– Теперь уже поздно, – лениво и неприязненно отозвался Рузский, – я много раз говорил, что необходимо идти навстречу Государственной думе и давать те реформы, которых она требует. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большее значение… Им управлялась Россия… Потом появился сумасшедший Протопопов, ничтожный и неизвестный премьер князь Голицын… Все говорят о сепаратном мире…
Генералы стали ему возражать, говорить, что он сгущает краски и многое в его словах – бредни оппозиции. Подал голос и граф Фредерикс.
– Помилуйте, что вы говорите!.. – обидчиво сказал он. – Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал… Кроме того, вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела…
– О вас, граф, никто не говорит, – раздражённо отвечал Рузский с таким подтекстом, что ты, дескать, старая развалина, вовсе не в счёт, – вы в стороне стоите…
– Но что же теперь делать? – почти выкрикнул Воейков.
– Теперь надо сдаваться на милость победителя… – злобно окрысился на свитских генерал-адъютант, главнокомандующий Северным фронтом. Эта фраза ясно говорила о том, что Дума, бунтующий Петроград и высшее армейское командование сговорились против Государя. После разговора с Рузским ближайшее окружение царя поняло, что последняя надежда на командующего Северным фронтом – испаряется.
Николай пока не знал об этом, как и не догадывался о том, что Рузский состоит в одном заговоре с Алексеевым и Гурко против него.
Через несколько минут всех пригласили в вагон-столовую на обед. Он проходил быстро, говорили только о погоде да о скором приходе весны, когда развезёт дороги и не проедешь ни на санях, ни на телеге. Государь поднялся от стола первым, почти не притронувшись к еде, и просил всех не беспокоиться и не вставать. Это было на руку Рузскому, который ел медленно, копаясь в своей тарелке. Уходя в свой кабинет, Николай объявил главнокомандующему Северным фронтом, что ждёт его через час.
В том же зелёном кабинете встречает Государь Рузского. Оба бледны. В отличие от Николая генерал-адъютант не может скрыть своей взволнованности и беспокойства. Он начинает доклад с телеграммы, которую получил сегодня от Алексеева. Начальник Штаба Ставки, оказывается, ещё с утра знал, что Император обязательно приедет во Псков, в штаб-квартиру Северного фронта, и сообщал Рузскому для передачи Верховному Главнокомандующему, что Москву не удалось изолировать от революционных событий. Генерал Мрозовский, главнокомандующий Московским военным округом, докладывал в Ставку, что в первопрестольной столице стачка захватила почти все предприятия, рабочие вышли на улицы с красными флагами, а «воинские части перешли на сторону восставших».
Далее Алексеев писал, что в Кронштадте произошли революционные события, убит комендант порта адмирал Вирен… Испуганный «косоглазый друг» нагнетал панику, высказывая мнение о том, что беспорядки могут перекинуться на другие центры, нарушить железнодорожное сообщение, в том числе и воинское. Прекратится подвоз продовольствия, наступит голод. Всё это приведёт к обострению революции и выходу России из войны.
– «Пока не поздно, – зачитывал для убедительности текст телеграммы Рузский, – необходимо немедленно принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведёт Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдёт в руки крайних элементов, и Россия переживёт все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему составить Кабинет. В настоящую минуту это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно»…
– Что же, Михаил Васильевич забыл, как я ему говорил, уезжая из Могилёва, что назначу Родзянко Председателем Кабинета и дам ему право выбирать министров? – с недоумением спросил Государь Рузского. Пока генерал-адъютант читал, в лице Николая не дрогнула ни одна чёрточка. И слова его были сказаны тоже очень спокойным тоном. Но внутри он весь кипел.
«Как! «Косоглазый друг» не довольствуется тем, что выпихнул меня из Ставки, где я был среди моей армии, и теперь лезет в политику ещё нахальнее, способствуя «общественности» получить конституцию и независимое от меня правительство! Какой же я дурак, что не верил до конца всем докладам и письмам о заговоре, а надеялся успеть раньше их и принести России военную победу! Но чтобы генералы лезли в политику ради развала государства во время войны и отказывались от побед над неприятелем, лишь бы принести победу смутьянам и бунтовщикам?! Неслыханно!»
Видя каменное спокойствие царя, генерал тоже постарался взять себя в руки и стал говорить менее возбуждённо, только изредка взмахом руки подкрепляя высказанную мысль. Он сообщил о том, что помощник начальника Штаба Ставки генерал Клембовский за час до прихода поезда Государя по прямому проводу из Могилёва передал просьбу генерала Алексеева и великого князя Сергея Михайловича о том, чтобы принять срочные меры, изложенные в первой телеграмме наштаверха. Лицом, пользующимся доверием, они назвали Родзянку.
Государь ненадолго задумался, а потом ещё раз отметил:
– Я же сказал Алексееву, что дам ответственных министров и назначил Родзянку Председателем Кабинета министров… Он же должен был прибыть сюда на встречу со мной, чтобы обсудить всё это… А что касается конституции, то я не убеждён, что вся Россия захочет её принять… Юг, например, я знаю, будет против… А потом… конституция во время войны?! Ведь это нужно только нашему противнику!..
Постучался и вошёл адъютант Рузского. Он принёс новую телеграмму Алексеева. Начальник Штаба Ставки за много сотен вёрст от Пскова, видимо, чувствовал, что Главкосеву не хватит аргументов для убеждения Государя. Алексеев, ссылаясь на положение в Петрограде, которое менялось час от часу, старался тем обосновать необходимость полностью ответственного перед Думой министерства, без каких бы то ни было изъятий, что столица скоро не примет уже и называющего себя монархистом Родзянку, а требования пойдут дальше…
В той же телеграмме из Ставки передавался проект царского Манифеста о назначении Родзянки Председателем Совета министров и свободном выборе им полного состава Кабинета, ответственного перед Думой и Государственным советом. Алексеев умолял Императора подписать его. Этого же возбуждённо попросил и Рузский.
Николай, который ясно понимал с первых дней бунта необходимость действовать твёрдо и не поддаваться на уговоры и угрозы кучки мятежников, всё более сознавал невозможность опереться на высшее военное командование и министров правительства. Одни оказались предателями и заговорщиками, другие просто струсили или были заблаговременно раздавлены «общественностью», как Протопопов. Настойчивость генералов Алексеева и Рузского, слабость премьера князя Голицына, со страху подавшего в отставку, безволие и неорганизованность министра внутренних дел Протопопова, оказавшегося только позёром и болтуном, открывали ему постепенно такую мрачную картину заговора, использующего панический страх властей перед бунтом нескольких запасных батальонов, что он начинал думать о том, не сделать ли ему ещё шаг назад.
Он физически ощущал, как нарастало давление и со стороны Дома Романовых – великих князей Сергея Михайловича и близкого когда-то Сандро, родного брата Михаила и дяди Павла. Он ещё не знал, что великий князь Кирилл своим явлением в Думе с красным бантом сразу дважды изменил ему и России, а великий князь Николай Николаевич ведёт переговоры с посланцем заговорщика Колчака о своём триумфальном возвращении на Ставку в качестве Верховного Главнокомандующего…
Наперекор чёрным мыслям возникали в памяти солдаты и офицеры пехотного эшелона, пропускающие его поезд дружным «ура!», сцены уютной провинциальной жизни в Старой Руссе и других городах, по которым он колесил целых сорок часов.
«Здесь, во Пскове, не на кого опереться, чтобы разорвать путы, которыми они пытаются связать меня… И нет никаких сообщений, прошёл ли в Царское Село Николай Иудович со своими Георгиевскими кавалерами… Что там с Аликс и детьми?! Здесь, у Рузского, я словно в западне, отрезан от всей России и армии… Пожалуй, надо согласиться подписать алексеевский манифест, чтобы хоть на время приостановить всю эту игру…»
Император, не слушая, что продолжал бубнить ему чёрный генерал, взял лист телеграммы Алексеева с текстом проекта Манифеста и размашисто поставил свою подпись «Николай». Рузский с неожиданной ловкостью рук почти выхватил подписанную царём бумагу, затолкал её в свой чёрный коленкоровый портфель вместе с другими и проскрипел слова благодарности.
