Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

— Ну, что? — спросил Волкаций, прервав свой разговор с Сильваном и поворачиваясь к Клодию. — Как ты ее находишь?

— Ты прав, она почти настоящая гречанка.

— Что за грудь! Что за ножки! — со вздохом сказал Сильван, не спуская с девушки пожирающего взгляда.

Волкаций жестом руки разрешил Ювентине удалиться, и та поспешила к дверям триклиния.

Клодий проводил ее стройную фигуру глазами коршуна, упустившего добычу.

— Бедный Клодий, — язвительно произнес Сильван. — Эта девчонка, кажется, лишила тебя покоя. А ты попроси хозяина — он уступит ее тебе на нынешнюю ночь, — подмигнул он Волкацию.

Но тот строго его осек:

— Не говори лишнего, Сильван. Сам-то ты прекрасно знаешь, что Ювентина у меня на особом счету — и ни тебе, сколько бы ты ни клянчил, ни кому-либо другому я ее не отдам… Эта девушка очень тонкая штучка, — продолжал он, обращаясь к Клодию. — С виду она скромна и послушна, но вполне способна закатить скандал, подобный тому, каким ославила в прошлом году прежнего хозяина…

— Это верно, — подтвердил Сильван, отхлебывая вино из своего кубка. — Ланиста Аврелий готов был растерзать ее на части…

— А в чем собственно дело? — с интересом спросил Клодий.

— Видишь ли, Ювентина с самого рождения росла в его деревне, — начал рассказывать Волкаций. — У Аврелия есть небольшая вилла близ Альбанского озера. Говорят, доход от нее ничтожный. Аврелий туда редко наведывается да и то лишь для того, чтобы подросших молодых рабов брать с собой в Рим — обучать гладиаторскому искусству. О, теперь его школа на Квиринале лучше любой другой во всей Италии!.. И вот как-то в один из своих приездов в имение, увидев Ювентину в полном цвету, Аврелий рассудил, что зрелой девице нечего пропадать в деревне, и привез ее в город. Надо сказать, он не только своих рабов, но и рабынь держит, как говорится, в гончей форме, используя их в виде наград своим ученикам, отличившимся на арене. Для Ювентины он тоже решил не делать исключения, хотя на таких красотках, как она, умные люди делают немалые деньги. И вот он приказывает девушке идти в школу с тем, чтобы та отдалась там какому-то гладиатору, который провел удачный бой. Но не тут-то было! Ювентина заупрямилась. Аврелий приказал высечь ее розгами. Но она и после этого не смирилась, бросилась на Форум и припала к ногам народных трибунов…

— Вот глупая![232] — усмехнулся Клодий.

— Ты прав. Она добилась лишь того, что трибуны, пожалев девушку, вызвали Аврелия к себе, попеняли ему на то, что он принуждает рабыню к разврату, а тот вне себя от ярости, вернувшись домой, приказал подвергнуть жалобщицу бесчеловечным пыткам…

В это время остальные сотрапезники были заняты беседой о новом преторе Сицилии.

— Лучше спросите у меня! Уж я-то знаю всю подноготную о любом из отцов-сенаторов! — хвастливым тоном говорил Вибий Либон. — Что же касается Публия Лициния Нервы[233], то я не раз проворачивал с ним дела, правда, через его отпущенников…

— Я о нем всякого наслушался, пока был в Нумидии… Что он за человек? — хриплым голосом спрашивал Марк Тициний, лицо которого побагровело от выпитого вина.

— Мерзавец, каких мало! — изрек Дентикул.

— Он, говорят, здорово поистратился, чтобы добиться городской претуры, — заметил Приск.

— Только не думайте, он не из тех, кто расточает свое состояние в надежде, что ему поставят бронзовый памятник, — продолжал Либон. — О, нет! Теперь, когда он заполучил в свои руки этот лакомый кусок — прощай, Тринакрия[234]! Провинция богата, а Нерва отличается неимоверной алчностью и пойдет на любые злоупотребления, лишь бы вернуться в Рим богачом… А ты, мой милый, — обратился он к центуриону, — если хочешь получить место в его преторской когорте, проси совета и помощи у нашего уважаемого Клодия, он с ним лично знаком… Послушай, Клодий! — окликнул Либон публикана. — Прости за беспокойство, но вот у нашего друга Тициния возникли кое-какие трудности, и ты бы мог ему помочь…

— Помочь? Я? — Клодий уставил на Либона непонимающий взор.

— Речь идет об этой злополучной истории с капитуляцией легионов Авла Постумия под Сутулом и о том, что брат Тициния…

— А, знаю, слышал…

— Так вот, хотя Тициний совершенно непричастен к преступлению брата, его преследуют родственники Спурия и Авла Постумиев, строят ему всякие козни…

— Положение мое усугубилось тем, что в пятый легион, где я служу, назначили военным трибуном старшего сына Спурия Постумия, — мрачно сообщил центурион и, помолчав, добавил: — Он уже пообещал мне веселую жизнь на весь оставшийся срок службы.

