— Со своей стороны я могу обещать вам только полную правду по этому делу и абсолютную преданность вашим интересам. При этом нельзя ни на миг скомпрометировать королеву. Ах, как всё это сложно! Несмотря на божественное поощрение, мужество мне изменяет, и я даже не знаю, смогу ли продолжать.
— Не стоит отчаиваться, — сказал кардинал, пожимая её руку. — Не теряйте уверенности, сейчас, этого нельзя себе позволить. Но вы, несмотря на все ваши таланты, женщина, и разрешите мне вас предостеречь. Это дело требует сохранения строжайшей тайны. Ни слова, ни одной живой душе. Можно ли вам доверять до гробовой доски? Говорите честно, не бойтесь.
Короткий ответ «можно», простой и серьёзный, произвёл на кардинала гораздо более сильное впечатление, чем все клятвы. Да, конфидентка королевы никогда не выдаст секрета, ибо тогда рухнут её собственные надежды. Более того, Бастилия всё ещё существует, и туда очень легко могут угодить все, кто так или иначе наносит оскорбление королевской власти.
— Если вы намерены доверять мне лишь из-за страха понести наказание, то лучше не доверять вовсе, — прошу извинить меня за резкость. Прежде чем мы расстанемся, вернёмся к тому, о чём я говорила вам вчера. Я бы не стала сейчас снова заводить об этом разговор. Но в будущем могут возникнуть некоторые осложнения. Когда в последний раз я виделась с королевой, она так трогательно жаловалась, что не в силах изменить своего ужасного финансового положения. Вы, конечно, знаете, как незначителен её личный доход. Чуть больше 300 000 ливров в год.
Де Роган не знал, но на всякий случай с сожалением кивнул головой.
— Можете ли вы себе представить более бедственное положение самой щедрой из всех французских королев? — воскликнула Жанна. — От этих её слов у меня на глазах навернулись слёзы. У матери одного её офицера большая семья, и она не в состоянии помочь этой несчастной женщине, так как её кошелёк пуст. Нужно ли вам говорить, что я думаю об этом?
— Что вы, мой добрый ангел, ничего не нужно разъяснять. Я и сам догадываюсь. Всё, чем располагаю я, к её услугам. Отнесите деньги несчастной матери и передайте королеве, что моё сердце обливается кровью из-за неё. Остальное — потом.
— Ах, какое у вас благородное сердце! — Жанна опустила золотые монеты в свою сумочку. — Она узнает об этом. Какой контраст с этим жадюгой Бретайлем, королевским министром двора. Вы покажете себя во всём блеске, особенно тогда, когда окажетесь с ней лицом к лицу, ибо ваша щедрость даст ей возможность осыпать вас милостями, о которых может только мечтать благородное сердце. Королева сказала... — но нет, и ещё раз нет! По-моему, я становлюсь слишком болтливой. Не искушайте меня. Я бы не позволила себе раскрыть рта, если бы только не чудо, которое сегодня произошло у нас на глазах.
Напрасно он умолял её открыться. Жанна только смеялась в ответ. Эта дерзкая, красивая женщина поддразнивала его, всё выше возносила его самые смелые надежды, называла себя его сказочной феей. Когда часы пробили двенадцать, Ламотт, сделав глубокий реверанс, исчезла.
Они расстались лучшими друзьями и близкими сообщниками.
Но было кое-что, о чём добрая фея Ламотт предпочла не сообщать кардиналу. Ну для чего рассказывать о том, что эта Голубка-пифия[1] — её племянница? Этот факт, само собой, не мог повлиять на святость предсказаний. Для чего рассказывать о том, что её день не закончился в ту минуту, когда она вышла из кареты у входа в маленький домик, в котором жила в Париже. Зачем вызывать подозрения? Зачем сообщать о том, что владельцем этого домика был один её старый поклонник по имени Рето де Вилетт, который всегда ей раньше давал советы в важных делах и, конечно, никогда не откажется от помощи во всех новых серьёзных начинаниях.
В конце концов, может ли бедная и несчастная женщина так рисковать? Делать карьеру такого человека, как кардинал де Роган? Нет, в этом ей нужна надёжная поддержка, и она у неё будет.
Над Парижем начинался дождливый рассвет, когда Жанна де Ламотт-Валуа закончила продолжительную и весьма интересную беседу с месье де Вилеттом. Ей всё-таки удалось убедить его, что новое предприятие не опасно для человека с холодной головой и крепкими нервами.
Растаявшая в дневном свете ночь объединила в довольно странную компанию кардинала де Рогана, дворянина Рето де Вилетта и графиню Жанну Дамотт-Валуа.
Тем временем Бёмер впадал всё в большее отчаяние. Поначалу у него ещё была надежда, он рассчитывал на кардинала, но время шло, никаких вестей не поступало и с каждым днём надежда ослабевала. Бассанж не появлялся. От нервного расстройства он слег в постель, но даже это не заставило его молчать. Он ругал на все корки Бёмера, осыпал его оскорблениями и страшными проклятиями за немилосердный удар, который нанесла им судьба. Бёмер же безвылазно сидел в задней комнате своей мастерской, грыз ногти и предавался мрачным размышлениям. Далёкие грозовые раскаты приближающейся революции распугали всех его клиентов, и порой за несколько дней не было ни одного посетителя. Хотя его положение не было совсем уж безнадёжным, сейчас он всё видел в чёрном свете и не верил, что солнце по-прежнему ярко светит. Нет, нужно расстаться со всеми надеждами. Иногда, правда, ему казалось, что ещё не всё потеряно и можно что-то спасти, стоит только ещё раз поговорить с королевой. С теми, кто служил ей верой и правдой, она всегда была доброй, отзывчивой, и если она осознает, в каком ужасном положении он, Бёмер, оказался, то наверняка придёт ему на помощь. Но если он ничего не будет предпринимать, откуда ей узнать об этом? Под лежачий камень вода не течёт. Разве такие великие люди, как Мария-Антуанетта, понимают, что такое банкротство, что такое жизнь, лежащая в руинах?
Бёмер, конечно, мог легко получить новую аудиенцию. Королева прислала ему несколько драгоценных камней для починки, а положение придворного ювелира давало ему право свободного доступа во дворец. Через несколько дней, когда он почувствовал себя лучше, то попросил о встрече в Версале. Бёмер получил разрешение: по-видимому, королева уже забыла о бриллиантовом ожерелье, как о неприятном эпизоде. Всё уже теперь было в прошлом.
Итак, ювелир вновь стоял перед дверью её кабинета. Дама, объявившая о его приходе, удалилась, полагая, что королева слышала имя посетителя. Бёмер ждал, когда фрейлина пригласит его войти. Это была мадам Кампан, получившая известность благодаря своим «мемуарам», в которых она описала все важные события этого периода французской истории. Приятная, милая женщина с бледным лицом, мягкими каштановыми волосами и сверкающими глазами, она, смеясь, слушала какую-то историю, которую ей рассказывала королева. Бёмер отчётливо слышал каждое слово. Маленькая принцесса сидела рядом с матерью за вышивкой.
— Как жаль, мадам, — говорила королева, — что вас не было здесь сегодня утром, когда я примеряла чудесный головной убор, который изобрела для меня мадемуазель Бертен. Даже короны не идут с ним ни в какое сравнение, он просто великолепен! Когда я пошла укладывать волосы, то с удивлением увидела, что мой парикмахер Шабо принёс с собой лесенку. — Боже мой! — воскликнула я в изумлении, — а это для чего? — Он вежливо поклонился. — Мадемуазель Бертен поместила все украшения на такой высоте, что я при своём далеко не гигантском росте не смогу до них дотянуться. Надеюсь, ваше величество позволит? — И он, стоя на лесенке, возложил этот головной убор мне на причёску. Все мои фрейлины просто давились от смеха. Глупо, правда? Но мне кажется, что он мне идёт.
— Он просто восхитителен, ваше величество, — воскликнула её собеседница, не кривя душой. У королевы была внешность, позволявшая ей носить такие наряды, которые другие не осмелились бы надеть на себя. А её модистка, отлично зная о стремлении королевы в женской компании быть выше других, изобретала для неё немыслимо высокие головные уборы.
Был поздний вечер, и Мария-Антуанетта уже оделась для приёма. На ней было роскошное платье из индийской золотистой ткани с фижмами, которое переливалось различными оттенками — от светло-золотистого до оранжевого. На груди в глубоком вырезе в обрамлении брюссельских кружев поблескивали бриллианты, а напудренные волосы были собраны в замысловатую причёску, украшенную живыми розочками, страусиными перьями и петельками, усыпанными крошечными бриллиантиками.
Бёмер, прислушиваясь к беззаботной болтовне, всё больше расстраивался. Нет, он не в силах больше этого выносить. Почему все могут смеяться, чему-то радоваться, когда такие честные люди, как он, стоят на краю пропасти? Почему эта царственная женщина улыбается, если он, Бёмер, так страдает?
Бёмер кашлянул. Мария-Антуанетта, обернувшись, увидела его в раскрытой двери. Улыбка тут же пропала, она вновь стала Её Величеством. Мадам Кампан ввела Бёмера в кабинет. Старик низко поклонился.
