А газеты тем временем запестрили шикарными некрологами. «Ушёл из жизни видный деятель Коммунистической партии» — эти слова встречались чаще всего. Но были и другие слова: «Демократическая общественность скорбит, он был выдающимся правозащитником». А про одного даже написали: «Русская культура осиротела, он был одним из самых ярких художников наших дней».
Про пожар в сатанинском храме газеты писали скупо: «Сгорело здание, где располагались офисы известного предпринимателя. Основная версия следствия — неисправность электропроводки».
Рому после скополамина не убили. Его вообще не хотели убивать, но решили пока подержать у себя, приковав наручниками к трубе в гараже. Один раз в сутки ему приносили еду. Он непрерывно повторял: «Крови! Крови! Крови!». Эту его просьбу никто выполнять не собирался. На пятый день его нашли мёртвым в луже собственной крови с прокушенными венами. Он хотел крови, и он её получил. Ведь каждый получает то, что хочет. Тело Ромы вывезли ночью на свалку, где его разорвали бездомные собаки.
Андрей как-то спросил Кирилла:
— Из здания во время пожара кто-нибудь спасся?
— Да, несколько человек выползли, слегка только обгорели. Некоторые выпрыгнули из окон второго этажа. Удивительно, но даже ноги не переломали.
— Их, наверное, можно оставить в покое?
— Да, конечно. Господь решил, что они должны жить. А кто мы такие, чтобы с Богом спорить?
— Всё так. Только сейчас вспомнил про секретаршу Ромы. Она была единственным человеком в здании, которого мы не убили, не покалечили и даже не оглушили. Пожалел, женщина всё-таки, к тому же очень красивая. Решил, что достаточно будет связать. Потом в горячке и не вспомнил про неё. А вышло так, что именно её я обрёк на верную смерть.
— Ты не приговаривал эту ведьму к сожжению. Таков был приговор Божий.
— Я тоже так думаю, — глухо и мрачно сказал Сиверцев.
— Забудь, Андрей.
— Ничего не забуду. Ни одну каплю пролитой мною крови не забуду. Буду жить и помнить. Жить надо с тем, что есть.
* * *
— Нашего командора мы должны похоронить на одном из лучших московских кладбищ. Он это заслужил, — сказал Шерхан. — Может быть, на Новодевичьем? Там монастырь рядом. Разрешения добьёмся. И Контора поможет. Он ведь у них служил. Русский разведчик, выполнявший особые задания за рубежом. Памятник достойный поставим.
Редко что-либо говоривший Зигфрид, на сей раз сказал, как отрезал:
— Командор Дмитрий Князев должен быть похоронен по тамплиерскому обычаю — без гроба, завёрнутым в белый плащ, лицом вниз. Такой ритуал нельзя проводить на городском кладбище. Там будет много… разных людей.
После гибели Князева, Зигфрид стал единственным рыцарем в команде, руководство автоматически перешло к нему, и сейчас он не выражал мнение, а отдавал распоряжение, но в тамплиерском братстве никто не был лишён права голоса, поэтому Милош сказал:
— Зигфрид прав. Но что делать? Не можем же мы просто зарыть тело командора в лесу.
— Есть вариант, — вставил слово Серёга. — Под деревенькой, где живёт Валидол, есть небольшое кладбище в лесочке. Там почти никого не хоронят. Уже всех похоронили. В деревне только три дома жилых остались. Посторонних не будет. А Валидол отпевание совершит.
— Принято. Похороны завтра, — отрезал Зигфрид.
Сиверцев, присутствовавший при разговоре с каменным лицом, не проронил ни слова.
* * *
На могиле командора установили простой деревянный крест. На перекладине сделали надпись: «Дмитрий Юрьевич Князев». И даты жизни. Больше ничего. Венков с табличками и ленточками здесь не было. И речей над могилою не читали. Отец Иоанн совершил отпевание. Братья молча молились. Никто так и не сказал ни слова. Можно было, конечно, и сказать несколько слов, но никто не решился. Все чувствовали, что любое слово тут прозвучит фальшиво.
Вчера вечером они нагрянули к Валидолу с покойником не только без приглашения, но и без уведомления — знали, что старик одобрит их. Старик только кивал, слушая братьев. Все встали утром в пятом часу, выбрали место на кладбище, выкопали могилу — всё без проблем, без заминок. После похорон никаких поминок не планировали. Было ещё утро — девятый час. Валидол пригласил всех к себе в дом, попить чайку с баранками.
— Вы, ребята, будьте спокойны, за могилкой я послежу, землицы потом подсыплю, когда осядет. Панихиды буду служить регулярно. Мне и самому, конечно, недолго осталось, но я этот дом завещаю братству вашему пересветовскому. Будет у вас своя загородная резиденция. И могилка вашего командора здесь. А меня вы рядом с ним похороните. Там как раз есть местечко. У меня родни — никого. Думал, и похоронить будет некому. А теперь я это дело вам поручаю.
