Из исследований деда и позднее от красной виконтессы Рома узнал высшие секреты магии крови, которые во всём мире были известны лишь нескольким чёрным сатанистам, представителям проклятых родов. Овладев этими секретами и применив их на практике, Рома почувствовал невероятный, фантастический прилив энергии. Он теперь вообще не уставал, сколько бы не работал, спал по 2–3 часа в сутки. Голова работала, как прекрасно отлаженный механизм, он обрёл способность к одновременному анализу огромного количества информации. Рома не сомневался, что идёт к мировому владычеству, не собираясь, впрочем, ограничиваться этой жалкой планетой. Он устранит больше уже не нужного Люцифера-неудачника и продолжит древнюю войну с Богом, в которой, в отличие от Люцифера, обязательно победит. Бога, конечно, не уничтожить и полностью не устранить, но он вытеснит его за территорию космоса и разделит сферы влияния в свою пользу.
Рома был не в состоянии почувствовать и понять, что с момента овладения высшими магическими секретами вместе с бешеной энергией и блестящими интеллектуальными возможностями он получил семена безумия. Он не замечал, как постепенно начинает терять адекватность, медленно, но неуклонно превращаясь из хладнокровного прагматика в безумного маньяка. Он всё чаще и чаще отдавал распоряжения, не находившиеся ни в какой связи с реальной действительностью. В нём уже заработал часовой механизм обратного отсчёта времени — каждая секунда приближала его к полному распаду личности и процесс этот должен был закончиться абсолютной деградацией. Этот процесс мог растянуться, впрочем, на целое десятилетие, а за это время такой нелюдь способен немало сделать. И делал, делал, делал. Успехи его были по-прежнему поразительны.
Он не отдавал себе отчёта в тех процессах, которые внутри него происходят, только почему-то всё чаще начало припоминаться не первое, а последнее четверостишие того самого стихотворения Гумилёва. В этих строках он не видел ни малейшего смысла, а они всё-таки неотступно звучали в сознании:
И, смеясь надо смой, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму.
Люцифер подарил мне шестого коня -
И отчаяние было названье ему.
* * *
Братья из «Пересвета» сняли для новых друзей просторную квартиру, где теперь часто собирались все вместе, во всяком случае, все, кто был свободен — подготовка к боевой операции шла полным ходом.
Как-то Серёга сказал Сиверцеву:
— Прочитал, Андрей, твои опусы — «Все дороги ведут в Орден». И мир во мне перевернулся. Удивительные судьбы с ошеломляющим исходом.
— Про меня у Андрея получилось слишком красиво, — вставил слово Зигфрид. — Конечно, это всё правда, Андрей ничего не исказил. Но я на самом деле не герой, обычный человек.
— А, может быть, Андрей понял тебя лучше, чем ты сам себя понимал, поэтому тебе и показалось слишком красиво? — вежливо предположил Серёга.
— Вполне возможно, — охотно согласился Зигфрид. — Я человек простой, некнижный, а Андрей… глубоко смотрит.
— Как бы мне хотелось, братья, хоть на денёк увидеть ваш «Секретум Темпли», — Серёга мечтательно улыбнулся. — Поговорить с отцом Августином, с сэром Эдвардом Лоуренсом. Они для меня теперь как ожившие герои артуровского эпоса, и даже более того. С Мерлином и Ланселотом я, наверное, не нашёл бы о чём говорить. Ерундой они занимались, а вы живёте с великим смыслом. Я всю жизнь хотел только одного — смысла. И Господь позволил нам с братьями возродить древнюю идею, которой сейчас, кажется, воздух пропитан, с воплощением только большая напряжёнка. Но Господь легко развеял тысячу причин, которые препятствовали воплощению нашей идеи. И всё-таки у меня никогда не было твёрдой уверенности в том, что мы избрали правильный путь.
— Но ведь ты сам говоришь — Господь благословил, — сказал Сиверцев.
— Я так считаю, но, если честно, я хочу так считать. При большом желании можно что угодно принять за Божию волю. Иное дело идёт как по маслу, не потому что Господь благословил, а совсем напротив — потому что бесы не мешают. Может быть, бесам это дело нравится, а Господь попускает по неизвестным причинам. Даже люди воистину богопросвящённые порою ошибались, пытаясь ответить на такие вопросы, а мы-то кто? И вот появляетесь вы. Вы — добрые христиане и отменные воины. Оказывается, наша идея никогда и не умирала, а если за 700 лет Господь не дал заглохнуть идее «воин-монах», значит, она реально жизненна, и тогда всё что мы делаем здесь и сейчас находится на очень твёрдом фундаменте. Нам уже не надо идти вперёд на ощупь, мы можем опираться на живые древние традиции.
