Но все-таки она была совершенно пленена им; пленена той непосредственной силой, которая в нем чувствовалась, что бы он из себя ни разыгрывал, пленена страстью, которая все время била в нем ключом, пленена тем искренним рвением, которое было для него так же естественно, как дыхание. Она глядела в окно на густую стену безмолвно задумавшихся над чем-то деревьев, и ей казалось, что она слышит звуки его голоса, каким он с усталой насмешкой рассказывал ей о том, как возникли чайные плантации в Ассаме:
— Здесь была когда-то независимая, страна, и управляли ею князьки горных племен. Англичанин Роберт Брюс заслужил расположение Ахомы, одного из князьков, и поселился у него в столице. Он узнал, что на территории княжества растет дикий чай, и сообщил об этом Ост-Индской компании, которая заинтересовалась новым растением. Оказалось, что это был настоящий чай местного происхождения, по качеству превосходивший китайский, единственный известный в то время. Как раз тогда князь Ахома, покровитель Брюса, начал войну с одним из соседей. По совету Брюса Ост-Индская компания ввязалась в эту войну, предложила свою помощь и, как всегда, взяла на себя роль арбитра. А так как британцы никогда ничего ни для кого не делали без того, чтобы чем-нибудь не поживиться, то обоих воюющих князьков очень быстро свергли с престола, страну оккупировали и здесь была основана огромная компания Ассама с капиталом более чем в миллион фунтов стерлингов. За ней появились и другие чайные фирмы, и дело стало быстро расти. Были обработаны огромные площади, рабочая сила вербовалась среди местного населения, сюда стекались голодные крестьяне из различных районов Индии, и индийское правительство, желая помочь компаниям, разрешало владельцам плантаций сажать в тюрьму или расстреливать всякого кули, нарушившего договор. Это право было у них отнято и передано судам только после того, как за это агитировали целых пятьдесят лет. И надо полагать, что под управлением Британии и с помощью монополий люди местных племен и кули станут настоящими джентльменами и, наверно, скоро начнут носить цилиндры! — закончил Джон злой шуткой.
Тем не менее рассказы о доблести и героизме Роберта Брюса были живы в ее памяти; такие люди, как он, и создали Британскую империю; Барбара это знала. Но она недоумевала, почему национальным праздником в Ассаме стал день святого Андрея, а национальным напитком — «Джонни Уокер»[19]. И, конечно, она никогда не снисходила до барахтающегося в пыли низшего класса с его грязью, пороками и убожеством.
«Очень прискорбно, — говорила она себе, — но что же она может сделать? Совершенно бесполезно портить свою жизнь мыслями о том, что судьба несправедлива к другим людям, и все время страдать из-за этого. Ведь они с де ля Хавром могли бы быть так счастливы друг с другом! Но с ним невозможно было спорить, его ничем не вразумишь. Его красноречие сметало все ее возражения. Она знала только то, что раздваивалась между тем, что усвоила с детства, и своей любовью к нему. И сейчас его опять не было возле нее и она стояла одна, прислушиваясь к жуткой, мертвой тишине этой темной земли и еще более темной гущи деревьев.
Но нельзя показывать вида — никто не должен заметить, в каком она состоянии. Ей не хотелось новых споров с родителями — они ни к чему не ведут! Лучше уж пойти посидеть с матерью и миссис Мэкра.
Она стряхнула с себя оцепенение и прислушалась к тому, что говорит отец.
— На плантации был случай малярии, — сказал он майору Мэкра.
— О! — протянул тот, с наслаждением потягивая виски и моргая глазами, как будто отгонял дремоту.
— А нельзя отправить ее в Англию? — говорила Мэйбл матери Барбары, когда та подходила к ним, но увидав приближающуюся девушку, вспыхнула и быстро переменила разговор:
— Любовь начинается самым неожиданным образом. У нас с мужем началось с мыши. Идите сюда, милая Барбара, садитесь.
Барбара улыбнулась, взяла папиросу с этажерки, закурила и молча села рядом.
— Я всегда говорю, что у каждого человека есть какой-нибудь заскок, — продолжала Мэйбл; несмотря на долгие годы, проведенные в обществе членов клуба, она оставалась все такой же добродушной провинциалкой. — Даже моя мамочка — вы понимаете, это вовсе не значит, что я хочу над ней посмеяться, — даже она безумно боится мышей. Если при ней только заговорить про мышь, у нее сразу делаете я лицо, как у фокусника, который глотает мячики.
— Да перестаньте, — невольно рассмеялась Барбара.
— Можете себе представить, что сделалось с мамочкой, продолжала Мэйбл, — когда она увидала, что на коврике у двери кухни сидит мышка и моет лапками мордочку…
Варвара знала, что Мэйбл будет без конца болтать глупости. Ее часто забавляло воодушевление и огонь, которые та вносила в свою болтовню, но сегодня Барбара была слишком раздражена и обеспокоена, чтобы ее слушать.
— Мне хочется чего-нибудь выпить, — сказала она, вставая, и пошла в столовую. Оттуда выходили Хант, Ральф, Туити и Хитчкок.
— Буфетчик там? — спросила она, увидев стакан виски в руках Ханта.
— Да, — ответил тот, — но он перетаскивает сюда всю стойку. Идите, выпейте с нами.
Барбара улыбнулась и пошла в гостиную впереди мужчин.
Хант и Ральф кинулись наперегонки к самому удобному кожаному креслу, которое стояло посреди комнаты, Хант опередил Ральфа; тот был неуклюж, как настоящий фермерский сынок, широкоплечий, с длинными руками и тяжелой походкой; кроме того, он был пьян. Хитчкок, высокий, красивый и застенчивый, напевал себе под нос, склонив голову, и чем-то напоминал греческую статую. Туити направился к роялю, уселся на табурет и начал перебирать ноты на этажерке.
Барбара рассердилась. Рэджи чуть не разорвал ей платье, кинувшись к креслу; ей было противно, что они в нетрезвом виде и ведут себя, как мальчишки. Она круто повернулась и опять пошла к двери, чтобы заказать рюмку вина.
Она услыхала, как Ральф спросил: «Что это с ней сегодня?» Потом они пошептались, и Хант громко заговорил:
— Жила-была девушка, звали ее Барбара…
Ей вдруг захотелось повернуться и дать ему хорошую пощечину. Но она понимала, что обращать внимание на их поведение было ниже ее достоинства. Она внезапно почувствовала такое отчаяние, что у нее сжалось сердце и глаза наполнились слезами. Чтобы скрыть их, она наклонила голову, дошла до двери и велела подать рюмку вина, потом стала дожидаться у выхода на веранду, пока его принесут, поглаживая пальцами листья пальмы. На душе у нее было тяжело. «Дым попадет в глаза…» — доносился до нее мотив истасканной песенки, которую Туити с трудом выстукивал на дребезжащем стареньком рояле. «До чего все это глупо», — подумала она, в глубине души недовольная тем, что у нее не хватает мужества порвать с предрассудками тех людей, среди которых она живет, хотя для нее уже ясна полная бессмысленность такого времяпрепровождения. Она пыталась как-то отделить себя от этого, обратив свой гнев на некрасивые выходки членов клуба.
Все эти люди, начиная с нее самой, щеголяли здесь друг перед другом, надевая нарядные платья каждое воскресенье, стараясь казаться красивыми и значительными, важничали, напыщенно толковали о политике и делах, отпускали остроты, рассказывали анекдоты или пели романсы. Все это было им совершенно безразлично, а свои искренние чувства они скрывали; они никогда не говорили о тех настоящих, не относящихся к этому всему вещах, о которых они думали, когда были сами с собой. Может быть, им хотелось поговорить об этих вещах, но они боялись, что над ними будут смеяться, если они заговорят о них. И они придумывали другие, ненастоящие мысли и чувства, которые выдавали за свои, не понимая, что это еще смешнее. Барбара готова была смеяться им в лицо, громко расхохотаться, но сделай она это, все подумали бы, что она сошла с ума. Однако Барбара знала, что она не сумасшедшая, а смеется над всеми этими людишками, которые что-то скрывают, что-то делают исподтишка, от кого-то таятся, только потому, что сама она прямодушна и откровенна. Почему они не говорят открыто, как честные, чистые люди? Почему они такие вежливые и лицемерные? Ведь их мерзкие песенки и сальные анекдоты противоречат их добродетельному тону! Разве они не могут быть такими, как де ля Хавр, который откровенно высказывает свои взгляды? Поэтому он ей и понравился. Сначала она возмущалась его откровенностью, но потом увидела, что он настоящий человек — прямодушный, простой, честный; он всегда стремится к правде; правда кипит в его душе, как лава в вулкане, готовая излиться, смести и сжечь всю ложь…
На дорожке за окном послышался стук копыт.
Барбара сделала вид, что ей надоел назойливый припев, громко доносившийся из соседней комнаты; она отставила рюмку портвейна, которую держала в руке, и вышла на веранду.
Де ля Хавр поднимался по ступенькам; за ним шел его помощник Чуни Лал. Их шлемы, рубашки, бриджи и забрызганные грязью высокие сапоги мало соответствовали обстановке клуба.
