– Чего же ты смеешься, как дурак?
– Да говорят, что там – чем глубже в лес, тем меньше дров: все мужики вырубают.
Отец Розмарин задрожал от гнева.
– Ах они, распутники! Не позволю, не позволю!
Тут святой отец закашлялся, глаза у него от злости полезли на лоб, он покраснел, поперхнулся и не мог вымолвить ни слова. Монахи бросились к нему. Отец Поликарп полой рясы начал обмахивать преподобного настоятеля, отец Гиацинт щипал его за щеки, отец Гауденций изо всех сил дул в нос, а отец Лаврентий упал на колени и начал читать за здравие настоятеля молитву. Наконец отец Розмарин пришел в себя. Он хлопал глазами и тяжело дышал.
– Ну, продолжай, – приказал он квестарю, – только больше не напоминай об этих своевольниках, а то мне кровь в голову ударит раньше, чем ты окончишь рассказ.
– Да мне, отцы мои, – сказал брат Макарий, беспомощно разводя руками, – не о чем больше и рассказывать. Если вы вознесете молитвы к небесному трону, и они будут услышаны, нам кое-что перепадет.
– Ты прав, – воскликнул отец Ипполит, – надо молиться.
– Ну, брат, ты принес нам радостную весть, – заметил отец Розмарин. – За это отпускаются тебе грехи твои. Завтра поговорим обо всем. Иезуиты свое уже получили. Теперь должна наступить и наша очередь, верные рабы божий.
– Аминь! – пропели монахи.
– В этот радостный день, позволь нам, преподобный отец, немного повеселиться, – молитвенно сложив руки, попросил отец Лаврентий.
Тут отец-настоятель подозвал к себе отца Ипполита и шепнул ему что-то на ухо. Молодой монах радостно захлопал в ладоши и поцеловал отца Розмарина в щеку.
– Эй, – крикнул он, – преподобные отцы. Давайте отправимся, да побыстрее, к отцу-келарю и попросим его выделить нам из своих запасов бочоночек вина. Сей день – день радости, возвеселимся же, братия!
Все присутствующие устремили взгляд на отца-настоятеля, который кивком головы подтвердил свое разрешение.
– Веселитесь, всякая радость приятна небесам.
– Ура! – закричали в один голос монахи. Настоятель слабым движением руки благословил их,
а сам, закрыв глаза, погрузился в мечты об имении пани Фирлеевой.
Тем временем келарь окликнул брата Макария, и они оба скрылись в коридоре. Минуту спустя они уже были в монастырском погребе, среди бочек вина.
Брат Макарий глубоко вдохнул влажный, насыщенный винными испарениями воздух.
– Чудесный запах! Грех не использовать эти божьи дары, – проговорил он, с огромным удовольствием ощупывая впотьмах бочки.
– Ну-ка, брат, попробуй, а то, я вижу, ты умираешь от жажды, – милостиво разрешил келарь.
Когда квестарь прильнул к бочонку, монах громко затянул какую-то дикую песню. Брат Макарий чуть отстранился от бочонка и спросил:
– Почему, отец мой, ты и здесь славишь господа?
– Ладно, – ответил келарь, – теперь пить буду я, а ты пой, да погромче. У преподобного отца Розмарина тонкий слух, он знает старую истину: кто поет – не пьет. Поэтому он ввел такой обычай у нас в монастыре.
Брат Макарий набрал побольше воздуха и вынужден был довольно долго выводить какую-то мелодию, так как у келаря были незаурядные легкие и он тянул вино без конца.
Решив, что жажда немного утолена, они выкатили бочку по крутой лестнице в коридор, откуда было недалеко и до трапезной.
Отцы-кармелиты встретили их шумным оживлением. По старому обычаю бочку подкатили к очагу и не дали ей стоять без дела. Келарь с покорной терпеливостью наливал вино в подставляемые кубки. Бочка, издавая звучное бульканье, быстро опорожнялась. Кубки мелькали, как серебряные птицы. Монахи расстегнули рясы, ослабили давившие их пояса и засучили рукава. Один начал притопывать ногой, другой затянул какую-то песенку. Все раскраснелись и дружно похлопывали по спине брата Макария, виновника столь удачной вечеринки.
Никто не заметил, как появилась вторая бочка. Но у келаря уже не было сил разливать вино в соответствии с принципами справедливости. Он отошел от бочки и прикорнул в уголке. Никто не заменил его, каждый сам вытаскивал затычку и наливал не скупясь.
Вдруг отец Лаврентий выскочил на середину и закричал:
– Дорогие братья! Мог же царь Давид славить господа бога танцами, зная, что тому это особенно приятно. Так последуем же его примеру, – тут он прошелся по кругу, затем, приподняв рясу и приложив правую руку к сердцу, пробежал несколько шагов, кланяясь то в одну, то в другую сторону, потом залихватски топнул и, помахав правой рукой пред собой, пригласил отца Ипполита на танец.
