Франю оскорбило это, она не могла понять, с какой стати делать тайну из случайной встречи и минутной болтовни.
Вскоре, приближаясь мало-помалу, тележка показалась наконец с откормленной Хоронжанкой в оглоблях и с ротмистром, который, по обыкновению, сам правил. Увидев дочь, старик остановился, подвинулся немножко, поправил сено и указал ей место подле себя.
— Чай, набегалась довольно, должно быть, устала, — сказал он ласково, — садись, я отвезу тебя домой.
— Я бы пешком пошла, милый папа!
— Ну, садись, садись, не церемонься. Хоронжанка стащит еще нас обоих.
И Франя легко вскочила в тележку подле отца. После расспросов о приходском священнике, о дороге, о доме и работниках, которых Франка видела, пришлось сказать кое-что и о графе; именно потому, что он из своего бегства делал какую-то тайну, она не могла умолчать об этом.
— А знаешь ли, папа, кого я уже второй раз встречаю в березняке?
— О! Кого же? Волка или зайца?
— А отгадайте.
— Собаку или волка, а? — сказал, смеясь, старик.
— Да нет, — смеялась Франя, — совершенно другое, отгадывайте непременно.
— Ну, кого-нибудь из соседей… из соседок… но не из близких. Старого или молодого? — спросил Курдеш.
Франя невольно покраснела.
— Молодой! — отвечала она едва слышно.
— Вот тут и точка с запятой, не отгадаю; говори лучше прямо, я не берусь пересчитывать всех, которые вертятся перед тобой.
— Я встретила… графа Сильвана.
— Как? Из Дендерова?
Старик закусил губы, задумался, а оживленные глаза его уставились на дочь. Потом он, поцеловав Франю в лоб, сказал:
— Да вознаградит тебя Бог за то, что ты откровенна со мной; надо тебе заметить, мое сердце, что тут не без штук. Барчонку тут некуда ездить, и он является нарочно.
— Как это? Для чего же?
— Для твоих хорошеньких глаз, моя Франка! Но осторожней с баричами этого калибра! Осторожней! Франт рассчитал так, чтобы не встретиться со мной… а говорил ведь с тобой?
— Как же и довольно долго.
— И когда я подъезжал…
— Он свернул по тропинке в лес. Курдеш покачал головой и улыбнулся.
— Умен он, — произнес старик потихоньку, — ну, да и я не дурак. Ого, сердце мое, недаром, вижу я, приглянулась ты ему; но так как жениться молодому человеку не хочется, так и свататься не счел. он нужным. Хотелось бы ему полюбить тебя исподтишка и потом бросить, они на это мастера. Но увидим, что из этого выйдет!
— Как, папа? — спросила наивно Франя. — Разве он мог бы так подло, так низко…
— Послушай, дитятко! — сказал старик с выражением глубокого чувства. — Ты столько знаешь, сударь ты мой, свет, сколько я — то, что делается на луне. Почти все паны таковы; для них мы, мелкая шляхта, на услуги, на потеху, больше ничего; они думают, что нам за все заплатить можно. Если б намерения его были честны, разве не приехал бы он, сударь ты мой, как следует, к нам на дом, с поклоном отцу? А то ищет и прячется в лесу, словно вор: ничего из этого не выйдет…
Франя опять покраснела; она поняла справедливость отцовских доводов и вознегодовала на молодого человека.
— Не так ли? — спросил конфедерат.
— Не знаю, — шепнула Франка.
— Итак, чур, больше не ходить в этот лес! Если ты нравишься барчонку, ну, так найдет, сударь мой, тебя и в хате; если только боится своего отца, и тогда найдется средство: est modus in rebus; если же думает над нами шутки шутить, увидим, кто кого подденет. Да вознаградит тебя Бог, сударь ты мой, Франя, что ты так благородно предостерегла меня. Кто знает, может быть, страшное несчастие грозило бы нам через этого мальчугана.
Шляхтич, как бы стряхнув с себя страшную мысль, поднял голову, качнул ею и погнал лошадь, разговаривая свободнее с Франей, к которой уже возвратилась прежняя веселость; она смеялась и чувствовала себя безопасно под отцовскою защитою. Так подъехали они к крыльцу; Курдеш, потрепавши, как обыкновенно, Хоронжанку, пустил ее в конюшню.
Известие о татарских набегах Сильвана так заняло старика, что он не поздоровался даже с Разбоем, не посидел на лавочке, а позвал Франю и Бжозовскую и прямо вошел в комнату. Бжозовская, удивленная таким необычайным зовом, влетела, словно буря, и остановилась, поглядывая то на отца, то на дочь.
Курдеш, выглянув за двери, погладил усы, поправил пояс и обратился к Бжозовской, сгоравшей уже непобедимым любопытством:
— Милейшая моя панна Марианна!
При таком необыкновенном воззвании Бжозовская рот разинула, ожидая какого-то необычайного дива, и глаза вытаращила, и обе руки подняла, и так стояла, словно Лотова жена, обращенная в соляной столб.
