с ключами от крепости. А кампания 1805 года… Ему никогда не забыть Амштеттен, Аустерлиц, Вишау, сражение с конницей Мюрата… орден Георгия 3-й степени… «Смелый кавалерийский начальник, обладает незаурядной личной храбростью» – это мнение не его о себе, это мнение его сослуживцев о нём. «Личной храбростью…» Мало личной храбрости! Теперь над ним нет ни Багратиона, ни Милорадовича, ни Барклая-де-Толли, ушедших с основным войском далеко на восток. Он, Витгенштейн, как командующий, теперь один, и ему нужна храбрость другого рода – храбрость в принятии решений, от которых зависит судьба корпуса и, следовательно, судьба столицы России. Сумеет ли он?
На столе среди планов и карт лежало предписание, посланное Барклаем-де-Толли фельдъегерской почтой. Пётр Христианович взял его в руки, перечитал:
«Ваше сиятельство остаётесь теперь отделёнными с вверенным вам корпусом, и Всемилостивейший наш Государь с полною доверенностью препоручает вам защиту того края, в коем вы действовать будете, и с предоставлением вам полной власти поступать во всех случаях по собственному усмотрению. Базис, на коем основываются ваши операции, есть Себеж, Псков и Новгород».
«С предоставлением вам полной власти…» Получается, он командует не просто армейским корпусом, а отдельной самостоятельной армией, и вся ответственность на нём!
А возможности противника? Удино силён, храбр и численностью корпус его больше. Но Удино привык воевать под чьим-либо командованием. В этом слабость французского маршала, как, впрочем, и его, Витгенштейна. Чья возьмёт? Того, кто ударит первым! Но как узнать, какие планы строит Удино? Долго ли будет он отсиживаться в Полоцке?
Витгенштейн вспомнил свою недавнюю встречу с Барклаем-де-Толли и знакомство с полковником Закревским. Прощаясь, Барклай сказал: «Вам будет представлен офицер, который возглавит разведывательную и контрразведывательную службы в вашем корпусе. Оказывайте ему всяческое содействие». Как он, командующий, мог забыть про этого офицера!
Витгенштейн позвонил колокольчиком. В избу, нагнув голову под низким дверным косяком, вошёл дежурный офицер.
– Полковника Мещерина ко мне!
* * *
Этого человека в 1-м пехотном корпусе никто не знал, за исключением самого командующего и начальника штаба. Он появился лишь несколько дней назад – сразу после возвращения Витгенштейна из Дрисского лагеря. Знали лишь его должность – офицер по особым поручениям при штабе. Вот только что это за поручения… можно было гадать и предполагать.
А занимался полковник граф Василий Андреевич Мещерин вопросами разведки и был поставлен на эту должность не кем-нибудь, а начальником Особенной канцелярии Закревским с согласия Барклая-де-Толли. Закревский и Мещерин были не только сослуживцами по Особенной канцелярии, но и давними друзьями. Оба учились в Гродненском кадетском корпусе, в Шведскую войну служили в одном полку. Может быть, потому Мещерин, начавший службу в военной разведке при Воейкове, тщательно готовил для работы в Европе ещё одного участника Шведской войны – капитана Ярцева, к которому питал доверие и личную симпатию. И вот два дня назад Ярцев в сопровождении трёх казаков с грузом листовок появился в штабе 1-го пехотного корпуса.
Встреча была тёплой – 2 года они не виделись, но разговор долгим не планировался. Мещерин поблагодарил своего агента за ценные донесения, которые тот отправлял в письмах на фиктивные адреса жителей Петербурга, задал несколько вопросов о настроениях в столице и перешёл к делу. Мещерин чувствовал, капитан Ярцев – артиллерист по военной специальности – рвётся в бой, к своим пушкам. И было непросто убедить Ярцева, что там, у французов, он нужнее.
Два дня ушли на подготовку и обдумывание всех тонкостей операции по переброске в тыл врага. Судьба им благоволила. Совсем недавно к биваку одного из полков вышел измождённый капитан французской армии. Он, по его словам, реквизируя в деревнях продовольствие, отбился от своих – итальянцев из корпуса Богарне. Долго петлял по лесу, где его едва не убили какие-то люди, похожие на крестьян, вооружённые кольями, вилами и дубинами. Поэтому он был неимоверно счастлив, попав в плен, где считал себя в полной безопасности. Так он и будет оставаться в русском плену до конца войны, зато другой, уже русский итальянец, взявший его фамилию – Донадони, в сопровождении трёх казаков и проводника направится в обход главной дороги в сторону французов.
…Полковник Мещерин сидел под ветвистым деревом на небольшой, наспех сколоченной лавке и делал записи на бумажном листе карандашом. Услышав за спиной шаги, он обернулся:
– Господин полковник, его сиятельство ждёт вас. – Перед ним стоял дежурный офицер.
Витгенштейн первым вышел навстречу Мещерину и подал руку:
– Прошу, граф, садитесь.
Они разговаривали примерно полчаса. Мещерин во всех тонкостях доложил командующему план задуманного. Тот слушал внимательно, лишь в конце доклада стал задавать вопросы:
– Скажите честно, вы верите в то, что капитан Ярцев что-то узнает, что не будет разоблачён?
– Надеюсь. Ему это не в первой. Агентурная разведка – его стезя.
– Агентурная? А ещё какие бывают?
– Ещё есть тактическая, которую ведут казаки Кульнева.
– И какая лучше?
– Простите, ваше сиятельство, но так вопрос ставить нельзя. Нам нужны и та, и другая, но за агентурной разведкой будущее.
* * *
Отпустив проводника, офицер и трое казаков в крестьянской одежде – полукафтан с поясом, шапка, широкие штаны, заправленные в сапоги, – на которую они сменили форму лейб-гвардии казачьего полка, сидели у небольшого костерка и что-то варили. Дело происходило ясным июльским днём, и дымок из-за высоких деревьев был почти не приметен. А вот те, что сидели у костра, разложенного на вершине холма, местность хорошо просматривали. Особенно дорогу, которая виднелась сначала издали, версты за полторы, а потом отдельными отрезками появлялась из-за леса.
Наблюдали за дорогой по очереди. Сейчас это делал Михалыч – рослый казак-урядник в лихо надвинутой папахе. Приглядевшись, поводив зрительной трубой, он разочарованно вздохнул и обратился к офицеру:
– Никого, ваше благородие.
– Отставить! – сердито произнёс Ярцев – Сколько раз повторять…
– Виноват, – поправился казак. – Никого не видать, Пал Петрович.
– То-то же, не забывай, – тот, которого звали Павлом Петровичем, поднялся и взял зрительную трубу из рук Михалыча. – Дай-ка, я гляну.
Дорога по-прежнему была пустынна. Даже крестьянские подводы не показывались: шла война, и уж лучше сидеть в родной деревне. Так прошло около часа. Наконец один из
