был жив ещё несколько мгновений назад — это ничтожный срок даже для крохотного мотылька!.. Хамзат Хадиевич навалился плечом на край окопа, словно хотел толкнуть Землю, попятить её и вернуть обратно такое близкое время: неужели нельзя отчаянной силой своей любви проломить настоящее, как первый тонкий лёд, и окунуться в недавнее прошлое, как в воду под этим льдом?.. Но время было самой прочной материей на свете, и его слой толщиною даже с крыло бабочки был крепче крупповской брони.
Хамзат Хадиевич поднял Алёшку на руки и понёс в пулемётное гнездо, а там, присев, бережно положил под бруствер. Потом встал и внимательно осмотрел затон. Потом снова присел и взъерошил Алёшке волосы.
— Ванья вывэзэт твою сэстру, — успокоил он мальчишку. — Йя эму помогу, обэщаю тэбе, Альошэнка… Ты спы, мой ынжэнэр.
В душе у него была только немыслимая пронзительная печаль.
Он тяжело пошагал в окоп и принялся заправлять в «гочкис» новую ленту с патронами. Алёшка умер, но работа Хамзата Хадиевича ещё оставалась незавершённой. Нельзя подпустить врагов к орудию. Нельзя. Ведь там, на пароходе, Ванья очень надеется на своего друга.
«Святитель» и «Наследник» перегораживали горловину затона, и огонь яростными всполохами словно бы перебегал с одного судна на другое, хотя, конечно, горели оба. Казалось, что обречённые пароходы не хотят выпускать из ловушки своего ещё живого собрата: погибать — так вместе. Но буксиру Ивана Диодорыча нельзя было погибать. «Святитель» и «Наследник» — без команд, пустые, а на «Лёвшине» — люди. Они оставались на борту, потому что здесь был Иван Диодорыч, их капитан, а Иван Диодорыч оставался здесь, потому что в кубрике была Катя. Значит, надо драться за свою жизнь.
Иван Диодорыч рассчитал движение до вершка. Машина мерно работала на средней тяге; колёса вспахивали воду, покрытую дымящимися комьями нефти. «Святитель» и «Наследник» неудержимо приближались: огонь на палубах высвечивал их сквозь мглу, словно суда были логовами демонов.
— Таранить будешь, как «Русло» таранил? — заворожённо спросил Дудкин.
— Нет, — кратко ответил Иван Диодорыч. — Распихну.
Поворачивая штурвал, он нацеливал буксир в треугольный зазор между «Наследником» и «Святителем». Серёга Зеров сгонял матросов на корму.
— Стоп машина! — приказал Иван Диодорыч в переговорную трубу и перекинул рукоять телеграфа.
Машина умолкла, в тишине был слышен только треск пожара. «Лёвшино» с набега вошёл чуть наискосок между горящих судов, мрачно озарённый и справа, и слева. Крамбол торчал, будто копьё. Мёртвые пароходы смотрели пламенными глазами окон. Казалось, что какие-то злобные силы сейчас набросятся на «Лёвшино» с двух сторон, примутся терзать и пожирать, словно стая голодных волков, однако неведомый страх удерживал их на привязи.
Иван Диодорыч не хотел, чтобы его буксир сцепился со «Святителем», как «Наследник», потому и сбросил ход. «Лёвшино» по касательной увесисто ударил форштевнем «Святителю» в бок — точно в ступицу колеса, прикрытую «сиянием». Лопнул и отскочил крамбол, хруст каркаса пробежал по буксиру от носа до кормы. Влечением инерции морду «Лёвшина» потащило по борту «Святителя», сминая прогулочную галерею, будто картонную коробку. Но толчок, полученный от «Лёвшина», сдвинул «Святителя», и «Наследник» нехотя выломился из прорана, в котором застрял: два судна разделились.
— Полный ход! — тотчас скомандовал Иван Диодорыч.
