— Если даже Абдулло выживет, все равно с Киштана не снять нам пятно позора. Помнишь Нистеру — дочь плотника? Ее публично увезли в гарем, Монтасеру для лакомства. У-у, жеребец!..
Если бы Мухтар вонзил в мою грудь нож, мне, наверное, было бы легче, чем слышать такое. Да, черное это пятно позора, это публичное оскорбление! Я почему-то злюсь на себя, будто виноват во всем я один, только я. «Эх ты, почтальон! Горе-почтальон! Гляди, как надругались над киштанской девушкой! Где же ты был в это время, почему не пришел на помощь?!»
Я окончательно расстроился. Я даже забыл попрощаться с Мухтаром.
На площади, перед зданием арка, разгуливает-гуляет во всей наготе «свобода». Распоясавшиеся казаки Монтасера бродят кучками, задевают прохожих, сквернословят и хохочут. Слуги нового властителя в пьяном угаре. Слава аллаху, пока еще не дошло до открытого погрома и истязаний. Но, кажется, солдатня близка к этому. Из-за ворот арка доносятся крики узников, плач детей. Сотни горожан пытаются подойти к воротам, вызвать Монтасера, просить у него милости, чтобы освободил их родных и близких. И вот на эти мольбы и увещевания сарбазы хана отвечают издевательским смехом…
Жизнь идет. В «классе экабер» собрались все ученики. Здесь же и Ахмед. У всех скучный вид, разговаривают не так, как всегда. Я прекрасно понимаю, почему мои товарищи так замкнуты, так недовольны, — но разве это выход из положения?! Пытаюсь шутить:
— А, Ахмед! И ты тут? А скажи-ка, Ахмед-джан, отчего у тебя и у других желтые лица?
— Солнце надело желтый намордник! — грубо отвечает Ахмед.
На этом иссякло наше остроумие.
Сидим, ждем Арефа. Его нет. Почему так долго нет учителя? Армия ожидает своего полководца! Наконец открывается дверь и входит Ареф. Мы встаем.
— Садитесь, друзья, — скучно произносит Ареф. По привычке он проходит к дальней стене, заложив за спину руки. Он о чем-то мучительно думает, брови его насуплены, уголки губ вздрагивают. Ареф сурово смотрит в окно, говорит: — Сегодня последний день существования «классе экабер». Таков приказ Сердара. «Классе экабер» объявляется вне закона. За неподчинение — жестокое наказание. Реакция свирепствует. Ареф переводит взгляд на нас, тихо продолжает: — Не теряя времени, надо организовать надежную группу людей для отправки в Мешхед. Там, в центре, немедленно должны узнать, что тут у нас творится.
Ареф говорит спокойно и твердо, только непонятно, где он оставил свою ласковую улыбку? Кто-то спрашивает, перебивая учителя:
— Господин Ареф! Неужели нельзя поднять восстание. Такое же, как когда-то поднял кузнец Кавэ? Надо штурмом взять арк.
— Сейчас такая попытка равносильна самоубийству, — отвечает Ареф. — Чтобы поднять восстание, надо сначала подготовить людей к этому. Надо быть среди простых людей, разъяснить им, что к чему, разбудить их, поднять на борьбу! Задача в том, чтобы смело рассказать всему народу правду про то, что творится в Миянабаде, Киштане, во всем Хорасане. Это мы должны сделать через газеты. Надо печатать статьи, заметки в газете «Бахар». Мы раскроем, покажем без фальшивой маски лицо боджнурдских правителей, надругавшихся над нами…
Через полмесяца в «Бахар» под заголовком «Спасите!» появилась статья. Эту статью я заметил, когда зашел в чапарханэ, в свой почтовый дом, перед рассветом. Я сразу же начал читать. Как я был горд, что мне выпала честь первым сказать Арефу и всем моим товарищам о появлении статьи.
В этот день я пришел в Миянабад на два часа раньше обычного. Сам не поверил, что могу быть таким скороходом. Может быть часы почтовые отстают? Нонет, чиновник чапарханэ спрашивает:
— Что, Гусейнкули, так рано сегодня пришел?
— Хочу быть быстрее гонца его величества Шах-ин-шаха!
— Ого! Ты, оказывается, молодец. Ну, иди разнеси почту, потом отдохнешь.
Спустя час, я зашел домой к Арефу.
— Господин учитель, честь имею доложить, что статья уже опубликована в «Бахар». Вот, читайте.
— Рад тебя видеть, проворный почтальон. Проходи, садись. Я давно поджидаю эту статью. — Он быстро взял газету, окинул ее — сразу всю — взглядом, отыскал нужное и стал читать. Глядя ему в лицо, я видел, как чутко Ареф реагирует на каждое слово. Лицо его то розовело, как у юноши, то темнело и становилось недобрым, то вдруг набегала улыбка и на щеках играли маленькие ямочки. Потом руки его сжались в кулаки, он встал, отыскал карандаш, и продолжая чтение, стал подчеркивать строчки.
