Анселен покачал головой. Он отвел меня в сторону и сказал:
— Дорогой Гио, я разделяю твою тревогу. Вполне возможно, что дух крестовых походов действительно угас. Тем важнее для меня отправиться в дорогу. Но как это обидно! Как ты думаешь, наберется ли достаточно народу, чтобы заполнить корабль в Марселе?
— Я не имел успеха в Париже и Нанте, но это не означает, что ничего не удалось и моим сотоварищам. Я уверен, что нас ждет приятная неожиданность. И на худой конец, господин Анселен, вспомните, что Великий Магистр призвал тамплиеров не только из Молеона.
— Их много, но кто из них отправится в путь? Лишь бы они не обогнали нас, это было бы еще хуже.
— Марсель — это порт Святой Земли. Вы не представляете себе, какую торговлю он ведет.
В Тулузе, прекрасном городе, так и кишащем торопящимися людьми, носилками и всадниками, случай свел нас с графом Раймоном Тулузским. Заметив наши всклокоченные бороды, длинные шевелюры, пыльные одежды с вышитыми на них крестами, он спешился, раздвинул свою охрану и подошел поприветствовать нас. Анселен, мелкий бретонский землевладелец, до того смешался, что лишь что-то пробормотал в ответ. Он не мог представить себе, что столь владетельная особа снизойдет до беседы с ним, как если бы он был ему ровней! Единственный раз в своей жизни он был принят Бретонским герцогом, да и то лишь для того, чтобы получить надменный взгляд и два-три сухих слова. Он не ведал того, что граф Тулузский правит с огромным трудом, что права его ограничены выборным капитулом, и что за этой любезностью скрывается самое заурядное притворство, ибо народное признание либо приходит само собой, либо оплачивается слишком дорогой ценой! Небрежно завязанная узлом золоченая лента — знак его иллюзорного достоинства — венчала его лоб. Прохожие окликали его со смущающей фамильярностью, на которую он живо реагировал, и от которой, вероятно, жестоко страдал. Как бы то ни было, он оказал нам великодушнейшее гостеприимство и, увидев наши колебания, сказал:
— Милые друзья, окажите мне честь и примите приглашение во имя уважения к родственнику, графу Раймону Триполитанскому. А в благодарность, раз уж вы направляетесь туда, попрошу вас доставить ему мое собственноручное послание.
Мы узнали впоследствии, что Триполи заклинал его принять крест для защиты бедствующего франкского королевства. Мы поняли также, что все поведение его по отношению к нам было всего только пустой любезностью: он долго перечислял нам причины своего отказа. Все, что увидели мы в его дворце, оскорбило нас. Мы чувствовали себя за морем, в гостях у какого-нибудь знатного иноверца, таковы были тамошние обычаи и развлечения, невероятно роскошные шелковые занавеси на стенах, изобилие ковров, устилавших пол. Здесь, похоже, думали только о фонтанах, корзинах с цветами да любовных утехах. Истинными хозяевами замка были трубадуры, соперничавшие друг с другом в причудливых странностях, захваленные сеньорами, обожаемые дамами. Каждый вечер, если не весь день, танцевали до упаду. Девицы выставляли свои прелести под прозрачными покрывалами и стучали в бубны. Все и вся предавались чувственным наслаждениям. В первый же день мы увидели игравшего на гитаре епископа в сопровождении вертящихся и скачущих девиц! А в это время за стенами дворца, на улицах города изможденные люди в черной одежде провозглашали новую веру. Их именовали Совершенными Катарами. Те, кто более других предавался земным радостям, были в первых рядах внимающих этим Совершенным.
Тамплиеры испросили у графа позволения ожидать нас в одной из обителей Тулузы, сославшись на требование своего устава. Жанна умоляла отца ускорить отъезд, сколь ни был бы он неучтивым. Рено же напротив, быстро привык к этой беззаботной жизни, девичьи взгляды и льстивые речи обманули его простоту. Он участвовал в турнире и завоевал корону. Жанна же пала духом. Нет, нельзя сказать, что бы ей совсем не нравились ухаживания, но все юноши были заняты главным образом только своими нарядами и украшениями; надушенные и напомаженные, некоторые даже нарумяненные, они были больше похожи на женщин. Любовь была для них делом всей жизни. Но не та страсть, что наполняет и украшает собой каждый день; это были лишь мелкие проделки, продиктованные похотью и ведущие прямиком в спальню. В одну секунду многие из них объявили себя до смерти влюбленными в Жанну. Они немедленно начали соперничать между собой в бесполезных и дорогостоящих подарках, утомлять виршами, заказанными у трубадуров:
Чуть раскрывшаяся роза,
Лилия белей снегов,
Я люблю вас без притворства,
Всю жизнь смотреть на вас готов.
А вот еще — она со смехом показывала мне их:
Розочка, цветок фиалки,
Нежность, кротость, Красота.
Я вас помню днем и ночью
И храню в душе любовь.
