ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

Столкнувшемуся с таким упорством Горбачеву не всегда удается сохранить улыбку, стольких очаровавшую на Западе. Он пробует убеждать: „Мы будем все решать совместно”, — обещает он в одном месте. В другом он призывает на помощь историю: „Нравится нам это или нет, но мы пятьдесят лет были вместе,”— увещевает он, забывая об остав-

ленном этими 50 годами кровавом следе. Он по-отцовски уговаривает: „Ну, куда вы бежите? Почему вы бежите? Вы должны все продумать хорошенько”. Он ищет сочувствия: „Моя личная судьба зависит от вашего выбора”, — говорит он, прижимая руки к груди. Наконец, исчерпав все, мрачно предупреждает: „Не ищите конфликта. Это приведет к серьезным последствиям”.

Однако все напрасно. „Мастеру уличного театра”, как его назвали наблюдавшие за его выступлениями на улицах литовских городов западные журналисты, иной раз даже доводилось срывать аплодисменты. Но это было лишь вежливой похвалой находчивому противнику, а не выражением согласия с ним. Привыкшему к дипломатическим успехам советскому руководителю приходится вкусить горечь поражения при прямом столкновении с народом. Это настолько выводит его из себя, что однажды, не обращая внимания на вездесущих журналистов, он сердито бросает пытающейся успокоить его жене: „Замолчи”.

Все же он не теряет надежды, хотя у слушавших его создается впечатление, что предложить ему реально нечего и он отделывается пустыми обещаниями в надежде выиграть время. Обращаясь к членам ЦК отделившейся компартии, он предпринимает еще одну попытку:

— Совесть вам не позволит отделиться, — увещевает он, опять призывая пересмотреть принятое решение.

— Вы только говорите, но не слушаете, — бросает один из присутствующих.

— Я слушаю. Только я заранее знаю, что вы скажете, — пытаясь сохранить спокойствие, пожимает плечами генсек. Видимо, поездка не прошла напрасно, и он понял, что литовцев ему не переубедить. В ответ на заданный ему с места вопрос о том, как он относится к многопартийности, он, еще недавно объявлявший разговоры об этом пустой чепухой, сознавая, что повторение этого сейчас будет равнозначно катастрофе, вынужден отступить и ответить: „Мы не должны бояться многопартийности”.

Сказал ли он, как уже случалось не раз, то, что от него хотели услышать, оставаясь по-прежнему убежденным в преимуществах однопар-тийности, веря в то, что Советский Союз все еще можно сохранить сильной центральной властью, или мнение его действительно изменилось? Но если это так, тогда возникал вопрос, почему многопартийность должна ограничиваться только Прибалтикой? Ответа на этот вопрос пришлось ждать еще некоторое время.

Поездка в Литву еще раз показала неспособность генсека предвидеть исхода событий. Результат ее был предопределен заранее. Ясно было, что литовская компартия своего решения не изменит. Для нее это было бы лебединой песней и она потеряла бы все шансы завоевать хоть какое-либо число голосов на предстоящих выборах в Верховный Совет. Поездка не только не снизила накала страстей, но, наоборот, усилила их, поскольку литовцы получили возможность выразить свое стремление к независимости непосредственно самому Горбачеву.

Литва была первой ласточкой. Провозглашенная литовскими коммунистами цель — создание „независимого демократического литовского государства” привлекательная и для других республик. Заменит ли Советский Союз конфедерация или возникнет нечто, подобное бывшему Британскому содружеству народов или на карте мира вновь появится Россия в иных границах, еще не исследовавшая своих богатств, которых более чем достаточно, чтобы существовать без колоний? Ответить на все эти вопросы должно было теперь уже не очень далекое будущее. Одно было ясно — независимость прибалтийских государств явится Рубиконом, переход через который будет означать начало конца того Советского Союза, который существовал до сих пор. К февралю 1990 года все это стало очевидным.

Приближались выборы в республиканские и местные Советы. Во всех округах были выдвинуты кандидаты, конкурирующие с коммунистами, и опросы общественного мнения показывали, что партийных кандидатов ожидает сокрушительное поражение. Что же оставалось Горбачеву?

5 января 1918 года Ленин, прибыв в Таврический дворец, где собралось только что избранное Учредительное собрание, заявляет В. Бонч-Бруевичу: „Если мы сделали такую глупость, что пообещали всем собрать эту говорильню, то мы должны ее открыть сегодня, а когда закроем, об этом история пока помалкивает”. Отгадывать ленинскую загадку долго не пришлось. Учредительное собрание, в котором социалистическим партиям принадлежало 59,6% мест, а находившиеся уже у власти большевики располагали лишь только 24% всех депутатских мандатов, всего на 8% больше, чем буржуазные партии, не вызывало никаких симпатий у вождя, вовремя „забывшем” о том, что за семь месяцев до того, прибыв в „запломбированном вагоне” в Петроград, он гневно обрушился на тех, кто ему „приписывал взгляд, будто он против созыва Учредительного собрания”. На следующий день после его открытия, 6 января, Учредительное собрание по ленинскому приказу, как говорили тогда, используя вошедшее в моду после массовых большевистских расстрелов выражение, „списали в расход”. В 1990 году о повторении этого не могло быть и речи.

