обвел приехавших.
– Это еще не все, – сказал Сухотин. – Кровь протекла на ковер…
Салон машины украшал роскошный персидский ковер пурпурного цвета, постеленный под ноги, с жестким ворсом, с тонким затейливым орнаментом, этот ковер был безнадежно испорчен – на нем чернели крупные кровяные пятна.
– Нечистая сила есть нечистая сила, – сказал Пуришкевич, – гадит, даже когда отправляется в нети…
Из дворца вышел высокий сутулый человек – камердинер великого князя. Дмитрий Павлович, указав пальцем на распутинский бот, потом на ковер, распорядился:
– Это сжечь! Чтобы следов не осталось. Камердинер молча поклонился.
– Ковер вытащить из машины сумеете? Он в нескольких местах прикреплен металлическими пластинами.
Камердинер кивнул и вновь молча поклонился – этот человек словно бы был лишен речи. Прислуга у великого князя была вышколена донельзя, своего хозяина понимала с полуслова, она вообще научилась не задавать никаких вопросов.
Проницательный Пуришкевич засек некоторые мелочи, которые позволили ему сделать вывод, что прислуга князя была посвящена в заговор, о чем он не замедлил сделать запись в своем дневнике.
Паника началась примерно в десять часов утра семнадцатого декабря. Во дворец к Феликсу Юсупову явился полицмейстер Казанской части генерал Григорьев. Он недавно пошел на повышение и из полковников превратился в генерала, его подчиненный, городовой, этого пока не знал.
Юсупов еще спал. Набросив на себя халат, он прошел в кабинет, извинился перед генералом за непротокольный вид.
– Это вы меня извините, князь, за визит в столь ранний час, – сказал Григорьев. – У вас вчера вечером случайно не был в гостях Распутин?
– Нет, – качнул головой князь. – Он вообще ни разу у меня не был. А что… случилось что-нибудь?
– Да. Святой отец исчез. И исчезновение его связывают с выстрелами, прозвучавшими нынешней ночью в вашем дворе.
Юсупов удивленно поднял брови.
– К сожалению, генерал, у меня взбесилась собака… любимая, замечу, и… – Юсупов поднял два спаренных пальца, указательный и средний, прижатые друг к другу на манер ружейных стволов, дернул ими, как от выстрела. – Ее пришлось прикончить. Вы можете себе представить, генерал, сколько бы беды она наделала, если бы покусала людей?
– Собака? Это меняет дело. – Григорьев оживился. – Расскажите, пожалуйста, как все произошло?
– Вы что, не верите мне, генерал?
– Верю. Но только у одного из ваших гостей, депутата Государственной думы господина Пуришкевича, было объяснение с городовым, в котором он признался, что убита не собака, а Григорий Ефимович Распутин.
– Опять этот Распутин! – с досадою воскликнул Юсупов, лихорадочно соображая, как быть, что же сказать генералу. – Да, у меня действительно ночью были гости, в том числе и Пуришкевич, которого вы только что упомянули. – Был великий князь Дмитрий Павлович, еще кое-кто…
– Кто? – быстро спросил генерал, почувствовав, что Юсупов на этом намерен ограничить список гостей. – А, Феликс Феликсович?
– На этот вопрос я не могу ответить вам, генерал. Ей-богу! Дело само по себе пустяковое, но, как я вижу, оно может принять серьезный оборот. А мои друзья – люди женатые, семейные, они могут здорово пострадать. Так что, генерал, увольте! Пуришкевич же, объясняясь с городовым, действительно сказал, что убил Распутина. Сделал он это, во-первых, потому, что мы Распутиным звали собаку, а во-вторых, для него что Распутин, что собака – одно и то же. И он, замечу, в этом суждении не одинок.
Минут через пятнадцать Григорьев уехал, а Юсупов приказал привести одну из охотничьих собак, живших у него в пристройке, – длинноногую борзую, незаменимую на охоте, очень дорогую, – застрелить ее и уложить на то место, где лежал Распутин.
