Том Холланд - Том Холланд

Когда до Рима дошли вести о побоище и скальпированиях в Аскуле, испытанное потрясение заставило соперничавшие группировки, чьи пустячные пререкания и вызвали кризис, броситься в объятья друг друга. Даже наиболее горячие сторонники дела италиков препоясались для боя. Суровая непреклонность походов Мария всякий раз при встрече с прежними союзниками наталкивалась на равное сопротивление, однако в конце концов «переламывала» в свою пользу длинную и кровавую череду катастрофических поражений, знаменовавших для Рима начало войны. К тому времени, когда Марий сел за обсуждение условий вместе со своим италийским противником, дело римлян стабилизировалось во всей Северной Италии; а по прошествии нескольких недель положение мятежников пошатнулось. Бойня в Аскуле положила начало бунту, что в результате позволило римлянам отпраздновать свою первую решительную победу в войне. Ее принес римлянам Гней Помпеи по прозвищу Страбон, вероятно, самый презренный человек в Риме, печально известный сомнительной репутацией и косоглазием, послужившим поводом для прозвища. Страбону принадлежали огромные поместья в Пицене, на восточном побережье Италии, и отрезанные от Рима с начала войны. С наступлением осени, явно не желая голодать зимой, Страбон отправил два отряда, сумевших благополучно взять противника в клещи. Остатки войска мятежников бежали в Аскул, который Страбон, обрадованный благосклонностью фортуны, решил взять измором.

Теперь, когда победа казалась совсем уже близкой, Сенат решил устроить италикам собственные клещи. Одно из атакующих крыльев продолжило военные действия и после завершения обыкновенных сроков кампании, разграбив селения восставших по всей Центральной Италии и заставив их все более истощавшиеся армии отступить в горы — туда, где снег был толще. Второе крыло «клещей» возглавляли политики, всегда выступавшие за предоставление прав италикам. Будучи уверенными в том, что военный успех позволяет теперь Риму быть щедрым, они сумели склонить на свою сторону даже самых стойких консерваторов, и поскольку в долгой перспективе не было никаких альтернатив предоставлению союзникам гражданских прав, в октябре 90 г. до Р.Х. был предложен и принят соответствующий закон. Согласно ему, все общины италиков, сохранившие верность Республике, немедленно получали римское гражданство, оно же предлагалось и мятежникам — но только после того, как они сложат оружие. Предложение было для многих соблазнительным, и к лету 89 г. до н. э. на большей части Северной и Центральной Италии воцарился мир.

Однако в Самнии конфликт уходил корнями в старинную неприязнь, и примирение не было столь легко достижимым. И именно в этот момент, когда и без того утомленная Республика еще гасила пожар на заднем дворе, из Азии начали поступать тревожные вести. Хотя на первый взгляд неизмеримая пропасть разделяла теснившиеся к вершинам гор деревушки самнитов и великие космополитические города греческого востока, украшенные мраморными и позолоченными монументами, правление римлян перекинуло через нее мост. Вне сомнения, среди наводнивших Азию орд италийских деловых людей и сборщиков налогов не было недостатка и в самнитах, которые активно вселяли в тамошних провинциалов ту ненависть к Риму, которая заставила их родину, Самнии, восстать против власти Республики. И вопреки свирепствовавшей в Италии войне азиатские римляне и италики были слишком заняты выжиманием денег из провинции, чтобы подниматься на борьбу друг с другом — да, и вообще с кем бы то ни было.

Тут-то и явился Митридат. Когда в 89 г. до Р.Х. рухнула власть Рима в Азии, вызванные ее падением ударные волны быстро распространились по всей экономике Средиземноморья. Италия была поставлена на колени. По иронии судьбы, хотя предводители мятежников и воспользовались деловыми связями своих соотечественников на Востоке, чтобы просить понтийского царя помочь их восстанию, именно в тот момент, когда Митридат, наконец, принял это предложение, они поняли, что симпатии их лежат на стороне италийского бизнесмена. Напротив, в Риме, сенаторские круги, не скрывая облегчения, приветствовали перспективу войны с Митридатом. Всем было известно, что люди Востока мягки и нестойки в бою. Еще более вдохновлял римлян другой столь же общеизвестный факт: люди Востока богаты до неприличия. Нечего удивляться тому, что знатные языки принялись облизывать не менее аристократические губы.

Среди римлян был один человек, который считал своим правом возглавить эту войну. Марий давно имел в виду войну с Митридатом. За десять лет до того он совершил путешествие в Азию, где виделся с царем с глазу на глаз, и с откровенностью человека, готового к битве, посоветовал ему или стать сильнее Рима, или повиноваться его командам. В тот раз Митридат сумел поступиться собственной гордостью и не рискнул начать войну. Возможно, не случайно он, наконец, схватил наживку: спровоцировал его на этот поступок близкий союзник Мария. Маний Аквилий, римский наместник, вынудивший союзного с Римом марионеточного царька вторгнуться в Понт, прежде был военным помощником Мария и коллегой по консульству; Марий в свой черед помогал Аквилию оправдаться по обвинению в вымогательстве. Ход событий в повествовании источников неясен, однако, возможно, именно здесь, ко всему прочему, следует искать объяснение рыцарственному отношению Аквилия к безопасности Рима на Востоке в то время, когда родной город его боролся с италиками за собственное существование. Он намеревался обеспечить своего патрона победоносной азиатской войной.[52]

Однако замысел — если таковой действительно существовал, — возымел фатальные последствия: для самого Аквилия, для Мария и для Республики в целом. К пагубной заразе борьбы партий, десятилетия свирепствовавшей на улицах Рима, а потом и на просторах всей Италии, добавился новый и смертоносный микроб. Командование восточной армией сулило такие невероятные перспективы, что гарантировать его себе не мог никто, даже Марий. Голодных честолюбцев, рвавшихся к нему, было чересчур много. Рвавшихся и, как скоро станет ясно, не считавшихся при этом ни с чем.

Если смотреть из будущего, осенью 89 г. до Р.Х. римский народ оказался охвачен коллективной паранойей. Заканчивалась ужасная война, однако, невзирая на победу, ликования не было — только тяжелые предчувствия. Казалось, что данные богами странные знаки вновь предвещают гибель Республики. Наиболее зловещим казалось пение трубы, доносившееся с чистого и безоблачного неба. Столь страшен был голос ее, что все, кто слышал этот звук, едва ли не теряли рассудок от ужаса. Охваченные тревогой авгуры перечитывали свои книги. И обращаясь к ним, к собственному смятению находили, что толкование подобного чуда не оставляет места сомнению: грядет великое изменение в порядке вещей. Закончится эпоха, настанет другая, которой суждено изменить мир.

В течение 90-х годов Марий приобрел недвижимость на неаполитанском побережье. Так, конечно, поступали и другие римские сверхбогачи, однако то, что Марий вложил средства в район, знаменитый своей леностью и женственной праздностью, заставляло публику удивленно поднимать брови. Место, место и еще раз место: великий полководец выбрал себе поместье к югу от Лукринского озера, удобное как с точки зрения близости к устричным плантациям Ораты, так и к сернистым ваннам недалекого курортного города Байи. Иными словами, идеальное место для проживания на покое — и в то же время катастрофическое с точки зрения связей с общественностью. Ракушки и курорты в понимании римлян как-то не ассоциировались с победоносными полководцами. Сатирики «засучили рукава». «Стальной воин, — ехидничали они, — обмяк и разжирел».

Однако насмешка была не по адресу. Впрочем, проблемы с весом старого полководца остались объектом слухов, поскольку Марий, вместо того чтобы нежиться возле бассейна, предпочел оставаться на публике. Подходящей сценой для столь прославленного человека мог послужить только Рим, и Марий не имел ни малейшего намерения отправляться в отставку. Самым комичным образом это являла сама архитектура его злополучной виллы. Построенная на естественном мысу, она повторяла планировку и положение лагеря легиона и демонстрировала ту же любовь к земляным работам, которая была «фирменной маркой» полководческого искусства Мария. Такое смешение военных достоинств с впечатляющим великолепием на деле идеальным образом отображало представление великого полководца о себе.

Один из служивших прежде под его началом офицеров, осматривая виллу, мог только заметить со скорбным одобрением, что рядом со старым его командиром все прочие оказались слепцами. Летом 89 г. до Р.Х. у этого офицера были все основания по достоинству оценить качества образцового укрепления. Вдоль всего побережья от виллы Мария над садами и виноградниками Кампаньи стояли столбы дыма, отмечавшие путь внушительного войска из тринадцати легионов Луция Корнелия Суллы, перекрывавшего путь к захваченным мятежниками городам равнины и заставлявшего их сдаваться по одному. Сулла более не был учеником. Напротив, карьера его, отмеченная стремлением выбраться из тени Мария, в итоге принесла ему репутацию, быть может, самого талантливого офицера в войне. И хотя соперничество между ними, старым полководцем и честолюбивым протеже, давно сделалось «ядовитым», Сулла никогда не допустил ошибки — не позволил себе недооценить своего старого командира. И если прочие усмотрели в вилле Мария признаки упадка, Сулла увидел в ней пример вдохновения.