Вот если князю Голицыну? Но Безобразов и ему боится открыться, хотя когда встречаются взглядами, просит глазами: ну спроси меня, ну спроси. А о чем спроси? Сам не знает Иван. Князь иной раз и подмигнет ему, но что это означает, пойди догадайся. Никому нельзя открыться.
Вон среди стрельцов едва зашушукались, что-де царь не настоящий, Басманов тут как тут, устроил розыск. Взял семерых, хотел утопить, но Дмитрий сказал:
— Пусть их товарищи судят.
В один из дней велено было построить всех стрельцов на Кремлевской площади. Без оружия. Дмитрий явился перед ними в окружении немецкой охраны. Туда же привели семерых из басмановского застенка.
— Стрельцы, — обратился к строю царь. — Вы знаете, как мне удалось спастись от рук убийц Бориса Годунова, как много лет мне пришлось скрываться среди добрых людей. Казаки и вы помогли мне вернуть престол, принадлежащий мне по праву. Но вот нашлись и среди вас люди, усомнившиеся в этом. Я обращаюсь к ним при вас, какие есть у них доказательства, что я не истинный царь? Ну, говорите же.
Все семеро молчали, клоня свои непутевые головы.
— Молчите? Вам нечего сказать. Мой отец Иван Васильевич судил бы вас на казнь. Но я не хочу следовать его примеру. Я отдаю вас на суд ваших товарищей. Как они решат, пусть так и будет.
С этими словами царь повернулся и пошел ко дворцу. Григорий Микулин — думный дворянин подал знак верным стрельцам, те вскричали едва ли не хором:
— Бей их, робята!
И толпа стрельцов кинулась на несчастных и буквально растерзала их.
Затем трупы их были положены на телегу и провезены по улицам Москвы. Шагавший у воза бирюч то и дело оповещал:
— Злодеи, покусившиеся на государя! Изменники!
И простой народ весьма был доволен свершившимся судом над преступниками: «Туда им и дорога». Иные подходили и плевали на трупы с ненавистью: «Да за нашего государя вас бы на кусочки надо».
— Злодеи, покусившиеся на государя! Изменники!
Ясно, что после такого, кто и думал покуситься на Дмитрия, сразу передумал. Притих, затаился. В Кремле вон стрельцы, что стая волков, мигом разорвут, Басманов, что пес охотничий, вынюхивает измену. В городе только вякни, что о государе непристойное, чернь мигом тебя в лепешку затопчет.
Нет, Ваньке Безобразову жить хочется, потому и советы его государю самые решительные:
— А ты их на дыбу, сразу другие забоятся.
Свечи уж в шандале догорают, а они все беседуют — царь с постельничим, вместо того чтобы спать по-людски. Где-то уж в Замоскворечье вторые петухи горланят.
— Давай спать, Иван, — наконец говорит царь, позевывая.
— Давай, государь, — бормочет Безобразов заплетающимся языком, он бы уж давно спал, коли б его воля была.
Казалось, только смежили глаза, как где-то в передней крик:
— Стой!
Царя словно подкинуло на ложе, схватился за меч, спустил на пол ноги, угодил на живот постельничего. Тот, ойкнув, тоже вскочил:
— Что там?
— Тс-с-с, — прошипел Дмитрий, прислушиваясь чутко: вдруг показалось. Но вот топот ног и опять уже в отдалении: «Стой, суки!»
— Это Брянцев, — вскричал Дмитрий и кинулся к двери прямо в исподнем и босой. В передней столкнулся с Дуровым.
— Что случилось?
— Да какие-то посторонние крались в переходе.
— Так чего стоишь?
— Брянцев не велел переднюю бросать.
— За мной, — скомандовал Дмитрий и кинулся в темноту перехода. За ним, натыкаясь друг на друга, заспешили Дуров с Безобразовым.
— Федор, ты где? — крикнул Дмитрий в темноту.
— Я здесь, — донеслось откуда-то снизу.
— Огня, — скомандовал Дмитрий.
Безобразов вернулся в спальню, взял шандал. Свечи почти догорели. Он взял из шкатулки другие, зажег их от догорающих, вставил в гнезда. Теперь он освещал переход, по которому впереди шел царь в исподнем и с мечом и стрелецкий голова Дуров.
Вскоре появилось несколько стрельцов из караульных, одному из них Дуров сунул под нос кулак:
— Проспал, гад.
Потом сошлись с Брянцевым, он тащил за шиворот какого-то мужика.
— Вот глядите, что у него было, — Брянцев показал нож.
— Кто тебя подослал? — приступил к нему Дмитрий. — Где ты прошел, через какие ворота?
Мужичонка молчал, затравленно глядя на окружающих. Брянцев сказал:
— Он был не один, я слышал.
Оставив пойманного под присмотр стрельца, начали обыскивать все переходы и закоулки, царь сам ходил впереди и совал меч даже в рундуки пристенные[30]. Безобразов, передав шандал Дурову, сбегал в спальню, принес государю сапоги и теплый халат.
— Облачись, Дмитрий Иванович, ноги застудишь.
Наконец под одной из лестниц нашли еще двух молодых парней и тоже с ножами. Дмитрия трясло не то от гнева, не то от страха.
— Ф-федор, выводи на снег мерзавцев, в сабли их.
Вернувшись в спальню, царь, скинув халат и сапоги, залез под пуховое одеяло и, все еще дрожа, спрашивал постельничего:
— Нет, каковы. А? На государя с ножами. Ночью. А? Кому ж верить, Иван?
— Что, государь?
— Кому верить, спрашиваю? Они же как-то прошли ворота, караулы.
— Надо было их поспрашать, — отвечал Безобразов.
— Ты же видел, как я спрашивал. Молчит сучий потрох!
Теперь уже растревоженные, испуганные, не смогли уснуть до рассвета. Появившийся утром Басманов, узнав о случившемся, набросился на Брянцева:
— Зачем порубили?
— Государь приказал.
Басманов пенял и смущенному царю:
— Надо было их мне оставить, государь. Я б их заставил заговорить. Кто их направил? Как в Кремль попали?
— Прости, Петр Федорович, — каялся Дмитрий. — Как-то не подумал, во гневе был.
А заговор зрел, и опять Шуйские и Голицын были во главе его. Собирались ночью, поскольку днем приходилось сидеть в Сенате, являть царю преданность и приязнь. Так как у Шуйского Василия Ивановича было опасно, за ним почти наверняка следили басмановские подсылы, встречались то у Бориса Татева, то у Татищева или Ивана Колычева, а то и у купца Мыльникова. Всякую ночь в разных местах, ни у кого дважды подряд не собирались, чтобы не посеять подозрения у лакеев или холопов. Это подлое племя могло донести псу-Басманову.
В очередную встречу в дальней горнице у Татева Василий Иванович Шуйский выговаривал младшему брату Дмитрию:
— Ну ты и подобрал орлов, Митька. Чуть-чуть всех не завалили. Это ладно их стрельцы ночью же порубили. А дождись утра и Басманова, что б было?
— Они б не сказали, — оправдывался Дмитрий.
— За дыбу не ручайся, она всем языки развязывает. Уж Я-то знаю.
— Ну пронесло же.
— Пронесло, слава Богу. Но уже поджилки тряслись, когда узнал, что их поймали.
— А я вот что думаю, — заговорил неожиданно Голицын. — Надо его спихнуть тем же руками, которые его на престол усадили.
— Василий Васильевич, его чернь усадила, а она в нем души не чает, — сказал Шуйский.
— Тут, Василий Иванович, мы все ему порадели. Чего там. Правда, из-за Годунова радели лжецарю. Но теперь Годунова нет, пора и его убирать. А подключить к этому надо польского короля Сигизмунда. Хоть он и открещивается от лжецаря, мол, я не я и хата не моя. Но от него все пошло.
— Но его ж надо чем-то заинтересовать.
— Я думаю, надо предложить русскую корону его сыну Владиславу, Сигизмунд тогда землю будет рыть против Лжедмитрия.
— А что? — осмотрел Шуйский присутствующих. — Пожалуй, князь Василий дело говорит.
— Это что ж получается, — возразил Татищев. — Тех же щей да пожиже влей. То посадили на шею лжецаря, теперь будем звать ляха. Тогда наш Смоленск тю-тю, уплывает к Польше.
— Я сам думал над этим, Михаил Игнатьевич, — отвечал Татищеву Голицын. — Но мы должны заинтересовать чем-то Сигизмунда, хотя бы на первых порах, пока не скинем Лжемитьку. А там видно будет. Выберем из своих. А короля можем деньгами отблагодарить.
— Дожидайтесь, — засмеялся Колычев, — он всю казну уже очистил. Там скоро одни тараканы останутся.
— Это точно, — вздохнул Шуйский, — сорит деньгами царек наш, направо-налево сорит. А ты что молчишь, Миша? — обернулся к Скопину Василий Иванович! — Ты-то ближе всех к нему.
— А что я могу сказать? Мне нравится предложение Василия Васильевича. Еще можно королю сказать, что Дмитрий даже о польской короне мечтает.
— Ты это всерьез или шутишь?
— Какие шутки, я собственными ушами слышал, как Бучинский сказал Дмитрию: «Будешь, ваша царская милость, королем польским».
— Ничего себе, — засмеялся Голицын. — Как же они себе это представляют?
— В Польше много у Сигизмунда врагов среди ясновельможных, Дмитрий хочет их направить против короля. Его От этого удерживает только одно — невеста. Как только Марину Мнишек король отпустит в Россию, тогда и начнет Дмитрий подбивать поляков против короля.
