Георг Эберс - Уарда

Когда Паакер приблизился, старуха крикнула, повернувшись к пещере:

– Воск кипит?

В ответ послышалось какое-то невнятное бормотание.

– Тогда положи туда глаза обезьяны [63], перо ибиса и полотняную тряпицу с черными знаками. И помешай еще немного! Ну, а теперь гаси огонь. Возьми кувшин и сходи за водой. Да поторапливайся, сюда кто-то идет!

Вскоре из пещеры появилась негритянка с черной как смоль кожей и редкими курчавыми волосами. Вокруг ее тощих бедер была повязана рваная тряпка неопределенного цвета. Поставив на свою седую голову большой глиняный кувшин, она прошла мимо Паакера, даже не взглянув на него.

Старуха, вероятно, была когда-то стройной и красивой женщиной, но бремя прожитых лет пригнуло ее к земле. Ее лицо, дряблое, изборожденное бесчисленными морщинами, в свое время, пожалуй, было даже прекрасным. Она торопливо готовилась встретить Паакера: повязала пестрый платок, застегнула на груди свое голубое платье и прикрыла головы воронов и сов сильно вытертой циновкой.

Паакер окликнул ее, но она сделала вид, будто ничего не слышит. Лишь когда Паакер подошел вплотную, она подняла на него свои умные блестящие глаза и воскликнула:

– Счастливый день, светлый день, приносящий высоких гостей и великую честь!

– Встань! – приказал Паакер, не отвечая на приветствие. Бросив ей на колени, прямо в груду корешков, серебряное кольцо [64], он произнес:

– Дай мне немного воды в чистой посудине, я щедро уплачу тебе.

– Хорошее, настоящее серебро, – сказала старуха, вмиг отыскав среди корешков кольцо и поднеся его к самым глазам. – Это слишком много за простую воду, но слишком мало за добрые мои напитки.

– Не болтай, старая ведьма, да пошевеливайся! – заорал Паакер и, вынув еще одно кольцо, бросил его ей на колени.

– У тебя щедрая рука, – сказала старуха. Говорила она совершенно правильно, не так, как простолюдины. – Много ворот откроется перед тобой – ведь золото, как отмычка, подходит ко всем замкам. Значит, за эти прекрасные кольца ты хочешь воды. Но какой? Может быть, охраняющей от зловредных тварей? Или той, что помогает добиться почета? Или той, что указывает тайные тропы? Я ведь знаю, что обязанность твоя разведывать дороги. Или, может быть, вода эта должна превращать горячее в холодное, а холодное в горячее? Или сделать тебя способным заглядывать в чужие сердца? Или вызывать прекрасные сновидения? Может быть, тебе угодно воды познания, чтобы знать, кто твой друг, а кто враг… или – хе-хе! – ты хочешь проведать, скоро ли умрет твой враг? Или ты желаешь укрепить свою память? Или удалить шестой палец на своей левой ноге?

– Ты знаешь меня? – спросил Паакер.

– Откуда мне тебя знать? – отвечала колдунья. – Нет! Но глаз у меня острый, а добрую водицу я умею приготовить и для знатных и для простых.

– Вздор! – нетерпеливо оборвал ее Паакер, схватившись за плеть, висевшую у пояса. – Ну-ка, поторапливайся, а то женщина там внизу…

– Ах, тебе нужна вода для женщины? – перебила его старуха. – И как это я сразу не догадалась! Правда, любовные напитки у меня чаще всего спрашивают не молодые, а старики. Однако тут я могу сослужить тебе службу. Да, да, я услужу тебе.

С этими словами старуха скрылась в пещере и вскоре вернулась, держа в руке тонкий цилиндрический сосуд из алебастра.

– Вот тебе напиток, – сказала она, протягивая ему флакон. – Половину его содержимого нужно вылить в воду и дать выпить женщине. Не подействует эта порция – наверняка подействует вторая. Эту воду можно давать даже ребенку – она ему не повредит, но если ее отведает старик – она придаст ему сил и бодрости. Вот смотри: я пробую ее сама, на твоих глазах. – И старуха омочила губы тз белой жидкости. – Она безвредна. Но больше пить я не стану, а то, неровен час, старая Хект воспылает к тебе любовью, что вряд ли понравится такому знатному молодчику, как ты! Хе-хе! Если этот напиток не подействует, считай, что ты мне уже заплатил за него сполна. Ну, а если подействует, тогда принеси еще три золотых кольца. Ведь ты еще придешь сюда – я уж знаю!

Паакер, не двигаясь, молча слушал старуху. Затем он резким движением вырвал флакон из ее рук и сунул его в мешочек у пояса. Бросив колдунье под ноги еще несколько колец, он снова потребовал, чтобы она подала ему чашку чистой нильской воды.