— И чем же, по-вашему, я мог бы помочь? — произнес Клодий, вопросительно глядя то на Тициния, то на Либона.

— Ты ведь, я знаю, в близких отношениях с Нервой, — сказал Либон. — Тебе ничего не стоит замолвить перед ним словечко… ну, чтобы он взял Тициния с собой в провинцию.

— Вчера я виделся с ним на Форуме, — раздумчиво сказал Клодий. — Он сказал мне, что отправится в Сицилию не раньше, чем закончатся общественные зрелища…

— Это на него похоже, — рассмеялся Либон. — Нерва никогда не бывает настолько занят делами, чтобы забыть об удовольствиях…

— Да, клянусь Юпитером Статором! — с неистовой радостью вскричал Дентикул. — Завтра мы вдоволь насладимся и конными скачками, и колесничными бегами, и гладиаторскими играми!..

— Хорошо, я поговорю с Нервой, — немного помедлив, сказал Клодий, обращаясь к Тицинию. — Обещаю тебе.

— О, я буду так тебе признателен! — обрадованно воскликнул центурион.

Между тем рабы убрали со стола грязную посуду, подготовив его к третьей перемене блюд.

В триклинии снова появились девушки с подносами в руках, а двое рабов поставили на середину стола огромное серебряное блюдо с семью жареными молочными поросятами — ровно по числу гостей.

Самому хозяину подали отдельное блюдо с мелко рублеными овощами — Волкаций страдал болями в печени и избегал жирной пищи.

Гости принялись за еду, воздавая хвалу искусству повара и щедрости хозяина.

— Ты говорил, что она обошлась тебе недорого… И во сколько, если это не секрет? — спросил Волкация Клодий, искоса поглядывая на Ювентину, которая в это время по указанию домоправителя помогала мальчикам прислуживать за столом, подавая гостям кушанья и кубки, наполненные вином.

— Кто? Ювентина? — переспросил Волкаций. — О, этот мясник Аврелий явно продешевил! Он проиграл мне около четырнадцати тысяч сестерциев. Но что понимает в женщинах гладиаторский ланиста, грубая душа, погрязшая в мерзких казармах своей школы? — с презрением воскликнул он.

— Уступи мне ее. Я заплачу тебе вдвое больше.

— Продать Ювентину? Это невозможно.

— Подумай, Волкаций, это же больше, чем талант. Никто теперь не дает столько за женщину…

— Не проси, Клодий. Ювентину я не продам…

— Хорошо, даю два таланта, — терпеливо произнес Клодий.

— Клянусь Кастором, неплохая цена за девчонку! — не удержался от возгласа Сильван и подмигнул хозяину дома.

Но лицо Волкация приняло непроницаемое выражение.

— Ювентина слишком дорога мне, не скрою, — сказал он твердо и, сделав паузу, продолжил: — Впрочем, если я и решусь расстаться с нею, то не менее чем за семь аттических талантов.

— Семь талантов! — изумленно вытаращил глаза Клодий. — Семь талантов за женщину?

— Кто это там говорит о талантах? — обернулся на голос публикана уже порядком захмелевший Либон. — Неужели сегодня ставки будут такими высокими?

— Если я не ослышался, — сказал Минуций, небрежно облокотясь на подушку, — наш добрейший Волкаций оценил эту девушку с чудесными золотыми волосами ровно в семь аттических талантов.

— Да это же более ста восьмидесяти тысяч сестерциев! Целое состояние! — воскликнул Тициний, алчно заблестев глазами.

— Он просто шутит, — сказал Клодий, пожимая плечами.

— Я не шучу, — спокойно произнес Волкаций. — Ювентина красивая и образованная девушка, свободно говорит на двух языках. Попробуй-ка найди еще такую…

— Семь талантов за девицу, которой еще вчера забавлялись ученики Аврелия! — в сердцах бросил Клодий.

— Вот беда! — насмешливо отозвался Волкаций. — Разве от этого у нее поубавилось красоты и грации? Вы только посмотрите, как легко, как изящно она ступает, какая у нее упругая грудь, какие стройные ноги. Не девушка, а медовый пряник! Она еще ни разу не забеременела и еще долго будет пленять своими юными прелестями, — не хуже, чем работорговец на рынке, — расхваливал Волкаций прислужницу, которая то краснея, то бледнея от стыда под устремленными на нее со всех сторон беззастенчивыми взорами, застыла на месте и ждала решения своей дальнейшей участи.

— Недавно Луций Лукулл, — продолжал Волкаций, — приобрел для своих сыновей старика-грамматика, уплатив за него сто пятьдесят тысяч сестерциев. А я знаю одного трактирщика, перед домом которого этот ученый раб сидел на цепи…