Тот не дал себя долго упрашивать, схватил руку отца Лаврентия и, сгибаясь в поклоне, двинулся с ним в паре.
– Ну и наша денежка не щербата, – закричал отец Поликарп и, обняв отца Гауденция, понесся с ним в танце. Они переваливались с боку на бок, как утки, смешно подпрыгивая и радостно взвизгивая при этом. За ними пошли и другие, а позади всех топал брат Макарий. У него, как и у всех, ноги сами пустились в пляс. После того как танцующие сделали несколько кругов по трапезной, отец Лаврентий приказал образовать хоровод, и все, взявшись за руки, закружились вокруг отца-настоятеля, который тем временем спокойно заснул и храпел при этом так мощно и с таким шумом, будто два мельничных жернова вращались впустую. Затем монахи, возглавляемые отцом Лаврентием, цепочкой, высоко подскакивая, понеслись через трапезную. Постукивали четки, развевались рясы. Монахи танцевали с таким азартом, что, казалось, веселью не будет конца. Наконец у танцующих закружились головы, и они присели отдохнуть. Тут у отца Лаврентия появилась новая идея. Он разбудил настоятеля и спросил:
– А теперь, отче преподобный, разреши нам сыграть в богомолку.
Настоятель опустил веки, выражая свое согласие. Монахи быстро отодвинули скамьи к окнам и с детским восторгом собрались вокруг отца Лаврентия. Тот, тыча пальцем в грудь каждому, начал считалочку:
De nomine et de jure[16]
Поп в деревне щупал куру.
Unus, duo, tres,[17]
А викарий in honorem[18]
Тискал бабу у забора,
In effectu spes.[19]
Водить пришлось отцу Поликарпу. По правилам игры он вышел на середину, отец Лаврентий вытащил пестрый платок и завязал ему глаза. Проверив, плотно ли лежит повязка, монахи несколько раз повернули отца Поликарпа и толкнули к стене.
Отец Поликарп, вытянув, как слепой, руки вперед, тонким голоском воскликнул:
– Боженька, где ты?
Стоявший рядом отец Ипполит сложил рупором ладони и закричал прямо на ухо:
– Тут я, заблудшая душа!
Отец Поликарп быстро повернулся и, пытаясь схватить отца Ипполита, бросился в ту сторону, откуда раздался голос. Но монах ловко ускользнул от него и перебежал на другой конец трапезной. Привратник споткнулся о стол, вызвав всеобщее веселье.
Все ходили на цыпочках, чтобы ни единым звуком не выдать свое местонахождение. Отец Поликарп, наткнувшись на скамейку, немного замешкался.
– Ну, лови же, – стал торопить его отец Лаврентий.
– Сейчас, сейчас, – проворчал отец Поликарп, пробираясь вдоль стены.
Монахи толкали друг друга привратнику под руки. А тот, набрав в легкие воздуха, закричал так, что эхо разнеслось по всем углам трапезной:
– Боженька, где ты?
И, не ожидая ответа, чтобы обмануть играющих, он стремительно пробежал несколько шагов вперед. Однако монахи зорко следили за ним и тут же бросились врассыпную, как стадо овец перед собакой. Отец Поликарп с разбегу стукнулся носом о стену и застонал:
– Ой-ой! Больно!
Отец Гиацинт вместе с отцом Гауденцием потихоньку подняли дубовую скамью и поставили позади отца Поликарпа. Потирая ушибленный нос, тот бросился было на середину трапезной, но, наскочив на препятствие, полетел вверх тормашками, пятки его так и засверкали в воздухе, и он плашмя растянулся на полу, к огромному удовольствию присутствующих.
Монахи, поддразнивая его, пищали:
– Богомолка! Богомолка! Богомолка!
– Ох, боженька, где ты? – со стоном вырвалось из груди отца Поликарпа.
Монахи, хватаясь от смеха за животики, кричали один за другим:
– Тут, богомолка, тут!
– Боже мой, боже мой, – рыдал отец Поликарп, пытаясь встать.
Отец Ипполит, подойдя настолько, чтобы отец Поликарп не мог его схватить, подбоченился и спросил:
– Что ты хочешь, душа заблудшая?
– Хочу вырваться из мрака.
– Найди тогда свет.
– Не могу.
– Тогда продолжай блуждать в темноте.
Привратник несколько раз взмахнул руками, потом беспомощно сел и, потирая ушибленные места, заплакал:
– Больше я не играю. Это нечестно, преподобные отцы, – и, прежде чем ему помешали, сорвал с глаз повязку.
– Э-э, к лешему с такой игрой, – возмутился отец Лаврентий. – Даже пошутить нельзя. Я тоже так не играю.
Желающих быть «богомолкой» больше не нашлось, и эта прекрасная забава окончилась, к великому сожалению многих монахов. Потные, запыхавшиеся, они расселись по скамьям.