– Неужто тебе так уж к спеху? – пробормотала старуха, исчезая в пещере. – И он еще спрашивает, знаю ли я его? Его-то я знаю! Но вот кто его милочка? Где она? Может, это маленькая Уарда – дочь парасхита? Хороша-то она хороша, да ведь теперь она помирает на циновке, помятая колесом. Посмотрим, что затеял этот богач! Мне-то он не нравился, даже когда я была еще молода. Но он добьется своего! Он упрям, да к тому же не скуп.

Бормоча себе под нос эти слова, она взяла большой кувшин из пористой глины и наполнила красивую фаянсовую чашку хорошо процеженной нильской водой. Бросив в прозрачную воду лавровый лист, на котором были нацарапаны два сердца, соединенные семью черточками, она вышла наружу.

Когда Паакер, взяв у нее из рук чашку, стал внимательно рассматривать лавровый лист, старуха сказала:

– Так соединяют сердца. Три – это мужчина, четыре – женщина, а семь – неделимое число. Ха-ах-хахах, хархар-ахаха! [65]

Старуха пропела это заклинание не без искусства. Однако махор, не обращая на нее внимания, уже бережно нес чашку в долину, к тому месту, где ждала Неферт.

Не доходя до скал, скрывавших его от Неферт, он остановился. Поставив чашку на плоский камень, он вытащил флакон с любовным зельем. Пальцы его дрожали. Голова туманилась, словно от винных паров. В груди, казалось, тысяча ликующих голосов громко кричали: «Торопись! Действуй! Воспользуйся этим зельем! Теперь или никогда!»

На душе у него было скверно. Он чувствовал себя, словно одинокий путник, который неожиданно нашел на дороге завещание умершего родственника и видит, что его надежды на наследство рухнули. Как быть? Передать это завещание в руки судей или просто уничтожить его?

Паакер не только ревностно исполнял все обряды, но и твердо считал, что всегда следует поступать по заветам религии предков. Посягнуть на чужую жену – тяжкий грех. Но разве он не имел права на Неферт раньше, чем возничий фараона?

Занятия черной магией караются смертью – так гласит закон; из-за этого дьявольского искусства старуха и пользовалась дурной славой. Но разве он пришел к ней ради снадобья, способного разжигать любовь? Неужели не могло случиться так, что тени его усопших родичей, а быть может, даже сами боги, тронутые его молитвами и жертвами, волею случая, похожего на чудо, сделали его обладателем этого напитка? Ведь он ни одной минуты не сомневался в его чудодейственной силе!

Товарищи Паакера считали его человеком решительным, и, в самом деле, в затруднительных случаях он мгновенно находил выход. Однако помогала ему отнюдь не стремительность смелого и хорошо натренированного ума, а лишь изворотливость, какая требуется при игре в вопросы и ответы.

На шее и у пояса у него висело множество всяких амулетов. Все они были освящены руками жрецов и благодаря своей ценности считались особо действенными. Так, например, у пояса его висел глаз из лазурита. Если, брошенный на землю, он падал так, что зрачок смотрел в небо, а гладкая сторона амулета была обращена к земле, это означало «да», если же наоборот– то «нет». В его мешочке для колец всегда лежала фигурка бога Апуату [66] с головой шакала – считалось, что он открывает все дороги. На перекрестке Паакер бросал эту фигурку на землю и избирал ту дорогу, которую указывала ее острая мордочка. Но чаще всего он обращался за советом к кольцу-печатке покойного отца. Это было старинное кольцо, переходившее из поколения в поколение, и в свое время, после того как верховный жрец Абидоса возложил его на самую святую из четырнадцати гробниц Осириса [67], оно приобрело чудодейственную силу. На тонком золотом обруче была укреплена печатка, на которой можно было прочитать имя давно уже обожествленного фараона Тутмоса III, подарившего это кольцо предку Паакера. Когда Паакер спрашивал у кольца совета, он наугад касался острием своего бронзового кинжала вырезанных на печатке знаков. Три значка обозначали божество, а три – злых духов. Попадало острие на один из первых значков – он считал, что его отец, ставший Осирисом, одобряет его намерение; в противном случае – он от него отказывался. Нередко, прижав кольцо к сердцу, ждал он встречи с каким-нибудь живым существом. Если оно придет справа – его ждет удача, а если слева – это гонец покойного отца предупреждает его об опасности.

С течением времени Паакер выработал целую систему пользования амулетами. Все, происходившее вокруг, касалось его самого и событий его жизни. Трогательно и жалко было видеть, как тесно связал он свою жизнь с духами покойных родственников. Его фантазия, никогда не парившая особенно высоко, но тем не менее очень живая, помогала ему отчетливо представить себе образ отца и безвременно умершего старшего брата. Однако он не обращался с мольбой к духам любимых покойников, предаваясь мечтам о нежном цветке на терновом кусте его страданий. Нет! Он взывал «к ним лишь в тех случаях, когда было затронуто его самолюбие. Он уже испытал на опыте, что в одних случаях наиболее действенными оказывались мольбы к духу отца, в других – к духу брата. И теперь он, подобно опытному плотнику, уверенно применяющему в одних случаях топор, а в других пилу, обращался за помощью то к одному, то к другому.