— Милейшая моя панна Марианна, — повторил старик, — хоть бы единый раз в жизни, из дружбы к нам, смогла бы ты удержать язык за зубами?
— Как вам не стыдно, пан ротмистр, — возразила Бжозовская, обидевшись, — что же это такое? Разве я пустила какую-нибудь сплетню? Что это такое?
— Сплетня не сплетня; знаю твое золотое сердце; довольно сказать, уважаю тебя, как мою покойницу, но, как перед Богом, язык у тебя часто чешется!
— Но в чем дело, черт возьми! — разгорячаясь, подхватила Бжозовская. — Что же это сегодня, Бог весть, за что и откуда выговоры?
— Да это не выговоры, это только дружеские предостережения.
— Что ж это такое? Что такое? С какой стати? К чему эти предостережения?
— Что это, сударь ты мой? Это очень важное дело; и в нем in primis…
— Какой черт инпримишь? Я никакого не знаю. Никакого инпримиша не было тут и нет.
Курдеш рассмеялся от всей души; за ним рассмеялась и Франя.
— In primis значит то же самое, что «прежде всего».
— Так что же прежде всего, ротмистр?
— Прежде всего, нужно молчать как рыба…
— Но как же молчать, когда неизвестно что и как?
— Выслушай же, сударь мой.
— Да уж слушаю, слушаю, уши даже вянут.
— По некоторым соображениям, кажется, графу, который здесь был, нравится Франя.
— А что? А что? А что? Не говорила я! — воскликнула Бжозовская, подскакивая поочередно к Фране и к ротмистру. — А что? Не на моем стало?
— В чем же дело?
— В том, что я сейчас же сказала, что она должна ему понравиться.
— Кому?
— Она ему, он ей, ей-Богу!
Курдеш пожал плечами.
— Ну, так изволили болтать напрасно и не вовремя!
— Не учите меня, это уж так суждено.
— Суждено, не суждено; этому барчонку домик наш не по вкусу, он не хочет свататься честно, ему хочется только поймать девушку на какие-нибудь секретные штуки, а потом поклон, да и был таков.
— Сохрани Боже! Сохрани Боже! — подхватила Бжозовская. — Как это, с какой стати?
— Откуда же ты знаешь, панна Марианна?
— Откуда знаю, оттуда и знаю; но верно то, что мне шесть раз на картах вышло…
— Э, оставила бы ты эти глупости!
— У него и гаданье — глупости! — воскликнула Бжозовская с комическим ужасом, ломая руки.
— Слушайте же меня, сударыня: вот сегодня уже во второй раз барчонок встречается в лесу с Франей, очевидно, ищет ее, заводит с ней разговор; счастье еще, что Франя умна и сейчас же мне сказала об этом.
Бжозовская, хотя плечами и пожала, но умолкла.
— Барчонку хотелось бы видаться с ней без отца, без благородного объяснения, ему хотелось бы новомодный роман затеять.
— Но в чем же дело, пан ротмистр?
— Вот в чем, сударь ты мой, панна Марианна: Франю, сударыня, с этих пор не извольте отпускать ни на шаг ни от себя, ни без себя, а прогулкам по лесу — конец. Гуляйте в саду или где-нибудь в другой стороне, так, чтоб он вас не встретил. Если он любит искренно, пусть и объяснится как следует.
— О, наверно! Увидите, ротмистр, что приедет, клянусь Богом! Что суждено, того не миновать!
— Ох, не всегда, — заметил старик, — да и не нам к графам тянуться: они только между собою братаются и женятся.
Бжозовская почесала в затылке.
— А как ему надоест, и он бросит? — спросила она боязливо.
— Ну, тогда прах его побери! — воскликнул ротмистр. — Что же, дочь моя должна кланяться и вымаливать себе мужа? Нешто, сударь ты мой, мы не такая же шляхта, как другие? Нешто я не дам за Франей Вулек и порядочной копейки под подушку? Или хрома она, горбата, изуродована оспой, и нам нужно навязываться, как торговке на мосту?
— Что до этого, это правда, любезный ротмистр!
— И так motus.
— Какой мотус? — спросила любопытная Бжозовская.
— Молчок!
— А, понимаю: мотус — узел, узлом рот завязать — ладно! Но уж как себе там хотите, ротмистр, а графчик наш, как наш, вот как на этом месте стою; никогда еще у меня на картах шесть Раз сряду не выходило даром; подумайте только, шесть раз!
Это было во вторник. В среду, четверг и следующие дни самонадеянный Сильван беспрестанно ездил в березняк; его видели из Вулек, и ротмистр посмеивался под усами; в пятницу он даже выслал дворового спросить графа, не заблудился ли он. Граф воспользовался этим; дал посланцу два злота и допытывался, не болен ли кто на господском дворе, но работник уверил его, что все здоровы, как рыбы. Сильван с кислой миной поехал домой.