Собаку ему было жаль до слез, но делать было нечего: собственное спокойствие значило больше, чем любимая собака.
Едва Григорьев уехал, как позвонила Муня Головина, с которой Юсупов находился в самых добрых отношениях. Голос – высокий, натянутый, будто струна, со слезой.
– Что вы сделали с Григорием Ефимовичем?
– С Григорием Ефимовичем? С Распутиным, что ли? Что за странный вопрос? И вообще, что я мог с ним сделать? Ничего, естественно.
– Как? Разве он вчера не был у вас? – Голос Муни натянулся еще больше.
– Нет.
– А императрица и Аня Вырубова считают, что он был у вас ночью и вы убили его.
– Нет. Чего нет, того нет, – проговорил озадаченный Юсупов – упоминание имени императрицы подействовало на него, – повесил трубку.
«Неужели вся раскрутка происходит из-за этих двух дураков, из-за городового и Пуришкевича? Ах, какая непростительная штука – откровения с полицейскими! Тоже мне, нашел собеседника! Ну Пуришкевич!»
Он прошелся неспешным шагом по всей ночной истории, вспоминая детали, мелочи, то самое, почти неприметное, на что в горячке мог не обратить внимания, а раз это было так, то внимание надо было обязательно обратить сейчас. Ошибки, конечно, были допущены; и их полно, но они не такие крупные, чтобы немедленно кидаться на их исправление, да и что можно исправить, когда все осталось позади? «Может, кто-то из филеров притопал следом за нами прямо во дворец?» Откуда такая утечка информации? Только от городового?
Изнутри подкатила усталость, что-то холодное, вызывающее болезненные ощущения, в сердце лопнул колючий железный пузырек и словно бы сделал дырку. Юсупов охнул и поморщился от боли.
Он ошибся, посчитав, что никто из «гороховых пальто», опекавших Распутина, не видел, как «старец» уехал к нему во дворец. Дотошный агент по фамилии Тихомиров это засек и следом за Юсуповым переместился с Гороховой улицы на Мойку. То, что произошло в бывшем винном подвале, он не видел и не слышал, да и не мог видеть и слышать, но зато он оказался свидетелем всего происшедшего во дворе… Это после телефонного звонка агента Тихомирова всполошился дежурный офицер полицейского участка, расположенного за Мойкой, на той стороне набережной, и прислал во дворец Юсупова старого служаку-городового.
Узел затягивался. Вскоре во дворец к Юсупову прибыли очередные незваные гости: петроградский градоначальник генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник охранного отделения генерал Глобачев и директор Департамента полиции Васильев <cм. Комментарии, – Стр. 581. Васильев Алексей Тихонович…>.
К этой поре Феликс Юсупов постарался окончательно прибрать, вылизать дом, вымыть с мылом ковры, уничтожить все следы, оставшиеся после Распутина, тщательно счистить с каждой каменной плитки, с каждой деревяшки, со ступенек и материи всякое, даже самое малое, пятнышко, напоминающее кровь.
И сам Феликс Юсупов находился уже совсем в ином состоянии, чем два часа назад. Это был спокойный, с невозмутимо каменным лицом человек, которому совершенно неведомы такие вещи, как растрепанные нервы, внутренняя слабость, слезная сырость и маета, он довольно холодно встретил приехавших, поинтересовался ровным сухим голосом:
– Чем обязан, господа?
Генерал Балк деликатно покашлял в кулак.
– Государыня наша, Александра Федоровна, отдала приказание произвести в вашем доме обыск.
– Вот как! – Юсупов усмехнулся. – В связи с чем?
– Да все то же, Феликс Феликсович. – Балк с досадою махнул рукой. – В связи с исчезновением Распутина. Вы думаете, мне интересно приезжать к вам с таким делом?
– Думаю, что нет.
– К сожалению, Феликс Феликсович, у