Ареф прочитал статью, медленно сложил вчетверо газету, спросил:
— Господин Гусейнкули, вы читали эту статью?
— Еще вчера, как принял почту! До самого утра читал. Раз сорок, клянусь аллахом! Даже не заметил, как наступило утро. Всю статью могу рассказать наизусть. Хотите?
— Ого! Ну, тогда, давай поговорим по-деловому. Итак; я — учитель, ты — почтальон! Я могу писать, а ты — разносить людям написанное мной. Мы оба в одинаковой мере отвечаем за судьбу народа. Так я говорю, Гусейн-кули?
— Правильно, господин учитель!
— Очень хорошо, что у тебя такая работа. Ты постоянно находишься среди людей. Ты можешь им прочесть любую статью из газеты, и тебе никто не запретит! Так ведь, Гусейнкули?
— Очень правильно, господин учитель! Могу.
— Только будь осторожным и бдительным. Иначе, не успеешь оглянуться, как попадешь о лапы молодчиков Монтасера!
— Буду смотреть за шакалами… Эх, господин учитель! Было бы у нас оружие! Вы научили бы меня выступать и говорить речи. Я пошел бы к молодежи Миянабада, Киштана, Портана! Я сказал бы: «А ну-ка, друзья, берите в руки оружие!» Ох, и дали бы мы жару этим гадюкам! Чтоб они все лопнули, как лопнул котел в киштайской бане! Правда, господин учитель?
— Правда, — с довольной улыбкой отзывается Ареф. — Но пока это только мечта. А что касается оружия — оно у нас есть. Мощное, дальнобойное оружие. Название ему — газета. Ты понимаешь меня, Гусейнкули?
— Все понимаю.
— Срочно, очень быстро надо прочитать эту статью людям. Постарайся это делать там, где больше собирается народу. Например, в мечети! Подойдет такой учебный класс для тебя?
— Лучшего не сыщешь, господин учитель. Сейчас же побегу туда. Если спросят, зачем я читаю газеты, скажу: люди же неграмотны, а я, почтальон, грамотный, вот и делаю им услугу. Я обязан им читать газеты. За это государство платит мне деньги. Правильно говорю, господин учитель?
— Верные слова, Гусейнкули! — подтвердил Ареф. — Большая это правда! Но ты сам-то хорошо понимаешь на какой путь становишься? Вот, послушай, что сказал Саади:
«Я говорю тебе: берегись, не выходи в море!
Ну, а если выйдешь, то вручи свое сердце бурям…»
Эти строки о тебе, Гусейнкули… Ты согласен?
— Всей душой, господин учитель!
— Иди. Будь удачлив.
Медленно я вхожу в мечеть. Иду, затаив дыхание. Навстречу, вниз по лестнице с минарета спускается муэдзин. Он только прокричал призыв к молитве. Зов его никогда не остается без внимания. Но, странно, сегодня в мечети только белобородые старики. Увидев меня, они все поворачиваются в мою сторону.
— Хоть бы ты что-нибудь рассказал хорошего! — с надеждой обращается ко мне один из стариков.
— Но я каждый день читаю вам газетные новости!
Чего вам еще надо? — пру напропалую. — Если вам кажется этого мало, то, пожалуйста, могу, например, прочитать статью из газеты «Бахар». Очень интересная.
— Эй ты, меджевур! Поглядывай в сторону арка. Дашь сигнал, если кто появится! — приказывает тот же старик притихшему сторожу.
Я достаю из сумки газету, разворачиваю. Старики теснятся вокруг меня и ожидании.
— Тише, агаян![12]— покрикиваю я недовольно, будто у меня и нет никакой охоты читать им, — Постарайтесь соблюдать порядок! Вот полный текст статьи, слушайте:
— Мы — представители Миянабада, обращаемся ко всему персидскому народу и его величеству Шах-ин-шаху, ради аллаха, чести и совести, хоть на минуту обратить взоры на наш маленький Миянабад. Наглый грабеж и произвол боджиурдских диктаторов превзошли тиранию самих Шаддада и Намруда. Они разоряют нас и попирают нашу честь.
Эй, люди Персии, глядите:
в горных потоках, на тропах горных,
на полях, в степях и долинам, —
всюду слезы и рыдания!
Эй, люди Персии, глядите!
Разве денежный мешок длиной в семьдесят километров, открытый с одной стороны сердаром Боджнурда, а о другого конца сердаром Миянабада, можем мы наполнить, миянабадцы? Спасайте нас от хищников!
Эй, мусульмане! Мы тоже мусульмане и верим в пророка и Шах-ин-шаха!
Разве мы иноверцы? Мет, мы истые мусульмане!
Мулл не обижаем, мечети посещаем, коран уважаем…
Мы обращаемся к его величеству Шах-ин-шаху, во избежание народного гнева и пожара отвратить руку грабителя!..
