Ознакомительная версия.
Последними в двери протиснулись запыхавшиеся василики, митрополит, высшие чины ромейской империи. На их лицах отразился ужас: их принцесса, которую они должны были беречь ценой жизни, уже в руках варварского правителя!
Один с криком: «Княже!», «Базилевс!» – бросился через толпу. Остальные поспешили за ним. Хоть и нехотя, но давали дорогу: все-таки гости.
Губы Владимира и Анны слились воедино. Он держал ее на руках, не чувствуя веса, это было его тело, а она прижималась так крепко, что он в самом деле не чувствовал разницы между своим телом и ее.
Василик подбежал, упал на колени, ухватился дрожащими пальцами за сапог Владимира:
– О, великий базилевс Руси! Пощади! Но это – неправильно…
Воины зычно хохотали. Анна наконец оторвала губы от его, горячих и твердых, застыдилась и спрятала лицо на его груди, а Владимир сказал с легкой насмешкой:
– Почему? Вот при всем честном народе клянусь, что беру ее такой же непорочной… как и семь лет назад, когда служил в Царьграде!
Общий веселый рев был ему ответом, где потонули растерянные вскрики василиков. Анна только и услышала знакомые слова на ее языке:
– Ага, в Царьграде! При ее постели служил!
– Что бы то ни было, а платье невесты должно быть белым!
– Га-га-га!
– Удалой князь, удалой!!!
Владимир вернулся к трону, усадил счастливую Анну, что не желала размыкать рук вокруг его шеи. А сам вдруг встал на одно колено. Она спросила с испугом:
– Что с тобой?
– Не знаю, – ответил он счастливо, – но мне хочется встать перед тобой на колени.
– Почему? Зачем?
Голос его был недоумевающий:
– Если бы знал… Это что-то выше меня! Главнее. Наконец-то я получил все, к чему шел так долго. Я люблю тебя, Анна!
Она ответила тихо, но во внезапно наступившей после слов Владимира тишине ее услышали все:
– И я люблю тебя, мой герой… Я любила тебя все годы. И ждала…
Последние слова снова потонули в оглушительном реве. Среди раскрасневшихся счастливых лиц мелькали растерянные лица митрополита и василиков. Все шло не так, как было задумано. Но принцесса счастлива, видно по ее лицу. Настолько счастлива, что если правильно все повернуть, то на этом можно заработать даже больше, чем планировали.
Владимир, бережно обнимая ее за плечи, вывел на балкон. Небо было черным как сажа, звезды горели по-южному яркие, сочные. Пахло гарью, кое-где еще догорали дома. Крики почти утихли, лишь глухо стучали копыта.
Анна прошептала, словно все еще не верила:
– Подумать только… Ты сказал еще мальчишкой, что все равно меня возьмешь… Тебе было тогда десять лет, а мне – семь… И ты всю жизнь это помнил?
– Я к этому шел, – ответил он. – Я карабкался, обламывая ногти! Зачем мне было княжество? И великое княжение? Зачем мне становиться базилевсом, если бы это не дало тебя?
Она покачала головой, голос был потрясенным:
– Тебе было двадцать, когда ты появился второй раз… А мне семнадцать. Ты стал еще злее, в твоих глазах постоянно были злость и отчаяние. Ты сказал тогда: я все равно тебя возьму! Одну – или с Царьградом вместе.
Она засмеялась счастливо, прижалась к нему. Он засмеялся тоже:
– А кто сказал, что не возьму и Царьград?
Голос был веселым, но глаза оставались серьезными.
Часть войск разместилась прямо в городе. Не всем хватило домов, ночевали на теплой от пожарищ земле, укрывались звездным небом. Анна высвободилась из его рук, прислушалась:
– Поют!
– Победители, – ответил Владимир снисходительно. Он жадно вдыхал запах ее волос, трогал губами порозовевшие мочки ушей. – Ромеям рога посшибали!
Она покачала головой:
– Нет, это не о войне… Подойдем, послушаем? Я хочу проверить, насколько понимаю русскую речь.
– Не боишься?
Ее смех был счастливым.
– С тобой?
В зале стражи поднялись, хотели идти следом. Владимир покачал головой, но незаметно для Анны дал знак. Мол, следуйте в отдалении. Кто покажется на глаза – прибью.
Запах пожарищ стал сильнее, когда вышли на ступени. Под ногами захрустела зола. На той стороне площади в багровом свете видны были воины, слушали кощюнника. У костра собралось их не меньше четырех десятков, остальные слушали, лежа у своих костров. Чистый сильный голос разносился в ночной тиши далеко.
Владимир через головы разглядел, что кощюнник стар и слеп, но пальцы его уверенно бегают по струнам. Песня была красивая и печальная, слушали затаив дыхание. Он не вслушивался в песню, в душе гремела своя песня, спросил одного:
– О чем он?
