Мертвое тело чуть покачивали глубинные течения, и рыбы, любопытные и суетливые, тыкались носами во вздувшееся мясо лица и рук, торчащих из лоскутьев казенной одежды. Эти обнаженные части тела постепенно покрывались морскими водорослями, и то, что прежде было человеком, вскоре стало походить на обросшие мхом коряги, а покрытый зеленью шар, прежде бывший человеческой головой, теперь можно было опознать лишь по белому оскалу зубов.
Дни и недели продолжали сменять друг друга над морем и британской сушей, над деревнями и английскими городами, над Лондоном и домиком миссис и мисс Стефорд, матери и дочери, которых с прежним постоянством навещал О'Мерфи. Он все так же невозмутим, и ненавязчив, и тих, а эти качества таят в себе надежный покой, столь необходимый для разбереженной болью души.
Понятно, что нет и не может быть точек соприкосновения между этой печальной, но уютной средой и столь равнодушным ко всему уголком морского дна, где два случайно навалившихся друг на друга камня держат в плену постепенно разлагающееся тело, некогда бывшее Дональдом Гарвеем, или «веселым Доном».
1. Царь царице — царица царю
«Ц. Ставка, 1916, 30 мая
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. У нас тоже была страшная жара последние дни, но вчера, после сильного дождя и настоящей бури, температура, к счастью, упала до 13°, и теперь снова легче дышится. Кажется странным, что даже я страдаю от жары; в наших комнатах была страшная духота, 19° в спальной! Поэтому спал довольно плохо. Сегодня утром лил страшный дождь, и в такой-то дождь у нас был длиннейший молебен перед нашим домом, при войсках и огромном стечении народа. Затем все подходили и прикладывались к иконе. Сегодня днем ее отвозят на фронт, откуда ее привезут обратно недели через две. Наши головы и шеи порядочно намокли, к восторгу Бэби. Приложившись к иконе, я пошел на доклад, а он еще долгое время стоял у подъезда и наблюдал толпу! В 12 ч. 30 м. все кончилось — народ и солдаты начали собираться еще в 10 ч. 30 м. Ночная буря сильно повредила телеграфные проволоки, оттого и были получены неполные известия с юго-западного фронта, но поступившие весьма удовлетворительны. До сих пор мы взяли в плен больше 1600 офицеров и 106 000 солдат. В общем, наши потери невелики, но, конечно, не во всех армиях одинаковы. Я рад, что ты видела Н. П.!
Очень желал бы их навестить, но теперь это совершенно невозможно!
Новые полки формируются теперь для отправки во Францию и в Салоники.
Моя нежная голубка, о, как мне хочется угнездиться возле тебя и прижаться к тебе крепко, крепко! Да благословит бог тебя и девочек! Нежно и много, много раз целую тебя. Навеки твой
Ники»
«Царское Село, 9 июня 1916 г.
Мой возлюбленный ангел!
Берусь за письмо к тебе, прежде чем лечь в постель!.. Наш Друг[16] надеялся, что ты приедешь теперь на два дня, чтобы решить все эти вопросы. Он находит чрезвычайно важным скорее все это обсудить, в особенности — вопрос № 1 (о Думе). Помнится мне, я тебе говорила, что Шт. просил тебя распустить их возможно скорее, велеть им разъехаться по деревням и следить за ходом полевых работ. Только поскорее вызови Ш., так как уж очень медленно все делается…
2) Относительно отставки Оболенского — почему бы не назначить его куда-нибудь губернатором?… Он никогда не выступал против Гр., а потому последнему тяжело уже просить об его отставке. Но он говорит, что Оболенский действительно ровно ничего не делает, а между тем надо возможно скорее серьезно заняться вопросом о подвозе продовольствия — снова на улицах стоят длинные хвосты перед лавками.
3) Не было ли бы умнее передать весь этот вопрос о продовольствии и о топливе министру внутренних дел, которого это ближе касается, нежели министра земледелия? Министр внутренних дел имеет всюду своих людей, он может давать приказы и непосредственные инструкции всем губернаторам — в конце концов все ведь находится под его началом…
4) Относительно Союза городов. Ты не должен больше выражать им свою личную благодарность, нужно под каким-нибудь предлогом теперь же опубликовать сведения относительно всего, что ими делается, и главным образом, то, что ты, т. е. правительство, даете им средства, а они свободно растрачивают их — это твои деньги, а не их собственные. Общество должно это знать… они стремятся взять на себя слишком крупную роль — это становится политически опасно…
Несомненно, Англия и Франция во главе всего этого дела…
Твоя первая акация лежит в моем евангелии, эту положу в молитвенник. Сейчас должна погасить свет, закончу это письмо завтра…
В субботу повидаюсь с нашим Другом…, чтобы проститься с Ним — Он на будущей неделе уезжает к себе домой. Спи хорошо, мое сокровище! Я постоянно утром и вечером крещу и целую твою подушку — это все, что у меня есть! Чего ради Греции предъявлен этот ультиматум?