Недоверие, с которым она отнеслась ко всем этим залогам любви, лишь усилило горячность их желаний, но все это выглядело вот как:
— Госпожа моя, кому оставили вы свое сердце?
— Оно при мне, прекрасные сеньоры.
— Не хотелось ли вам его отдать кому-нибудь?
— Я отдам его тому, кто будет его достоин.
— Что же нужно для этого сделать? Спеть песню?
— Нет, следовать за мной.
— За тобой можно идти хоть на край света!
— Не так далеко, сеньоры. Достаточно будет, если один из вас возьмет на себя крест.
Все без исключения грубо расхохотались, но когда поняли, что это не шутка, то отвернулись от нее, предпочтя объявить ее безумной, нежели признать, что она презирает их. Узнав об этом, граф Раймон прозвал ее «моя дикарка» и не на шутку заинтересовался ею. Как и все его окружение, он был весьма женолюбив. Тут, несмотря на все испытываемое им почтение к графу, забеспокоился, наконец, и Анселен. Он хлопотал о письмах к Триполи «из-за корабля в Марселе». Граф Раймон настоял на предоставлении ему чести торжественно проводить нас до ворот города. Он даже снабдил нас почетной стражей. В момент прощания он спросил:
— Не правда ли, господин Анселен, Тулуза не сравнима ни с чем?
— Без сомнения, господин граф, это самый богатый и благородный двор.
— Однако вы, кажется, чем-то опечалены? Позвольте узнать, чем же?
— Тем, что никто из всей этой богатой публики не захотел отбыть с нами за море.
Улыбка исчезла с лица графа.
— Тулуза послала многих своих уроженцев в Святую Землю, разве вы не знаете этого? Мой предок помогал Годфруа Бульонскому при завоевании Иерусалима; он должен был стать королем. Теперь другим предстоит обеспечивать смену.
Этот довод сбил Анселена с толку. Он не знал что ответить.
— Но вы, — продолжал Раймон, — можете найти себе подкрепление по дороге. Я знаю, что один из моих виконтов спит и видит во сне Иерусалим. Это Жофре де Минерв. Навестите его от моего имени. Скажите ему, что я с удовольствием приму его фьеф под свое покровительство, если он решится следовать за вами.
— Где эта его Минерва, государь мой?
— Люди стражи проводят вас туда.
Без задержки, через Кастры, Лодев, Сент-Гилем-ле-Дезер мы скоро достигли этой самой Минервы.
— Это бесполезно и нечестно, — говорили каши тамплиеры, к которым присоединились многие из их тулузских братьев. — Мы отклоняемся от Марселя из-за пустяков, разве только для того, чтобы потакать вашим причудам!
Анселен же настаивал на том, что убедит Жофре Минервского:
— Дорогие братья, — отвечал он, — не лишайте меня этой заслуги. Владелец Минервы слывет доблестным воином с твердым характером. Если он сомневается, дело наполовину выиграно… Лесное сражение обескровило наш отряд. В каком виде предстанем мы перед королем Бодуэном: «Ваше величество, вот люди Франции!» — А сколько их?
— Анселен, вы боитесь, что нам не хватит кораблей в гавани, и вы же сами задерживаете нас.
— Гио, я прав. Чем больше нас будет в Марселе, тем легче мы погрузимся. Ради кучки наших людей не снарядят целый корабль. С отрядом же Жофре де Минерва — иное дело!..
Мы снова уступили ему. Наверное, эта благодатная страна смягчила наши души. Какое воодушевление охватывало нас под этим небом цвета ириса, пропитанного солнцем! Растянувшись цепочкой, мы двигались мимо обсыпанных пыльцой олив, светлых утесов, под нескончаемое стрекотание стрекоз. Холмы были густо-синего цвета, а земля, дороги, деревни были окрашены в медовые тона, отдавали потемневшим золотом…
Укрепление Минервы было почти мавританским на вид, со своим узким донжоном, вздымавшимся над холмами. Два почти пересохших потока, протекавших по дну головокружительных ущелий, огибали плоскогорье в форме сердца, служившее основанием постройке. Обороне служили не только эти препятствия и сторожевые башни — каждый дом в округе представлял из себя настоящую крепость. Внизу, на равнине возделывались поля и оливковые рощи. Среди кипарисов по склонам холма поднимались ровные ряды виноградников. Никакое другое место во Франции не напоминало столь живо природу Иудеи. Даже церковь, беспримерной древности, была похожа на одно из восточных святилищ. Жофре де Минерв отнюдь не отличался оливковым цветом лица и напомаженной прической герцога Тулузского. Напротив, у него была светлая борода и голубые глаза северянина. Это показалось нам обнадеживающим. В своей одежде он не признавал украшений; походка его была решительной, речь — как у воина. Жители Минервы не были с ним запанибрата: они по-настоящему любили его. Здесь не было ассамблей, ограничивавших его власть; виконт был полновластным хозяином своей земли, но не ее тираном. Когда Анселен передал ему слова графа Тулузского, он не стал прибегать к уловкам:
