страшнее… Я думала, что она не войдёт в двери собора… Страшные глаза… Ужасное лицо… Она погубит всех.
— Наташа, успокойся, — в тревоге повторила Екатерина. — Она ростом не выше меня, ничего в ней нет страшного…
— Нет, нет, — в паническом ужасе твердила Наташа. — Кавалеры едва до её плеча… Огромная голова… Страшная… я ночь не буду спать.
И Наташа истерически зарыдала.
Все кабачки, все трактиры и гостиницы Москвы была открыты. На улицах, переполненных народом, горели плошки, костры, смоляные бочки. Весь Кремль был роскошно иллюминован. На некоторых домах горели вензеля императрицы. Окна были ярко освещены. Перед кремлёвским дворцом теснился народ с криками в честь императрицы.
Траур был снят на три дня. После тишины и строгих мер, принятых верховниками со дня смерти императора, настали дни полной распущенности.
Утомительный приём во дворце был кончен. Дворец пустел.
Восторженные крики толпы перед дворцом возбуждали в душе Анны и надежды, и мечты, и глубокую тоску. Минут её торжества не видел самый близкий ей человек, разделявший в продолжение семи лет её «мизерное» положение. Он теперь там, в далёкой Митаве, тоскует, томится неизвестностью, навсегда разлучённый с нею. С каким бы наслаждением она увидела теперь рядом с собой его преданное лицо, как бы прижала к сердцу маленького Карлушу, какими нежными именами называла бы она его. Последняя из её подданных, в нищете и уваженье, может обнять мужа и ласкать своего сына! А она, императрица всероссийская, Божья помазанница, кому завидуют и кого считают чуть не всемогущей, лишена этой единой, действительной радости жизни! И вместо любимых лиц она видит перед собою насмешливое, изящное лицо Василия Лукича; вместо полной любви речи она слышит властные слова Дмитрия Голицына. Вместо маленькой свободы в маленьком Курляндском герцогстве она нашла великолепную тюрьму в обширнейшей в мире империи!
Она стонала от бешенства и злобы!
И опять этот ненавистный Василий Лукич поселился в том же дворце. И опять она слышит его почтительный и властный голос, докладывающий ей о делах, уже решённых без неё!..
Василий Лукич стоял перед ней в почтительной позе, склонив слегка свою красивую голову, и докладывал ей текст присяги, выработанной Верховным Советом.
«Не всё ли равно, — с горечью думала Анна. Зачем это? Будет ли она возражать или согласится сразу — это не изменит дела, и результат останется один и тот же!»
— Я согласна, — устало произнесла она. — Я подпишу указ о присяге.
— А также манифест, указы в провинции и объявления иностранным резидентам, — сказал Василий Лукич, раскладывая на стол бумаги и подвигая императрице чернильницу.
Анна равнодушно и машинально подписала под указами: Анна, Анна, Анна.
— Всё? — спросила она, сделав последнюю подпись.
— Да, с подписями всё, — ответил Василий Лукич, бережно собирая указы. — Но имею ещё доложить вашему величеству…
Анна подняла голову.
— Вы изволили провозгласить себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, — продолжал Василий Лукич. — Верховный Совет, рассмотрев вашу препозицию, изволил поручить мне предоставить вам патент на сии звания.
G этими словами он положил на стол грамоту Совета. Анна страшно побледнела.
— А разве я, Василь Лукич, — начала она срывающимся голосом, — не вольна была в том?
— Вы изволили позабыть кондиции, — сухо ответил Василий Лукич. — Кондиции, подписанные вашим величеством. Верховный тайный совет, — продолжал он, — мог бы усмотреть в оном поступке нарушение императорского слова; но затем, что в кондициях не упомянуто о самой священной личности императрицы, на сей раз Совет признал за благо утвердить вашу единоличную волю. Только на сей раз, — с оттенком угрозы в голосе закончил он.
Анна порывисто встала с места и властным движением руки сбросила со стола на пол патент Верховного Совета.
— Вы слышали, — звенящим голосом начала она, — как встретила гвардия мои слова! Мне не надо вашего патента! Что сделано, то сделано! Я всё же императрица всероссийская, Божею милостью!
— Оставьте, ваше величество, имя Божие, — саркастически улыбаясь, произнёс Василий Лукич. — Вы избраны Верховным Советом. Генералитет, Синод и шляхетство вняли голосу Верховного Совета… Не забудьте, ваша величество, — резко продолжал он, — что ещё жив кильский ребёнок.
— Голштинский чёртушка! — вырвалось у Анны.
— Именно, — подтвердил Василий Лукич. — Но это всё равно, как будет угодно вашему величеству называть этого законного наследника великого Петра. Здравствует дочь императора, имеющая права на престол своего отца… А вы, ваше величество, ещё не коронованы; Вам даже ещё не присягали, ваше величество, — закончил он.
Он стоял в той же почтительной позе, слегка склонив голову.
Императрица, возмущённая и ошеломлённая, неподвижно смотрела на него расширенными глазами. Если бы взгляд мог убивать, то Василий Лукич уже был бы мёртв? столько ненависти было в глазах императрицы!
— Хорошо, ты больше не нужен мне, Василь Лукич, — тяжело дыша, сказала Анна.
Василий Лукич глубоко поклонился, поднял с пола патент, положил его на стол и вышел. Императрица заломила руки и с бессильными слезами гнева и отчаяния упала на диван. Ей казалось, что всю жизнь ей суждены одни только унижения.
О, лучше быть простой бюргершей в Митаве, но свободной и независимой в своём маленьком хозяйстве, в своей любви и привязанности, чем пленницей на троне, лишённой всего дорогого, куклой в руках чужих, честолюбивых людей!
Ей казалась бесплодной всякая борьба, всякое усилив свергнуть ненавистное иго. Она не верила уже ни в Остермана, ни в слова сестры, ни в тех людей, о которых писал ей Остерман…
А завтра опять комедия представлений, аудиенций резидентов, их предложения, на которые она опять должна отвечать по указкам Верховного Совета… И всё это понимают, все знают, все почтительно относятся к ней, делай вид, что она властительница судеб империи, а сами заискивают перед Василием Лукичом, перед надменным Дмитрием Михайловичем, перед суровыми фельдмаршалами. О, как ненавистны они ей! С каким бы удовольствием она положила эти головы под топор!..
А на площади гремели приветственные крики. Горели огни. Толпы людей глядели на освещённые окна дворца и считали её могущественной и счастливой…
«Кильский ребёнок ещё жив, — вспомнила она слова Василия Лукича, — жива и дочь Великого Петра, юная, прекрасная, любимая привыкшим к ней народом и армией, не забывшей её великого отца!»
А ей ещё не присягали! Какая борьба возможна с этими людьми?