21 января в день смерти Ленина, словно знаменуя смерть и его партии, в Москве заканчивается двухдневная Всесоюзная конференция партклубов, участники которой из 103 городов и 13 республик образуют, пока еще в рамках КПСС, объединение Демократическая платформа”. Они требуют „коренной реформы КПСС в направлении подлинно демократической парламентской партии, действующей в условиях многопартийной системы”, и как говорит Ю. Афанасьев, ставят своей целью создание „совсем не похожей на КПСС демократической, гуманистической, политической партии”.

Как опытный политический деятель, Горбачев четко улавливает, куда дуют ветры. Он круто меняет свой курс, и, как объясняет иностранным корреспондентам в Москве представитель МИДа Г. Герасимов, следует известной максиме: если не можешь победить противника, присоединись к нему.

И вот, еще два месяца назад объявивший идею многопартийности глупостью, скрепя сердце согласившийся с ней в Вильнюсе, грубо оборвавший в декабре Сахарова, предложившего отменить статью шестую, нынешний наследник Ленина вынужден был ходом событий принять неизбежное. Он уединяется со своими советниками и вырабатывает новую платформу партии, которую и представляет открывшемуся 5 февраля 1990 года пленуму ЦК. Что же представлял собой тот форум, на котором предстояло развернуться партийным баталиям? Из 249 членов ЦК — 199, или 80%, составляли как действующие, так и ушедшие на пенсию чиновники высшего партийного ранга. Среди остальных — 32 рабочих и колхозника и 18 представителей интеллигенции. Подавляющее большинство — 179 человек — русские. Такой состав ЦК показывал, кому принадлежала реальная власть в партии и, следовательно, в стране. После пяти лет „перестройки” руководящий партийный орган не расширил ни представительства трудящихся, ни ввел в свой состав большее число „нерусских”, по-прежнему оставаясь элитарной организацией, выражающей имперские интересы доминирующей нации.

Вот эти люди плюс кандидаты в члены ЦК и члены Ревизионной комиссии, приглашенные на заседание гости, среди которых были секретари обкомов, командующие округами, и руководители республик должны были решить, каким будет будущее их партии. В докладе Горбачева им пришлось услышать подтверждение тому, что им и без того уже было известно. Они знали о том, что за последние годы страна проросла множеством общественных и политических организаций. Не замечать их больше было нельзя, и Горбачеву не остается ничего иного, как признать, что на „определенной стадии этот процесс может привести к созданию партий”. Но он явно опаздывает. Многие из новых организаций фактически уже стали партиями. Теперь генсек выражает желание сотрудничать с ними. Говорит он об этом туманно, расплывчато, с обычной для него недоговоренностью, вызывая у многих и недоверие и создавая впечатление, что он или опять все запутывает, чтобы выиграть время, подав людям опять надежду, или все значительно проще: он сам не знает, что делать, куда идти.

Чувствуя настроение масс, понимая, что вопрос о статье шестой конституции так или иначе придется решать, он пытается опередить ход событий и создать впечатление, что партия сама, по своей воле, а не под давлением, соглашается не настаивать больше на сохранении этой статьи. Он вновь обещает, что социализм станет более гуманным, демократическим.

Все это вызывает на пленуме острую борьбу. Она длится три дня. Порой слышатся весьма острые критические замечания в адрес генсека, которого помимо прочего обвинили в создании кризисной обстановки и забвении учения Маркса и Ленина. В заключение принимается резолюция, в которой говорится, что КПСС совместно с другими общественными и политическими организациями и движениями будет участвовать в управлении страной. Затем наступает момент решающего голосования, и все заканчивается как всегда. За новую программу голосуют и те, кто был против нее. Пять перестроечных лет ничего не изменили. Психология членов руководящего центра не изменилась. Они от своих привычек не отказываются. Обреченные на заклание консерваторы не бунтуют, а послушно голосуют за собственное поражение. Так же делали и те, кого обрекал на уничтожение Сталин, кого потом изгоняли из партии его наследники. Поднятые единогласно руки напоминают о салюте цезарю гладиаторов, идущих на смерть. Но это не партия гладиаторов, готовых честно сражаться за власть с соперниками. Главу киевской парторганизации, к примеру, не совсем устраивало соревнование на равных с другими партиями. Он требует преимуществ для своей партии. Он не одинок. Громадная партократия так легко от власти и „сытой” жизни не откажется. Но отношение к ней народа все время прорывается наружу.