцовскую саблю. Но силен Бог иудейский, нипочем ему малые числом хазарские ватаги, легко отбивался от них. Скоро уж и в раменях стало несокрытно от него, тогда-то и потянулся хазарский люд в северские земли и оседал там, принимаемый россами. И по сей день бегут в те земли гонимые и унижаемые. И хотел бы Песах перекрыть людской поток: иль дело, когда бегут сильные и умелые рабы, не пострадает ли от этого царство иудейское?.. — да не в его теперь это власти. Князья росские, и самые малые, противятся его повелению, а в иные разы и насмехаются над ним, и уж не выкажут почтения и беку. Про то не однажды сказывал Песаху везирь Ахмад. Не далее как вчера этот воин Пророка приходил во Дворец и жаловался на россов, которые утратили страх перед ним и смотрят дерзко, а князья не пускают в свои