— Считайте, что мы все теперь ваши сыновья, отец Иоанн, — сказал Ставров.
— Вот и славно. А теперь, чада мои, извольте ко мне по одному на исповедь. Остальные — на улицу.
Исповедать 9 человек отец Иоанн закончил только к ужину, обед они пропустили. Накрыв последнего епитрахилью, батюшка позвал всех в дом, на трапезу. Лица братьев после исповеди заметно просветлели, хотя они далеко ещё не пришли в норму. А вот отец Иоанн, обычно искрившийся тихой радостью, на сей раз был мрачнее тучи. Таким они ещё не видели своего батюшку. Лицо его посерело, казалось, он испытывает невыносимую боль, которую решил вытерпеть безропотно. Поскольку хозяин молчал, то и все ели молча. Прочитав после еды благодарственную молитву, батюшка, наконец, сказал:
— Вам всем надо остаться у меня минимум на неделю.
— Спасибо за предложение, батюшка, но у нас дела, — сказал Ставров.
— Нам тоже надо возвращаться. Задача выполнена, — сказал Зигфрид.
— Дело у вас сейчас одно — заготовить мне дрова на зиму, — упруго, «со властью» прошептал батюшка. — Будете таскать из леса на себе стволы сухих деревьев, потом пилить, потом колоть и складывать в сарай. И в доме тоже кое-что подправить надо. Так что не отпущу я вас пока. Вы что, не понимаете, чада мои неразумные, что вы все — на грани помешательства? Ещё не известно, кто победил в той схватке. Дьявол хохочет, глядя на вас, покалеченных и едва живых. До причастия вас ещё нельзя допускать. Через неделю посмотрю и скажу, можно ли вам причащаться. Каждый день будем все вместе молится. Буду молебны служить. Не рыпайтесь, если совсем не хотите души погубить.
На следующий день Ставров и Зигфрид долетели на джипе до райцентра. Зигфрид подал международную телеграмму-молнию. Ставров переговорил по телефону с Москвой. Братья остались у батюшки.
* * *
Тишина, здоровый труд на свежем воздухе и совместные молитвы делали своё дело — братья оживали, начинали понемногу улыбаться — не вымученно, а естественно. К ним постепенно возвращалась способность чувствовать радость жизни, чернота выветривалась из души, благодарственные молитвы Господу становились всё чище и прозрачнее. Хотя любой из них ощущал, что их душевные раны не скоро ещё заживут, а бесследно они не заживут никогда, до конца дней напоминая о себе приступами острой душевной боли. Случается в этой жизни мрак такой концентрации, что безнаказанно и без последствий к нему нельзя прикасаться, причём иные из последствий — увы, необратимы.
Батюшка время от времени приглашал к себе для беседы кого-либо из братьев, с каждым переговорив по несколько раз. Мудрый старик, прошедший через много кругов земного ада, знал, кому какое слово необходимо. Батюшка видел, что хуже всех дела обстоят у Сиверцева, и помочь ему труднее, чем остальным.
Лицо Андрея окаменело. Он замкнулся в себе и вообще не разговаривал. Его не донимали, не унижали утешениями, и батюшка долго его к себе не звал, но, наконец, пригласил.
— Андрюша, твоя скорбь — святая. Она — от Бога, эта скорбь, и она приближает тебя к Богу. Но ты сейчас на распутье. Сделаешь несколько неверных шагов, и та же самая скорбь начнёт удалять тебя от Бога, разрушать твою душу. А это знаешь, что такое? Это уподобление тем, с кем вы сражались. Вот что тебе грозит. И тогда что же получается — твой учитель погиб напрасно? Светлый человек достоин светлой скорби, а ты сейчас во мраке. Это предательство по отношению к нему.
— Хорошие слова. Но это слова. А вы знаете, кем он был для меня? Я вырос без отца и ничего про него не знаю. Мать не рассказывала, да я и не спрашивал. Мне нравилось самому создавать образ отца. Я всегда точно знал, каким должен быть настоящий отец. Таким, как Дмитрий. Он стал для меня отцом, хотя и старше-то был всего на 15 лет. Поэтому стал ещё и старшим братом. Но это не всё. Я всегда хотел иметь начальником человека, который выше меня — умнее, сильнее, опытнее, честнее. Чтобы он был нравственным образцом. Чтобы подчинение начальнику было естественным. Ведь это так радостно — подчинятся тому, кто лучше тебя. Но что-то не везло мне на таких начальников. А Дмитрий таким и стал. Только его, единственного человека за всю мою жизнь, я признавал в душе своим наставником и учителем. Но и это не всё. Обретение истины было связано для меня с потерей Родины. А Дмитрий — удивительно русский человек. Он стал для меня Родиной во плоти. Когда я был с ним — я был в России. Теперь вы понимаете, как много я разом потерял? Это и передать-то невозможно.