Всё-таки у него был буксир — пароход, созданный как раз для того, чтобы сдвигать неподъёмный груз. Гребные колёса врылись в воду. «Лёвшино» попёр вперёд — в узкую щель, открывшуюся между «Наследником» и «Святителем»; левым обносом «Лёвшино» скрёб по «Наследнику», правым — по «Святителю». От сотрясения горящие пароходы окутались облаками искр, на буксир Ивана Диодорыча полетели угли и тлеющие обломки.
Иван Диодорыч застыл за штурвалом. Он надеялся, что колёсные рамы выдержат напор. «Лёвшино» продирался на волю, словно собака сквозь дыру в заборе. Иван Диодорыч сердцем ощущал, как его буксир дрожит всей своей громадой, сопротивляясь давлению, будто его пытаются скомкать и раздавить в исполинском кулаке. Вокруг рвалось и гнулось железо. Что-то скрежетало и трещало, пустотело лязгало, взвивался отвратительный ржавый визг, и Дудкин от ужаса зажал уши. Волнами накатывал огонь, пытаясь перехлестнуть через палубу, и дышало жаром. Но чем было страшнее, тем спокойнее становилось Ивану Диодорычу. Пробуждённая враждебная мощь означала их собственную силу, а Иван Диодорыч верил в себя, в свою команду и в свой пароход.
В тёмном кубрике по-прежнему было душно от нефтяного дыма. Катя, измученная болью, всё же услышала за бортом грохот, напоминающий грозу.
— Что это гремит, Стеша?.. — выдохнула она.
Катя хотела, чтобы её убило, и страдания закончились.
— Да ничего там такого! Диодорыч управится! — успокоила её Стешка. — Тужься, дева, тужься и терпи! Не вечна бабья мука!
И Катя снова закричала, уповая на облегчение.
На другой койке зашевелился раненый Федосьев. Пуля навылет пробила ему бедро; Федя Панафидин крепко замотал его ногу тряпками.
— Лежите, господин офицер, — мягко сказал Федя.
Он сидел рядом с Федосьевым, а образ Николы Якорника поставил перед собой на рундук. Нимб Якорника чуть мерцал в полумраке. Федосьев с трудом вспоминал, что случилось: пожар на буксире, дверь кубрика, нобелевец внизу, выстрел… А дальше?.. Что было потом?.. Почему так дико кричит женщина? Что за скрежет вокруг? Что за икона светит сквозь тьму? Может, это бред?..
— Где я? — спросил Федосьев.
— В чистилище, — просто ответил Федя.
— Кто кричит?
— Господь присудил Катерине Дмитревне от бремени разрешиться.
Федосьев попробовал сесть, но острая боль пронзила ногу до живота, и он, застонав, повалился обратно.
— Я пленный?
— Нет у нас пленных, — сказал Федя.
И «Лёвшино» тоже освобождался из неволи, будто рождался заново.
Ободрав колёсные кожухи, он всё же протиснулся между «Святителем» и «Наследником». Горящие пароходы оставались за кормой: пылая, они точно скалились от злобы. Глухой дым над водой расслаивался и распадался; сквозь мглу впереди расцветали праздничные краски загустевшего дня: васильковое небо, зелёный мыс, бело-полосатый парус фарватерного знака на створе и блещущие волны… Повеяло блаженной свежестью большой реки. Горячее солнце безмятежно клонилось к лесам на дальнем берегу, словно бы на земле царили мир и покой. Но мира и покоя на земле не было.
Из пулемётного гнезда Мамедов увидел буксир Ивана Диодорыча — и почувствовал освобождение. Молодэц, Ванья. Хотя бы у него получилось… Хамзат Хадиевич ласково погладил мёртвого Алёшку по голове:
— Болше нэ бойса за сэстру, Альошэнка.
Уже не прячась от пуль, Хамзат Хадиевич прошёл в окоп, поднял одну из винтовок, проверил магазин, примкнул обойму, сдвинул патроны, дослал затвор и повернул рукоять. Наверное, пяти патронов ему будет лишку — не успеет расстрелять. Ну ладно… Хамзат Хадиевич неуклюже полез из окопа.
