«Не чает небось, как близко стою. Не забыла о том, как умоляла стражей отпустить меня, грех на себя одну брала. Знала б, не жалобилась бы… Горько убивалась… Да и любилась она стыдливо, жалостливо. Разве блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни».
Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не сохранил через нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где с ней слюбился.
Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к нему. У корней пышно рос мох. Кирилл кинжалом вспорол его и приподнял большой пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.
— Ишь ты! Векша тут склад устроила. Ну и я тоже устрою.[3]
Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом, завернул в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:
— Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.
Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу не хотелось.
Теперь он одет был легко, просто. Из оружия остался лишь кинжал за поясом да нож за голенищем. Таким может быть и доверенный купеческий приказчик да, пожалуй, и сам купец. Только шапка была нехороша. В этой шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.
Уже совсем стало смеркаться, а дождь не переставал. Кирилл заторопился.
В городе лаяли собаки. Пахло с огородов и дворов свежим навозом, ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.
По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор. Тут, в слободе, не въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.
В большой избе было темно и тихо. Лучина тускло горела в стороне от стола, и пламя стояло, как увядающий цветок, подсохший сверху, — пламя всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.
Люди, молча сидевшие у стен по скамье, показались ему знакомыми: может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход из Коломны? Все смотрели на него, но никто не шевельнулся. Кирилл перекрестился в угол и сел.
Он скоро догадался, почему все молчали: здесь слушали побывальщину; старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из большой уполовни. Кирилл вошел в перерыве между событиями: Илья, оседлав коня, выехал в чистое поле навстречу врагу. Это была та же песнь об Илье и Калине, которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.
Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:
— Да, так, значит, об Илье и Алине песня складена. Послухай, гостюшко.
«За купца меня принял», — подумал Кирилл. И пока старик отирал ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул мальчишку, сидевшего у его скамьи на полу:
— Подь, отроче, поглядь коня.
Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: «Пусть и впредь за купца чтят».
Он оглянулся — кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал ему:
— Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.
— Пой, пой, отче. Я повременю.
Старик-то и оказался хозяином.
Он допел неторопливо и складно. Он пел короче, выпустил троекратный наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.
— А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.
— Это кто как называет, все одно — татарин. Да давно ль слыхал?
— Да вчера.
— То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой я бы не слыхивал.
— Спеваешь?
— Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.
— Ну, приветь, коли снедь сыщется.
— Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.
Заезжие оживились.
— Хороша песня, — сказал один.
— А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил не собрать, — усомнился белоглазый рыжий парень.
— Аль слеп? Войско-то видал?
— Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов.
— А чем? — спросил Кирилл.
— Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.
— А ты меня почему за гостя чтишь?
— Да по сану, да и по жуковинью видать. Что ж, мы людей, что ль, не видывали? Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего званья там как в Москве на торгу.
— Много?
— А купец только и ждет, где б кровью запахло, — там рубли шальные, все одно помирать.
Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее — им-то куда в такое время спешить? Один особенно вороват показался — в глаза не смотрит, сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света. А вострая бороденка никак укрыть плутовского рта не может.
Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.
«Наводит тень на плетень», — подумал Кирилл.
— Далек ли ваш-то путь, братцы?
— К Звенигороду на ярмонь.
— Далеко направились.
— Пироги печь, — сказал другой, — наше дело такое.
— Пироги-то с требухой, что ли? — спросил Кирилл, прямо оборотясь к остробородому отщепенцу.
Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил, будто Кириллов соучастник:
— Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.
«Ловко отрекся», — подумал Кирилл.
— А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? — спросил он.
— Я сам по себе.
— А и так расчет есть, — согласился Кирилл. — Коли тебе начинка останется.
Рыжий парень скосил недобрый глаз на отщепенца:
— Он, видать, пирогом пирог начинить мечтает, да хиловат.
Кирилл не сомневался больше: войска прошли, за войсками прошли купцы, а следом за купцами эти бредут — с купцов шкуру сдирать. Бредут, да опасаются друг друга — нет ли кого, кто и у них пирог отнимет.
Рука у Кирилла ощупала пояс: тут ли кинжал?
Вошла хозяйка. Запахло парным молоком и навозом. Поставила бадью на скамью и загремела заслонкой.
Постояльцы похлебали хозяйского варева — постную похлебку, где разварной горох да грибки хорошо были сдобрены луком.
— А медов не варишь? — спросили у хозяина.
— Сам не варю и другим не велю. Стоять у меня стой, песню пой, щи хлебай, а о меде не бай.
— Стол без медов — как песня без слов.
— Это как на чей разум! — сурово ответил старик.
— Что ж, худоумными нас почел? — грозно спросил остробородый.
— Не замай, Щап! — тихо проговорил Кириллов сосед остробородому.
— А ну их! Лезут. Преподобные свечкодуи!
— Щап! — еще тише и настойчивее попрекнул сосед.
Остробородый опять углубился в темень угла. Темень стояла и на дворе. Дверь не была закрыта, в жилье веяло прохладой и сыростью. Дождь не утихал, и слышно было, как он стучит по дощатому полу крыльца.
Кирилл понял, что семеро заезжих мужиков — не из одной ватаги. Тут было их две или три.
«А Щап-то остер не только бородкой. Не зря его те опасаются, — подумал Кирилл. — Надо и мне эту ночь попастись: теперь не в лесу, чать!»
— А ну, хозяин! — сказал Кирилл. — Как бы прилечь где?
— Положу, положу, гостюшко.
— Мне б где поспокойнее.
Старик покосился на мужиков. Все они сторожко-прислушивались к их разговору.
— Не бойсь. Выспишься!
Кто его знает, может, и хозяин свою ватагу держит. Лечь-то легко, да каково вставать будет? Нынче на благость не надейся. Шалыги по дорогам в рясах ходить стали; ряса потолще панциря!
«Да я и сам вроде того!» — усмехнулся про себя Кирилл. И пошел за хозяином.
Старик его вывел в клеть. Клеть стояла тут же за двором. Толстая дверь снизу была науголок прорублена, чтоб кошка могла пролезть. Душно пахло слежалым зерном и мышами. Слева от двери, поверх закрома, положена была медвежья шкура по доскам; хозяин приволок на нее тулуп.
— Ночи холодны становятся. У меня тут изнутри засов. Не сумлевайся, гостюшко.
— Спаси Христос. Доглядь коня.
— Гляну, гляну.
В темноте Кирилл забрался на ложе и стал слушать. Хозяину не верь, ему и стена — дверь. Он опять пощупал кинжал: «Эх, в лес бы да за ночь выспаться!»
Когда хозяин вернулся в избу, Щапа и другого уже не было. На столе лежали полушки за пристанище.
— Куды ж в эту темень их понесло? — удивился хозяин.
— Бог с ними! — довольно ответил рыжий.
— Ну, их дело, — согласился хозяин.
Хозяин пошел к печи.
— А купца я на зады в сарай отвел. Пущай на сене отсыпается.
Рыжий хитро подмигнул:
— Тебе виднее!
Успокоившись, старик спросил:
— Вы-то на полатях, что ль, ляжете?
— Да не. Нам скоро пора.
— Ну, как знаете! — и полез на печь.
Едва стало рассветать — а утро запаздывало из-за обложных туч, Кирилл услышал притаенные шаги. Несколько человек прошло мимо клети к сараю.
Кирилл тихо сполз с закромов, принатужился, чтоб не скрипнуть, отодвинул засов и вышел наружу.
Он воровато обошел сырые бревна стен, держась ближе к ним, слегка шурша мокрой крапивой, и зашел к воротам двора. Попробовал затвор, но ворота были заперты. Хотел подлезть снизу, но, видно, навоз со двора давно не свозили: в подворотню не протиснешься.
