— Коко, позволь представить тебе…
Обстоятельно перечисленные имена выскочили у меня из головы в ту же секунду, как я их услышала. Позже некоторых из них я узнала поближе, но сейчас мне было не до того, я была слишком взвинчена. Я лишь улыбалась и кивала. Наконец он подвел меня к роскошной женщине с локонами и в платье с оборками; ее зеленовато-голубые глаза под густыми ресницами разглядывали меня с откровенным интересом.
— А это Эмильена д’Алансон, знаменитая актриса.
Та разразилась колючим, как шампанское, смехом:
— Для тебя знаменитая, дорогой Этьен, но не для этого чу́дного создания. Она небось обо мне и не слышала. — Эмильена улыбнулась, обнажив небольшие зубки цвета слоновой кости. — Enchanté, ma chère.[10] Именно такая, какой вас описывал Этьен.
Она говорила о нем странным тоном, и я сразу почувствовала, что они близки. Видно невооруженным глазом: они больше, чем просто друзья.
— Эмильена была моей любовницей. Помнишь, я уезжал по делам в Париж? Я ездил к ней. — Он проговорил это сухо, как бы мимоходом, тем же тоном, каким благодарил меня после того, как мы с ним были в постели.
Своей удивительно гладкой ладошкой Эмильена игриво шлепнула его по руке:
— Проказник! Бросил меня, не заплатив, так что будь готов, я пришлю тебе счет. Ни один мужчина, будь он хоть самый распрекрасный, не бросает Эмильену д’Алансон, не уплатив по счетам.
Бальсан весело рассмеялся и вернулся к мужчинам. Эмильена снова улыбнулась мне, еще более дружелюбно. Она была потрясающе красива: безупречная кожа, бледная, с розовым оттенком, хотя это не был румянец, золотисто-рыжеватые волосы зачесаны вверх по последней моде, длинные локоны обрамляют ее овальное лицо. На ней было небесно-голубое шелковое платье с оборками и с вышитыми китайскими мотивами: аистами и водопадами; на любой другой женщине это выглядело бы ужасно. От драгоценностей на шее и на запястьях дух захватывало, но тут был, пожалуй, явный перебор, я еще не видела, чтобы женщина со вкусом днем навешивала на себя столько побрякушек. Впрочем, все в ней было избыточно, чересчур театрально, но, как ни странно, это лишь усиливало ее привлекательность.
Я поняла: передо мной нечто большее, чем просто актриса: Эмильена д’Алансон была одной из тех самых grande cocotte, о которых когда-то говорила Адриенна.
— Как вам нравится в Руайо? — спросила она и, взяв меня под руку, повела к двойным застекленным дверям, ведущим на веранду. — Отвратительное место, вы не считаете? Такое чувство, будто именно здесь останавливалась Мария Антуанетта на пути к гильотине.
Я не могла сдержать улыбку. Поразительно, как это у нее получалось? Что бы она ни говорила, это не могло ни обидеть, ни оскорбить.
— Пожалуй, дом не мешает хотя бы слегка подновить, — ответила я.
— Еще бы, — радостно промурлыкала она. — Но Этьен так занят своими лошадьми, что о доме вспомнит, только когда он рухнет ему на голову. Слава богу, у него хотя бы теперь есть вы. — Она помолчала, окидывая меня взглядом с головы до ног. — Судя по вашему стилю одеваться, я думаю, вы вполне могли бы взять на себя реконструкцию. Надеюсь, он допускает вас к своим деньгам?
Я не знала, что и ответить.
— Думаю, не откажет, если я попрошу, — наконец промямлила я.
— Ну, тогда вы просто обязаны это сделать. — Она наклонилась ближе. — Берите у него все, что сочтете нужным… Вам полагается. Молодость и любовь со временем увянут, но деньги никогда не потеряют своего блеска. — Она увлекла меня за собой на веранду. — О, какой чудесный здесь воздух, свежий и такой приятный, не то что отвратительная парижская вонь! Прогуляемся? — Не успела я раскрыть рот, чтобы выразить согласие, как она вдруг остановилась. — Ох, я забыла в доме chapeau. Вы не могли бы оказать мне любезность? Принесите, пожалуйста.
Я вернулась в дом за шляпой — трудно было не заметить этого монстра, сплошь усеянного розетками и пучками перьев. Мне еще ни разу не приходилось исполнять роль девушки на побегушках, но я охотно принесла Эмильене эту шляпу и с любопытством смотрела, как она прилаживает ее на голове; более того, я даже помогла Эмильене приколоть шляпку, чтобы она паче чаяния не съехала набок.
— Сколько возни из-за таких пустяков, — сказала Эмильена. — Как много приходится женщинам суетиться, чтобы быть в форме. Я так рада, что вырвалась на свободу хоть на несколько дней, здесь можно обойтись без панциря. — Она изогнула запястье, грациозно помахала над головой ручкой. — Но не без шляпы. Дамы должны следить за цветом лица. — Эмильена повернулась и оглядела сад. — Я слышала, вы прекрасно владеете иголкой, — добавила она. — Когда Этьен был в Париже, то рассказывал, что вы делаете очаровательные шляпки.
Я так и застыла на месте. Она наблюдала за мной, видимо забавляясь.
— Ну так как же, ma chère? Это правда?
— Да, делаю. Но это так… просто хобби.
— Так мы должны посмотреть на это ваше хобби. Новые шляпки всегда меня интересовали. Мода в Париже меняется так часто, просто поразительно, ходишь вся такая модная, а буквально через день надо мчаться к портнихе и снова тратить огромные деньги. Такова цена славы: когда все на тебя смотрят, нельзя позволить себе надеть не то.
А она мне нравится, подумала я. Эмильена, должно быть, почувствовала мое восхищение и снова взяла меня за руку:
— Я бы очень хотела подружиться с вами. Бальсан — славный малый, я его очень люблю, несмотря на его отказ принимать мои услуги, и он без ума от вас. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела его таким счастливым.
Так-таки без ума?
Я улыбнулась, глядя ей в глаза:
— Я бы тоже хотела.
И тут мне пришло в голову, что прежде у меня никогда не было ни одной подруги, кроме Адриенны, конечно, но это не в счет, тем более что теперь она от меня так далеко. Отправилась со своим бароном в Египет, будет готовиться к жизни, от которой я решительно отказалась. О чем мы с ней станем говорить, если снова встретимся? Она совсем потеряла голову, как, наверное, и Бальсан, но у меня не было иллюзий в том, что мы с ним влюблены.
Эмильена повела меня по ступенькам веранды вниз. Мы молча гуляли по заросшим травой дорожкам сада, и я все время ощущала ее руку на своем локте, и должна признаться, у меня давно не было так легко на душе.
* * *Пока Этьен и остальные мужчины щеголяли друг перед другом костюмами для верховой езды, мы с Эмильеной попивали на веранде кофе, лакомились шоколадом и рассуждали о ее жизни в Париже, где она играла в театре и жила в квартире, выходящей окнами на Тюильри. Она рассказывала о Париже так, будто я не раз там бывала и знала все эти места как свои пять пальцев: опера, театры, кафе, бистро и магазины. Я делала вид, что так оно и есть, мне было стыдно признаться, что я почти нигде не была и ничего в мире не видела.
В выходные она предпочитала не надевать свои роскошные платья и chapeaux размером с небольшой поднос и лениво слонялась по комнатам в расшитых шелковых халатах с широкими рукавами и украшенными бриллиантами застежками, а ее длинные и густые волосы, совсем как у Мадонны, струились по спине. Казалось, что она передвигается, окутанная неким облаком. Но каким бы небрежным ни был ее наряд (с ее точки зрения, но не с моей; я считала, что она всегда появляется одетая как на праздник), я заметила, что она никогда не снимает корсета.
Когда я наконец набралась смелости и спросила ее, не тяжело ли ей с утра и до вечера ходить закованной в китовый ус, Эмильена усмехнулась:
— Мучительное испытание, конечно, но надо терпеть, тут есть свои плюсы. Между нами, молодость моя уже далеко в прошлом, ma chère, а потому приходится как-то поддерживать хотя бы ее иллюзию. — Она задумчиво посмотрела на меня. — А вы разве никогда не носили корсета?
Конечно носила, хотя старалась делать это как можно реже и совсем перестала после того, как прекратила петь в ресторанах.
— Я не люблю их, — покачала я головой.
И снова мне пришло в голову, что она видит меня насквозь и понимает, что перед ней девушка, которая нигде не бывала, ничего не знает и не умеет одеваться.
— Вот она, упругость и эластичность юности, — вздохнула Эмильена. — Когда вы поворачиваетесь, становитесь ко мне боком, вас практически не видно. Такая плоская и тоненькая… Как я вам завидую! Хотя корсет приподнял бы вам грудь, а такие люди, как Бальсан… В общем, они предпочитают женщин попышнее, с округлостями.
Это что, недостаток — отсутствие округлостей?
Потом она неожиданно переменила тему и попросила показать ей мои шляпки. На мгновение я испугалась, мне было страшно, что, с ее утонченностью, изысканностью, она посчитает мои творения жалкими суррогатами. Но я все же повела ее наверх, в свой салон, куда до сих пор ее не пускала и где просиживала часами, доводя свои шляпки до того, чтобы они выглядели в наилучшем свете. Она сразу подлетела к стоящему возле окна столу, где рядами выстроились мои творения. У меня болезненно сжалось сердце. Эмильена молчала и лишь осторожно водила над шляпками пальцами, не касаясь их. Один Бог знает, о чем она думала. Я уже хотела было выпалить, что, мол, занимаюсь этим от скуки, чтобы только время проводить, и мне все равно, понравятся они кому-нибудь или нет, как вдруг она бросила на меня взгляд через плечо:
