Ознакомительная версия.
Мы с мамой сидели на лавке возле окна и чистили отваренные картофелины. Кто-то прошел по тропе снаружи, под окном.
В ту пору по деревням бродило много нищих. Не глядя и не отрываясь от работы, мама сказала:
– Еще один попрошайка, дай ему несколько картофелин.
Мы в тот день были «богаты» тем, что получили от Физы, и даже могли помочь тому, чье положение хуже нашего.
Но я посмотрела вниз, а проходивший мимо человек посмотрел вверх – на нас. Я увидела знакомые глаза, чистейшей голубизны. Глаза моего отца. Бросившись к двери, я закричала:
– Папа!
Трудно было узнать в этом человеке, похожем на бродягу, моего папу, почтенного и всегда тщательно одетого, каким я его помнила. Мама не узнала его. Но глаза – в них я не могла ошибиться.
– Мэри, – произнес он шепотом и упал возле двери, обессиленный тяготами дороги и нахлынувшим волнением.
Мама стояла над ним, ошеломленная. Не узнала своего мужа, с которым ее разлучили два года назад…
Мы смочили тряпку холодной водой и стали растирать ему виски, пока он не пришел в себя.
– Ты не писал, что тебя собираются освободить, – сказала мама.
– Я не успел, – сказал он, – это произошло неожиданно. Письмо доходит за две недели, а я доехал до вас за неделю.
Он рассказал, что руководство лагерей применяет в последнее время новую тактику. Особые комиссии выявляют заключенных, которые ослабели и не могут больше выполнять тяжелую работу. На них не стоит тратить продукты и лекарства. Их отпускают к семьям: лучше пусть умрут в кругу семьи, чем в лагерной больнице. Эта процедура досрочного освобождения нетрудоспособных называлась «актированием» – списыванием по акту, подобно тому, как на предприятиях списывают изношенное оборудование.
О жизни в лагере папа рассказал, что заключенные работают в основном на лесозаготовках. Немногие счастливчики, лагерники с большим стажем, работают в мастерских, на уборке лагеря, на кухне и в больнице, но подавляющее большинство – в лесу. Смертность среди заключенных из прибалтийских стран особенно велика, потому что они почти все высокого роста, а организм высокого мужчины требует больше продуктов питания. Им не хватало установленной нормы, они быстро слабели и умирали.
Папе помогло то, что он некурящий. Всем заключенным выдавали маленькое количество махорки, явно недостаточное для курильщиков. Страстные курильщики «покупали» махорку у некурящих в обмен на хлеб. Хлебная норма была невелика, и отказ от части ее обрекал курильщиков на голодную смерть.
Освобождение из лагеря вовсе не означало, что бывший заключенный становится свободным гражданином. Он обязан явиться в комендатуру по месту жительства его семьи и получить удостоверение ссыльнопоселенца.
Здоровье папы было в очень плохом состоянии. У него были незаживающие язвы на теле. Во время сумерек он внезапно терял зрение – явление, называемое «куриной слепотой». Когда ночь вступала в свои права, зрение восстанавливалось.
Папа объяснил нам, что это симптомы пеллагры – третьей, критической стадии истощения, за которой следует только смерть. Если нет необратимых изменений во внутренних органах, то пеллагра излечивается при постепенном переходе на нормальное питание.
Нормальное питание? У нас? Мы с мамой, правда, не дошли до пеллагры, но были, по-видимому, на первой или второй стадии истощения. Теперь нам было не до заботы о себе, надо было собрать все силы для спасения папы.
Мама мобилизовалась на выполнение этой задачи как на военную операцию. Были еще три папиных костюма, которые она до сих пор отказывалась продавать – теперь они были проданы начальникам из Парабели за неплохую цену. На вырученные деньги покупалась специальная еда для папы. Правда, дело не доходило до такой роскоши, как мясо и яйца, но хлеб, молоко и овощи папа получал в количествах, выходивших далеко за рамки нашего «режима питания». Я тоже старалась вносить свой вклад – тащила с колхозных полей все, что возможно.
Колхозницы не слишком заботились о колхозном имуществе: главные свои доходы они извлекали из своих приусадебных участков и содержания домашнего скота. Но от работы на колхозных полях их никто не освобождал; это была всеобщая обязанность. Чтобы получать хоть что-то за эту работу, им приходилось работать очень быстро, стараться выполнить норму. На уборке они работали небрежно, не заботясь о потерях.
Меня интересовали больше всего поля, засаженные картофелем. Метод организованной уборки был таков: по полю гоняли лошадь с плугом, который выворачивал кусты картошки, а за плугом шли женщины и собирали клубни – только те, которые видны на поверхности. Никто не копался в земле, собирали только то, что плуг вывернул наружу. Половина урожая оставалась в земле.
То, что оставалось, было настоящим кладом для нас, ссыльных, не имеющих своих огородов. Чтобы опередить других, я выходила на поля ночью, сразу после «организованной уборки». Мне не было страшно одной в поле: каждая тропинка, каждое дерево были мне знакомы. Проблема заключалась в том, чтобы переправить «добычу» домой. Сколько уж я могла унести в мешке на спине – три ведра картошки, три с половиной, не больше. Часть выкопанного за ночь картофеля я прятала в кустах, в перелесках на краю поля. В дневные часы я приходила за припрятанным кладом, стараясь не попадаться на глаза другим, чтобы мою тайну не раскрыли. Таким путем мне удалось создать неплохой запас картошки – главного продукта нашего питания.
Днем дел тоже хватало. Была у меня подруга, Женя, из соседской избы. Отца у нее не было: он тоже был в числе «активистов», исчезнувших в 1937 году. Женя была моей задушевной подругой на протяжении ряда лет. Настоящая сибирячка, сильная и ловкая, как кошка. Вместе мы уходили глубоко в тайгу за кедровыми шишками. Женя взбиралась на дерево, с силой трясла ветки, иногда колотила по ним палкой – сбивала шишки. Я собирала сбитые шишки в мешок. Добычу мы затем делили пополам, хотя вклад Жени в дело был намного больше моего.
Это было довольно-таки опасное занятие, она могла оступиться и упасть с дерева. Кроме того, нас могли схватить объездчики, так как сбивать шишки с кедров было запрещено. Не знаю, что с нами сделали бы, если бы мы попались, но добычу наверняка отняли бы.
Кедровые орешки, извлекаемые из шишек, содержат много питательных веществ, они были важным средством для улучшения здоровья папы.
До поздней осени еще можно было найти смородину в заболоченных лесах возле речки. Ягоды тоже были важным источником витаминов.
Ко всем этим операциям по добыванию чего-нибудь съестного добавляются и текущие работы: натаскать воды с речки, пилить и колоть дрова, мыть пол раз в неделю… Неудивительно, что я совершенно забыла об учебе и чтении книг.
Иосиф тоже старался внести свой вклад: в вечерние часы, после рабочей смены, он сделал для нас хорошую кадку, и мы засолили в ней капусту, запас которой я создала путем набегов на колхозные поля.
На часть денег от продажи костюмов мама купила немного пшеничной муки и каждый день варила из нее кашу на молоке для папы. Мне разрешалось выскребывать из чугунки остатки. Была у меня специальная ложечка для этой цели, от многократного выскребывания она сточилась и искривилась. В течение долгих лет я хранила ее как память о тех годах.
Состояние папы постепенно улучшалось. К счастью, голодание в лагере не успело привести к необратимым изменениям в его внутренних органах. Период его поправки был очень трудным для мамы и для меня, потому что мы почти ничего не оставляли для себя. Удивительно, что мы не заболели пеллагрой. Но наши усилия приносили плоды.
Теперь нужно было достать для папы одежду, принятую в этих местах. В фуфайке, пимах и шапке из меха неопределенного происхождения он выглядел как настоящий колхозник. Поправившись, он опять повеселел, шутил с людьми, и они относились к нему с симпатией. Все называли его дядей Борей.
Папа был не из тех, кто сидит сложа руки. Едва успев поправиться, он сразу занялся поиском работы. В колхозе работать он не хотел: у него была иждивенческая карточка на триста граммов хлеба, и все, что он мог получить за тяжелую работу в колхозе, ограничивалось бы пайком в пятьсот граммов, причем карточку иждивенца отменили бы. В этом не было никакого смысла.
Он часто ходил в Парабель. В райцентре жило немало еврейских семей; с большей частью их папа был знаком еще в Риге. В числе его знакомых был и председатель артели «Металлист», где работал Иосиф. Несмотря на то, что председатель был таким же ссыльным, как все, он считался «сильным человеком» среди местного начальства и помог многим ссыльным найти работу на предприятиях и даже в учреждениях (главным образом в качестве бухгалтеров и счетоводов). Папа встретился с ним, и он пообещал поговорить с начальниками о работе для него.
Поскольку папа славился в прошлом своими способностями в области торговли, ему предложили заведовать магазином по продаже мяса, который власти намеревались открыть. Это был, по замыслу, первый «коммерческий» магазин в районе, сложное явление в советской системе торговли: не частный, так как частное предпринимательство запрещено, но и не совсем государственный. В государственных магазинах отпускали товары только по карточкам, по грошовым ценам; беда в том, что в них не было ничего, кроме хлеба. В «коммерческих» магазинах, тоже принадлежавших государству, продавали товары без карточек, но по высоким ценам. Своего рода «государственная спекуляция». Власти хотели облегчить положение начальства и служащих, чтобы им не нужно было покупать все продукты на базаре, где они еще дороже. Заодно предполагалось использовать прибыль для местных нужд. Простые рабочие, по мнению начальников, не смогут позволить себе делать покупки в «коммерческом» магазине.
Ознакомительная версия.