— А ты думаешь, для нас менее значимо то, что в наше время посреди Москвы сам по себе возник Орден, подобный тамплиерскому?
— Сам по себе и чирей не вскочит, — заметил Серёга.
— Вот именно! Не случайно же появилось предприятие «Пересвет». Вы — реальное доказательство того, что Орден нужен в современном мире, что его рождает почва, а не выводят селекционеры, — сказал Андрей.
— Неужели ты в этом сомневался? — удивился Серёга.
— Посидел бы ты годик под землёй, тоже усомнился бы, что ты так уж нужен на её поверхности. Конечно, если бы я не отнёсся с доверием к тем людям, среди которых оказался, так я и не остался бы с ними. Но ведь всякое порою в голову лезет. Иногда мне начинало казаться, что мы — горстка международных авантюристов, забившихся в каменные щели африканской страны.
— «Авантюрист» — от французского слова «приключение». Ничего плохого.
— Да, наверное, ничего плохого. Вопрос только в том, нужны ли людям наши приключения? Но если сама почва рождает Орден, если Орден — реальное воплощение того, чем пронизан воздух, значит мы отнюдь не средневековый пережиток. И людям мы нужны, и Богу угодны, и есть кому традиции передать.
— А по России в Эфиопии не скучал?
— Все эти годы я старательно убеждал себя в том, что отнюдь не страдаю от ностальгии. Не помню, кто сказал: «Только идея может быть настоящей Родиной». К тому же подозреваю в себе южные, горские корни. Эфиопия — по мне. Я и сейчас не сомневаюсь в том, что религиозная идея выше национальной, а значит я сделал правильный выбор. Но вот вдохнул русский воздух и чуть не зарыдал. Не хватало мне Руси, смертельно не хватало.
— Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахли цветы, не светила луна, — процитировал Серёга.
— Вроде того, — согласился Сиверцев. — Горько всё же сознавать, что за верность идее приходится платить Родиной. А теперь, благодаря вам, Родина и Орден слились для меня воедино. Я бы, может быть, вообще у вас здесь остался. Ведь служение — тоже самое. Но это, как Орден решит. А тебе и другим вашим парням обязательно надо побывать в «Секретум темпли». Школа у нас блестящая и традиции богатейшие.
— Буду счастлив. А вот ещё о чём хотел спросить. Ты почему про нашего друга Милоша не написал?
— Да ну его. Ничего, говорит, нет интересного в моей истории, и вообще у меня, мол, нет никакой истории. Наверное что-то скрывает.
Милош тем временем лежал на кровати с закрытыми глазами.
— Милош, ленивец, проснись, — начал подтрунивать Сиверцев. — Про тебя говорим.
— А кто вам сказал, что я спал? — Милош открыл глаза, но не шевельнулся, продолжая, лёжа на спине, смотреть в потолок. — Мне было угодно внимательно слушать то, о чём говорят прекрасные русские братья. А что угодно братьям?
— Он ещё и подслушивал, — хохотнул Сиверцев. — Братьям угодно, чтобы ты рассказал о себя. Если меня не уважил, так уважь хотя бы нашего московского друга.
— Мне решительно нечего скрывать, но и рассказывать, действительно, нечего. Я вырос недалеко от Острожского монастыря. Это знаменитейший монастырь Черногории. Черногорцы очень ревностны к вере православной, и моя семья — не исключение. Мы всегда всей семьёй ходили на воскресные богослужения в дивный храм Острога. В православной Черногории есть традиция — после богослужения все прихожане собираются в трапезной, пьют чай, общаются. И вот однажды, когда мне исполнилось 25 лет, к нам на богослужение пришёл один загадочный русский гость. Священник, конечно, пригласил его после службы на трапезу. Русским у нас всегда очень рады, мы надеялись, что гость расскажет о России. Однако, наш любезный и обходительный гость сказал, что сам уже много лет не был в России и давно живёт в Африке, не сказав, впрочем, в какой стране. О себе гость сообщил только то, что он военный и православный и совершает паломничество к святыням Сербии и Черногории, так что просит нас побольше рассказать о местных святынях. Наши не мучили его вопросами и охотно выполнили его просьбу.
А меня поразило лицо этого человека. Оно было озарено верой мужественной и, пожалуй, даже воинственной, но при этом очень чистой и почти детской. В Черногории высоко чтут военные традиции православия. Все черногорцы — воины веры. Но в лице этого человека я увидел нечто такое, чего никогда не видел в лицах земляков. Это был рыцарь. Не поверите, но я сразу понял, что он — рыцарь. Я попросил гостя о том, чтобы поговорить с ним наедине. Он не отказал.
