Струны памяти - Ким Николаевич Балков

1

Поселок лежит в долине, оцепленный со всех сторон скалами, на вершинах которых и в летнюю пору не стаивает снег. Бывает, жара в долине страшная, некуда от нее деться, а как вскинешь голову да глянешь вверх и — загрустишь, запечалишься… Потому и бытует в этих местах частушка:

Поселок издревле носит имя — Ехэ-Горхон. Слова эти бурятские. В переводе они означают — Большой ручей.

В поселке семь домов-пятистенников. Стоят они друг от друга на приличном отдалении, будто не желают иметь между собой ничего общего. Заплотами бревенчатыми дома отгорожены. Живут в них люди серьезные, немногословные. Лесорубы.

Напротив этих домов, по другую сторону улицы, тянутся бараки. Ютятся в них вербованные, народишко веселый, к здешнему краю непривязанный, поэтому и не прочь при случае кинуть в лицо начальству: «А ты меня не пугай, не пугай, не то я как… Только… и видели…» Есть в бараках и местные. Помыкавшись по чужим весям, они вернулись обратно, истосковавшись по родной земле. Но свои их не принимают, потеряв к ним уважение, да еще и подсмеиваются: «Какой же ты Колонков? Обличьем только счерна. А во всем остальном — бегун-трава, ни кола — ни двора…»

В Ехэ-Горхоне свой магазин смешанный. Тут тебе и сапоги, и валенки, зачастую небольшого размера и оттого неходовые, и мыло, и масло, и прочие промышленные и продовольственные товары. В продавцах ходит крупная безмужняя женщина. В будние дни ее зовут тетей Нюрой, в праздничные — Нюрочкой, а за два дня до получки — Нюркой. Никто не знает ее фамилии. Никто, кроме Ераса Колонкова, у которого тетя Нюра бывает каждую субботу — моет в доме Колонкова полы, стирает… Много ль нужно одинокому в годах мужчине? Да, Ерас Колонков знает настоящую фамилию своей помощницы. И она ему нравится, фамилия. Часто, придя из лесу и растирая онемевшие от усталости ноги, он подолгу глядит на дверь, недоумевая, почему сегодня нет тети Нюры, и смущенно бормочет под нос: «Куда она запропастилась, Турянчикова? Отчего так? Или забыла — нынче же суббота. А я, дурак, вылез из лесу».

В Ехэ-Горхоне и своя школа, одноэтажная, с умными глазинами-окнами, подведенными сверху, где полагается быть наличникам, синеватой краской. Уже второй год учительствует в школе Зиночка Колонкова, строгая, необычной серьезности девушка: профессия обязывает.

Есть еще в поселке конторка, лесопунктовская. В конторке три комнаты. В первой стоит двухтумбовый письменный стол и старый кожаный диван. Она служит кабинетом начальнику лесопункта Мартемьяну Колонкову. Вторая, поменьше, отдана под бухгалтерию. Здесь четыре стола, четыре стула и в служебное время — четыре человека. В тесноте, да не в обиде. И третья — самая маленькая, С утра комната напоминает сборный пункт в райвоенкомате. Стоят лесорубы, прижавшись друг к другу, дожидаются, когда подадут дежурку, ведут разговоры. А потом, когда лесорубы уезжают, тут все стихает.

2

Дождило, и Мартемьян Колонков ругался.

— Машины стоят — р-раз, — гортанно говорил он, развалясь на диване в собственном кабинете. — Отчего вывозки — хрен с маслом. Трактора не вышли из тепляков — д-два… Бумага пришла от главного, чтоб ее черти побрали, — тр-ри…

В кабинете, кроме Мартемьяна Колонкова, ни души. Можно говорить, о чем вздумается. Стены плотные, дверь дерматином обита. По правую руку от двери стоит кожаный диван. Стоит он здесь недавно, недели две всего. Приметил как-то Мартемьян Колонков в кабинете у главного инженера леспромхоза кожаный диван. Загорелось и у себя иметь такой нее, вот и велел притащить из дому.

— Они что, сдурели? — сказал Мартемьян Колонков и поднес к глазам листок бумаги. Прочитал:

— «Приказываю довести объем лесозаготовок по лесопункту до ста тридцати тысяч кубометров деловой древесины. С этой целью вам необходимо отыскать новые лесосечные деляны в урочище вблизи Байкала. О проведенной работе доложить. Главный инженер В. Веленков. 18/VIII-69 г.».

Прочитал Мартемьян Колонков писульку главного и расстроился. «Им-то что? Им черкнуть, и все. А у меня голова трещит — урочище-то за Ерасовским разметьем облепиховым. Если брать, то лесовозная дорога прямиком через него пойдет. Больше пути нету — гольцы…»

Подошел к окну. Зацепил взглядом барачные построи. Пробормотал: «Сколько лет уже, а стоят шельмушки». Всплыло в памяти давнее. Приехал с фронта. Не один, вместе с Ерасом Колонковым. Рядом воевали, зоревали в одном окопе, укрывшись прохудившимися шинелями. Все поровну: и беда, и радость… Приехал, а дома жена в постели, при смерти. От голодухи опала. Не узнает. Хоть плачь. И — плакал… Заклинал врачей: помогите! Да где там, поздно. Умерла… Остался с дочкой. Один-одинешенек. А сердце горячее. Бабы вороньем кружили вокруг, слышал, и не раз, перешептывались:

— И-ох, молодой еще, и горяченький. Стать есть, и все прочее. Кому-то достанется?

— А вот и никому, — отвечал бывало. — Не приведу дочурке мачеху.

Еще больше сдружился с Ерасом. Тот холост. Ему ничего — привычен… Вечерами просиживали за бутылкой, толковали о том, о сем. Говорили о себе жалеючи. Иногда ночи напролет, до первых петухов. Вспоминали фронтовых дружков-приятелей. Загадывали: «Где-то они?..»

— Эхма, — вздохнул Мартемьян Колонков. — Жизнь — копейка. — Отошел от окна, сорвал со стола телефонную трубку. — Ал-ло, ал-ло! — закричал. — Сима, дай Сидора Гремина. Кого? Сидора, говорю, Гремина, говорю. Живо! — А когда услышал в трубке сдержанный голос технорука, сказал ласково: — Сидор, ты? Ну, слава те… Сидор, беги сюда. Разговор есть. Вот тебе три моих минуты. Чтоб одна нога там, другая… Все. Беги, Сидор. — Бросил трубку. Прищурился.

Мартемьян Колонков среднего роста, в груди не тощ. Носит стриженую бородку, ни рыжую, ни черную, отчего тайно мучается и обычно, с завистью поглядывая на бороду Ераса Колонкова, черную с проседью, вздыхает: «И почему у меня?.. Я ли не из карымов? Ведь и он Колонков, и я… А Колонковы, они все одного роду-племени…»

Но вздохи вздохами, а толку-то что с того, и Мартемьян Колонков с утра до вечера носится по делянам: хозяйство-то большое, везде догляд требуется. Сегодня на лесосеках ни души, дождь не дает работать. Лесорубы в избы попрятались. И ему бы — тоже… почиститься, привести себя в порядок, в баньке попариться. А он сидит в конторке, ни на минуту о должности своей не забудет.

Неслышно открылась дверь, и в кабинет торопливо вошел Сидор Гремин. Гремин