Поцелуи без счета и благословения шлет тебе
твоя старая женушка»
«Ц. Ставка, 19 июня 1916 г.
Моя душка-солнышко!
Сердечко благодарю тебя за дорогое письмо… Я знаю, как трудно писать в такую жару. С сегодняшнего утра воздух, после сильного ливня, заметно посвежел, что очень приятно. Погода стоит серая и неприветливая, поэтому мы с Алексеем в 4 часа пойдем в кинематограф, который устраивается для солдат по воскресеньям днем. Конечно, он в восторге!
Войска чудно сражаются, и многие батальоны и даже отдельные части проявляют столько героизма во время битвы, что трудно запомнить все случаи. Наши одесские стрелки дерутся, как львы, но увы! Только четвертая часть их уцелела!
Теперь, дорогая, должен кончать. Храни вас господь! Целую тебя и прижимаю к моему тоскующему сердцу. Навеки, моя бесценная, твой
Ники»
«Царское Село, 4 августа 1916 г.
Ангел мой милый!
Уже 1 час, но я тем не менее хочу начать письмо к тебе, потому что завтра буду очень занята… Он[17] спрашивает, верно ли то, что газеты пишут относительно освобожд. военнопленных славян. Он надеется, что это не так, ибо это было бы величайшей ошибкой (пожалуйста, ответь на этот вопрос). Он огорчен слухами, будто бы Гучков и Родзянко приступили к организации сбора меди; если это так, то следует, по его мнению, отнять у них инициативу в этом — совсем это не их дело. Просит тебя быть очень строгим с генералами в случае ошибок. Видишь ли, все страшно возмущаются Безобразовым, все кричат, что он допустил избиение гвардии, что Леш, отступая в течение 5 дней, дал Б. приказ наступать, а он все откладывал и, благодаря своему упорству, все потерял. Раненые стрелки, да и остальные, не скрывают своего негодования. А. получила чрезвычайно интересное, но грустное письмо от Н. П. — он описывает, что им пришлось проделать, но с отчаяньем говорит о генералах, о Без., — как они, ничего не зная, приказали гвардии наступать по заведомо непроходимым топям и как велено было обходить другие топи, где свободно можно было бы пройти… Гвардия никогда ему этого не простит… Я жалею, что не поговорила об этом более настойчиво в Ставке — твой престиж был бы спасен, а то станут говорить, что ты проявляешь слабость… будь благоразумен, мой ненаглядный, слушайся твоей старой женушки, которая думает исключительно о твоем благе, и которая знает, что это единственно верный шаг.
А. передала нашему Другу то, что я говорила… Не пошлешь ли ты за ним и не расспросишь ли его обо всем… Прости, что первое же мое письмо — о делах, но все касающееся армии так важно для нас всех, мы этим живем… Не забыл ли ты отложить призыв молодых солдат до 15 сентября, если это возможно, так, чтобы повсюду они могли закончить свои полевые работы?… Милый, ты ведь не забудешь о наградах для тех, кто ранен бомбами, сброшенными с аэропланов?… Помни относительно Безобразова!
Навеки, ангел мой, всецело твоя
Солнышко»
«Ц. Ставка (…) 5 сентября
С добрым утром, дорогая!
Солнце сияет и греет, но в тени холодно. Твое дорогое письмо меня сильно утешило — я его много раз перечитывал и целовал дорогие строчки.
Сегодня полковой праздник кавалергардов. Мы только что кончили завтрак и собираемся прокатиться на автомобиле, в лес, так как опять стало пасмурно…»
«Ц. Село, 20 сентября 1916 г.
…У меня завтра будет Протопопов, мне нужно спросить у него кучу вещей, а также поделиться с ним некоторыми идеями, пришедшими в мою собственную старую голову, относительно того, чтобы повести контрпропаганду против Союзов Гор среди армии, т. е. иметь за ними наблюдение и немедленно выгонять тех, кто понадеется. Министр внутренних дел должен найти порядочных, честных людей, которые были бы «его глазами» и которые, с помощью военных властей, должны сделать все, что только смогут.
Ты ничего не имеешь против того, что я высказываю свое мнение по этому поводу, милый? Но, уверяю тебя, хоть я и больна и у меня плохое сердце, все же у меня больше энергии, чем у них всех вместе взятых. Бобринский был рад видеть меня такой; он говорит, что меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что я стою на страже интересов твоих, Бэби и России. Да, я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно…»