– О нашем князе, – буркнул тот, не оборачиваясь.
Владимир насторожился, прислушался. Кощюнник пел о любви и верности, о силе духа, о великой боли и тревоге. Анна слушала зачарованно.
– О войне, что ли? – спросил Владимир снова.
Мужик недовольно дернул плечом, раздраженный, ходят тут всякие, мешают слушать.
– О войне и подвигах лизоблюды поют в княжьих хоромах, – ответил он грубо, но негромко. – А это о нашем мужицком князе! Который из земли вышел, силу непомерную от нее взял… Змея царьградского побил, царевну заморскую несказанной красы спас, с собой из-за тридевяти земель привез…
Владимир втянул голову в плечи. Анна сдавленно хихикнула, поняла, потянула его назад. Владимир на цыпочках попятился, страшась, что обозленный мужик обернется. Нет, слушает зачарованно. Да и песня хороша… Когда за серебро и злато, то складывают куда хуже.
Он пятился, прижимая Анну, но чувствовал, как уши вытягиваются на локоть, стараясь уловить слова о таком герое. Народ гордится, что он был холопом, как и они, страдал и недоедал, как и они! Будь он рожден на троне, так бы не любили. И брак с принцессой Анной сочли бы само собой разумеющимся. О нем поют не потому, что ему много дали, а что сам всего добился.
Анна вскинула сияющее лицо. В огромных глазах блистали и лучились звездочки. Пухлые губы казались темными, как спелые вишни.
– О, Вольдемар…
Он поцеловал ее нежно и трепетно, она надолго замерла в его объятиях, шепнула:
– О тебе поют!
Он ответил хриплым голосом, скрывая неловкость:
– О базилевсах положено петь.
– Вольдемар, – возразила она горячим, как ветер пустыни, шепотом, – у нас о правителях поют только из-под палки! И за большие деньги. А чтобы пели вот так сами, для себя, для своего удовольствия и своей гордости… никогда! Ты уже не просто народный герой… ты сказочный герой!
Не зная, что возразить, он поцеловал ее долго и жадно, вскинул на руки и понес во дворец. Она положила головку ему на плечо. Владимир что-то вспомнил, засмеялся:
– Вепрь… помнишь старого начальника дворцовой стражи? Он как-то прижал нас с Олафом к стене. Допытывался, почему мы важнее, чем священная особа императора? Ведь убить правителя такой огромной империи – это изменить историю…
– И что вы ему ответили? – спросила Анна живо.
– Да так, отмычались. А теперь я смог бы ответить.
– Ну-ну!
– Мы в самом деле важнее. Олаф уже не этериот, верно? Войско поднимет его на щит как грозного конунга викингов. Я двинул огромное войско на южные рубежи… Это мы двое делаем историю! А какой император в Византии – есть ли разница? Все равно Царьград скоро станет моим городом. А мои воины будут мыть сапоги в Дарданеллах!
Проснулся поздно утром, чего с ним не случалось уже много лет. Анна еще спала, раскидавшись среди роскошных подушек. Черные как смоль длинные волосы разметались. Владимир наклонился, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить, бережно коснулся губами ее волос.
Нежный запах проник, казалось, прямо в сердце. Впервые за годы злая боль, что так прочно вгнездилась в сердце, что уже и не мыслил жизни без нее, не разъедала сердце. Он был снова цельным человеком. Та половинка, что жила в Царьграде, воссоединилась с его сердцем.
Замирая от страха, что она проснется, он нежно и благоговейно целовал ее волосы, украдкой следил за бесконечно милым лицом. Оно было столь совершенно, что просто вселяло в его сердце страх. Люди не могут быть настолько безупречны!
Вдруг он заметил, что ее длинные ресницы чуть подрагивают. Пухлые губы слегка изогнулись, и он понял, что она лишь притворяется спящей. Притворяясь, что целует, он бережно взял в губы розовую мочку уха, вдруг куснул.
Она вскрикнула и широко распахнула глаза:
– Зверь! Как ты меня напугал!
– Не прикидывайся! – предупредил он со счастливым смехом. – Иначе кара будет жестокая.
Она приподнялась на локте, осматриваясь, а Владимир с жадным удивлением смотрел на ее высокие полные груди, узкую ложбинку между ними, где блестели мелкие капельки пота. Кожа была безупречна, гладкая и шелковая на ощупь, чистая и нежная, как лепесток розы.
– Что ты смотришь? – возмутилась она. – Сколько можно? Ты ненасытен, как дикарь!
– Я и есть дикарь, – ответил он с насмешливой гордостью. – Слушай, а зачем ты привезла столько священников?
Ознакомительная версия.
